Что-то есть таинственное в комедиях Шекспира. Какое-то необъяснимое препятствие, которое мешает нам осознать, что там, в шекспировском комедийном мире, живут люди, такие же как и мы. Любят, страдают, радуются солнцу и хотят быть по-человечески счастливыми.
«Возникает чувство, будто мы стоим перед изумительной красоты и прозрачности аквариумом, где плавают необычайной расцветки рыбы. Мы ими любуемся, но понять, что эти существа — из той же крови и плоти, что их заботят те же проблемы, что и нас, почему-то непросто» (Из лекции А.В. Бартошевича).
Что ты такое, Иллирия?
Мир комедий Шекспира рассыпается бенгальским огнём при попытке сформулировать его законы, дать ему чёткое определение. Он сопротивляется навязыванию жёстких концепций, ускользая и рассеиваясь неуловимым туманным светом. Кажется, будто сами персонажи хохочут над нами с книжных страниц. И правда, смешно и бесплодно приписывать таким пьесам «идейное содержание», «мораль», однозначный и явственный смысловой посыл. В качестве идеи здесь выступает атмосфера, настроение, театральный дух как он есть. Умозрительно искать подтекст и спрятанное драматургическое «послание» тоже не получится — пьесу прежде всего нужно прочувствовать. Потому и берут к постановке «Двенадцатую ночь», произведение изящное, заманчивое своей искристой витальностью — не ради принципиальных режиссёрских высказываний, а как отменный материал для игры, стилизации, где просто по определению не требуется бытового правдоподобия. Наоборот, чем больше чудес, веселья, лёгкости — тем лучше. «Двенадцатая ночь» подойдёт идеально, если режиссёру хочется во всём блеске продемонстрировать возможности труппы: дать молодым актёрам выплеснуть в зал всё своё юное обаяние и сокрушительную энергию; опытным мастерам — вдоволь похулиганить на сцене, погрузиться в азарт игры, помня о том, что комедия окрашена лёгкой прощальной печалью (всё-таки финал праздника, которому завтра конец). К слову, все роли, включая женские, в МНДТ исполняют мужчины, что соответствует изначальному постановочному правилу театра "Глобус" в период создания произведения.
Интересно, что при всей сценической магии и удалённости ренессансного беспечного мира от нашей скучной и нервной будничной жизни, вырисовывается некая закономерность. Она отчётливо видна всем, кто интересовался длинной историей сценических воплощений «Двенадцатой ночи». Самые яркие вспышки интереса к пьесе совпадают с наиболее тяжёлыми и трагическими периодами нашей истории. В переломные моменты шекспировская комедия вдруг будто бы приходит на помощь, открывая человеку (и актёру, и зрителю) свой чудесный мир, полный любви, музыки и света — словно убежище, где можно отсидеться и преодолеть страх, сковывающий в реальности. Приведём лишь один, но очень показательный пример: легендарный спектакль Петра Фоменко впервые был сыгран в 1990 году, когда советское общество уже было охвачено растерянностью, и до распада страны оставался один шаг...
Символично, что мы смотрим спектакль Нового Драматического театра «Что угодно, или Двенадцатая ночь» именно сейчас, когда мир потрясён эпидемией нового вируса, а общественно-политическая обстановка день ото дня становятся всё более пугающей… Не хочется ударяться в мистику, но Вячеслав Васильевич Долгачёв сам признается, что никогда раньше Шекспира не ставил — и вдруг словно предвидел, что именно эта пьеса скоро будет особенно нужна публике. Ограничился ли режиссёр созданием на сцене безмятежно-праздничной игровой стихии — или всё-таки предложил собственный авторский сюжет, прячущийся за любовно-романтическими приключениями и бесшабашным балаганом? Оказались ли выявлены драматические мотивы? А может быть, вообще в спектакле есть всё «что угодно», но не «Двенадцатая ночь»?
