Татка спряталась за отца, вцепилась в его шинель. К ним приближался настоящий, живой немец. Он, правда, шёл за колючей проволокой, которой наспех огородили старые фабричные бараки, но всё равно было страшно.
Отец остановился и спокойно ждал. Видимо, лицо его было вполне дружелюбно, поэтому немец подошёл совсем близко, помахал рукой и сказал: "Рус, рус, камрад!"
Теперь-то замысел отца стал понятен! Он подпустит фрица поближе, а потом убьёт. Пусть даже правая рука его на перевязи - папа сильный, он и левой укокошит врага!
Из-за угла дома смотрели чумазые "фабричные" мальчишки, и завтра они всем в школе расскажут, какой героический у Татки папка!
---
...Неделю назад их вели по городу. Худые, оборванные, с чужими серыми лицами, они старались смотреть перед собой или под ноги. Вдоль тракта стояла редкая толпа женщин, почти таких же изможденных. Гнев на их лицах при виде пленных врагов сменялся недоумением, презрением, жалостью...
Дети тоже высыпали из школьного двора. Девочки робко шептались, а мальчишки и известная всему городку Светланка-оторва побежали вдоль колонны. Хотелось ругать, оскорблять ненавистных фашистов, но как-то не получалось, и ребята бежали сначала молча. Светка первая крикнула: "У, гады!" - и бросила камень в центр колонны. Строй дрогнул.
Учительница Нина Матвеевна подбежала, схватила Светлану за руку, потащила в школу, попутно крича на мальчишек, тоже похватавших камни. Другие женщины кинулись на помощь Нине Матвеевне. Народные мстители разбежались и смотрели на колонну уже издалека.
Светланка рыдала и вырывалась: совсем недавно пришла похоронка на её любимого брата, Костю, и от самого старшего брата, Николая, давно уже не было вестей... Нина Матвеевна девочку держала с трудом, и чувствовала, что у неё самой льются слёзы.
Молоденький длинный фриц с почти белыми волосами и не нашими, белесоватыми глазами, не удержался, взглянул на девочку с учительницей и сбился с шага. Солдат-конвоир ткнул его прикладом, и он спотыкающейся пробежкой вернулся в строй, и всё оглядывался, оглядывался...
Нина Матвеевна потом вспоминала его растерянный взгляд. Что творилось с этим человеком? Может быть, к нему впервые вернулось сознание среди всего этого кошмара, в который они превратили полмира? Может, девочка напомнила ему младшую сестрёнку, а Нина Матвеевна – муттерхен: такую же рослую нестарую женщину в перелицованной жакетке, с русой косой вокруг головы?
---
...Женщины приходили к старым баракам поодиночке, словно стесняясь друг друга, подзывали пленных, совали им лук и картошку. Хлеб был на вес золота, а картошка имелась. Немцы не успели захватить их бледную северную землю, не успели всё забрать и выжечь, - и хозяйки жалели пленных, подкармливали их. Всё надеялись, что, может, немка какая-нибудь жалостливая накормит их родного солдатика, если, не дай Бог, в плен попадёт...
В школе ребятишки бурно обсуждали и осуждали такую бесхребетность. Наши там воюют, а они... И Таткину маму осуждали, за то, что она в своём госпитале лечит и наших, и немцев. Пусть бы подыхали скорее!
Мама рассказывала ей и про долг врача, и про клятву Гиппократа, но Татка была еще мала, и не понимала, какой смысл врагов лечить, если их нужно поскорее убить всех до единого.
---
И вот сейчас, у этой колючей проволоки, одним врагом станет меньше! Папа не успел их всех поубивать на фронте, немцы его ранили, и он вернулся домой. Но и контуженный, с раздробленной рукой, с минными осколками под кожей, которые он давал потрогать Татке, - отец продолжит войну и убьёт сейчас ещё одного немца.
Тем временем происходило нечто странное. Отец достал из кармана... хлеб!!!... - и протянул фашисту. Это было настоящее кощунство! Тата отпустила отцову шинель и отшатнулась в сторону. Мальчишки, наблюдавшие сцену издалека, не верили своим глазам.
Отец и немец разговаривали! Немец подкреплял свои слова жестами, и они странным образом становились вполне понятны даже Татке. Отец вспоминал забытый идиш, жестоко выбитый из него русским хозяином, когда его, десятилетнего, состоявшего из костей и лохмотьев, отдали в работники к богатому мельнику.
И немец повторял слова, только чуть переиначивая их, и вполне понимал отца.
У фрица, оказывается, тоже были жена и дочка, - такая же, как Тата. И тоже был деревянный домик, как у них, и садик с яблонями и малиной. И профессия, как у папы. Они, что же, получается, тоже люди?!
---
Татка шла с отцом. Мальчишки шли за ними поодаль, один уже начал издевательски насвистывать немецкий мотивчик. Но они пока не знали, что делать дальше с этим странным фронтовиком. Татка тоже. С одной стороны, её отец – раненый герой с медалями, а с другой, получается, - немецкий прихвостень?
Отец всё понял. Он сказал ей:
- Я - солдат, и он - солдат. Нам сказали: надо воевать, и мы пошли на войну. Он - не эсэсовец, он не убивал мирных жителей.
- Но ведь ты защищал Родину, папа!!! А он?
- Их всех обманул Гитлер, дочка.
- Они глупые, да?
- Да, они глупые. Просто глупые.
Он шел и думал о том, как ещё до этой страшной войны приняли мученическую смерть от "белофиннов" двое соседских парней. Вчерашние школьники, на удивление высокие, былинной красоты и румянца, только-только подрощенные матерью-вдовой, они ушли воевать добровольцами. Но финны за свою землю дрались жестоко, и 16-я Советская Социалистическая Республика, в результате, оказалась весьма невелика по территори...Дочка обиженно бормотала, а он просто возвращался из госпиталя домой, живой, на своих ногах, он шёл в тепло, к любимой жене. И будет самовар, и горячий суп, размешанный мутовкой, - когда суп размутовлен, он гораздо более сытный. И в кармане он нёс из госпиталя ещё один сэкономленный для дочки кусок хлеба - необыкновенного, белого цвета! Как хорошо, что он получил ранение именно в правую руку, и именно осколочное, иначе тот особист, что допрашивал горстку солдат, вышедших из окружения, устроил бы ему такое лечение, такой курорт!.. И хорошо, что он попал в госпиталь, размещённый в их городке, поменявшись табличками с умирающим бойцом, когда они рядами лежали на мёрзлом перроне на очередном этапе эвакуации...
- Папа, папа, а что я скажу про этого немца завтра в школе? - ныла Татка.
Он начал закипать. После контузии у него появились приступы дрожи и вспышки гнева: в припадке он швырял вещи, орал до пены, мог ударить. Татка ещё не привыкла к такому папе и пока не боялась, липла и тормошила...
Он задержал шаг, начал глубоко и медленно дышать - до темноты в глазах, после чего гнев ушёл, а появилось сонное безразличие.
- Скажи: я - учитель истории, и он - учитель истории...
