Лидер Третьего рейха строил свои политические расчеты исключительно на идеологии и находился в плену собственных противоречивых суждений о востоке Европы. Несмотря на плачевный военный опыт, который его родина прежде имела с Россией, Гитлер совсем не опасался Советского Союза и планировал разгромить его в ходе одной решительной летней кампании. Он предпочитал оптимистичные для себя разведывательные отчеты и не верил докладам, которые говорили, что сила Красной армии действительно велика.
Но после зимнего противостояния 1941-1942-х годов, а также битвы под Сталинградом, даже слепому должно стать ясно, что на этот раз казавшийся провидцем фюрер сильно ошибся. Изменилось ли его отношение к своему противнику после двух серьезных поражений?
Вождь немецкого народа действительно невысоко оценивал потенциал своего главного противника на востоке. Единственное, что он всегда принимал во внимание – это высокий фанатизм советского народа, но и это качество считалось им недостойным уважения. Поэтому лидер НСДАП был на самом деле поражен стойкостью русских, их способностью «вести войну за кухню, когда захвачена гостиная и спальня».
Перед вторжением вермахта в СССР политический руководитель Германии более-менее доверял своим победоносным генералам. Он определял общую стратегическую концепцию, но в оперативные вопросы особо не вмешивался. Но после нежданного поражения под Москвой он постепенно принимает тактическое руководство армией на себя. Вместо того, чтобы определять лишь далеко идущие цели кампании, как это подобает главе государства. Именно он выбирает на следующий год южное направление удара, именно он приказывает во что бы то ни стало взять Сталинград.
В этот раз перекладывать ответственность было уже не на кого. Это стало большим сюрпризом для германского генштаба, но судя по всему, лидер немцев виноватым за поражение поначалу считал только самого себя. Он не стал воспевать боевые качества Красной армии, но открыто заявил своим генералам, что «мы никогда больше не продвинемся так далеко».
Более того, согласно словам Роммеля, когда тот напомнил, что Германия уступила под Эль-Аламейном и Сталинградом и сказал, что война проиграна, ответ был примерно следующим. «Конечно, я знаю это. Мы должны вести переговоры с позиции силы», - так сказал Гитлер, имея ввиду, что его войска должны выиграть крупную битву, чтобы подписать мир на выгодных для Германии условиях. В таких словах было далеко до воспевания мужества Красной армии, но зато имелось полное понимание, что ее сопротивление не сломить. Капитуляции, к которым так привык вермахт, на этот раз не будет.
В дальнейшем эмоциональность Гитлера все-таки сделала над ним злую шутку. Он начал верить, что вся страна его подвела – от высших офицеров генштаба до рядовых солдат и простых граждан. Фюрер был возмущен, что окруженный Паулюс сдался в русским, после того как тот был назначен фельдмаршалом. Он предвидел, что в конце концов генерал станет сотрудничать с коммунистами. Отсюда его дальнейшие приказы в стиле «ни шагу назад».
Геббельс и его система политической пропаганды постепенно подводили простых немцев к мысли, что сопротивляться следует до конца и каждый житель Германии должен внести свой вклад в общее дело. Объявление тотальной войны означало только одно: высшее руководство Третьего рейха понимало, что поражение стремительно приближается и в конце концов их страна падет под ударами русских.
Это стало понятно и офицерам вермахта. После Сталинграда пошли всевозможные заговоры и пoк y ш e ния, а кончилось все тем, что начались предприниматься шаги к подписанию сепаратного мира. Но об этом каждому, кто смотрел «Семнадцать мгновений весны» должно быть известно.
