Знаете, какого самого жалкого персонажа "Тихого Дона" мне не жалко?
Вот её. Наталью.
Всю книгу она только и делает, что страдает. Сначала выходит замуж за человека, который её не любит. Потом он её бросает, уходит к другой. От горя она пытается зарезаться, но не получается. Унижаясь, бежит за Григорием вдогонку, пишет ему, даже идёт к его любовнице, чтобы, вызвав у той жалость, выпросить назад своего мужа. Та её, естественно, прогоняет (а какой другой реакции Наталья ожидала?) И вот, когда Григорий разочаровывается в Аксинье и, словно побитый пёс, возвращается домой - принимает его, как ни в чём не бывало...
Где твоя гордость, Наташа?
Окей, ты его любишь. Жить без него не можешь (бывает, да, это понятно, когда у женщины репродуктивный возраст на самом пике, гормоны берут верх и голова отключается). Но КАК надо себя не любить и не уважать, когда тебя откровенно посылают, топчут в грязь - и, тем не менее, ползать чуть ли не на коленях за тем, кто тебя вообще ни во что не ставит, для кого ты - ноль?
Да, такое поведение можно оправдать, если ты изначально запомнила человека ДРУГИМ. Если в самом начале он тебя обольстил, обласкал, внушил, что любит и всегда будет любить (как было у Оливы из "Жары в Архангельске", сорри, к слову пришлось).
Или, если ты себе нарисовала образ прекрасного принца, не зная, какой он на самом деле. А потом внезапно разбились розовые очки. И разочаровываться в этих двух случаях, действительно, непросто. Женщина в этом случае находится в стадии отрицания, ей трудно сразу "переключить программу", она пытается что-то вернуть, что-то исправить. И может на этом этапе унижаться. Лишь бы человек, который изменился по отношению к ней, снова стал прежним, любящим.
Но, если он никогда не был любящим и верным по отношению к тебе? И ты об этом ЗНАЛА с самого начала? А Наталья знала, какой Григорий. Ей говорили ещё на этапе знакомства.
— Нашла жениха, дурёха, — урезонивал отец, — только и доброго, что чёрный, как цыган. Да рази я тебе, моя ягодка, такого женишка сыщу?
— Не нужны мне, батенька, другие… — Наталья краснела и роняла слезы. — Не пойду, пущай и не сватают. А то хучь в Усть-Медведицкий монастырь везите…
— Потаскун, бабник, по жалмеркам бегает, — козырял отец последним доводом, — слава на весь хутор легла.
— Ну, и нехай!
То есть, она знала, что Григорий "бегает по жалмеркам". Почему её это не остановило? Гормоны настолько застили разум? Или вылез стокгольмский синдром? Потянуло к "плохому парню"...
И ведь, что характерно. Григорий был с ней ЧЕСТЕН. Он не обманывал Наталью, не вешал ей на уши лапшу про любовь. Он сказал ей прямо, что чувствует:
— Чужая ты какая-то... Ты — как энтот месяц: не холодишь и не греешь. Не люблю я тебя, Наташка, ты не гневайся. Не хотел гутарить про это, да нет, видно, так не прожить... И жалко тебя — кубыть, за эти деньки и сроднились, а нету на сердце ничего... Пусто. Вот как зараз в степе...
Да после таких слов и надо было сразу уходить, мне кажется. Что, впрочем, Наталья и попыталась сделать, значит, всё же не безнадёжна, зачатки гордости кое-какие имеются. Но она могла бы уйти молча, по-тихому, а не делать из этого целый спектакль, подняв на уши свёкров. По сути, это была ни что иное, как манипуляция. "Накрутить" свёкра, чтобы тот дал по ушам Григорию, в надежде, что тот образумится и не отпустит её:
Григорий, хлебая щи, изредка взглядывал на Наталью, но лица ее не видел: она сидела к нему боком, низко опустив над вязальными спицами голову. Пантелей Прокофьевич первый не выдержал общего молчания; кашлянул скрипуче и деланно, сказал:
— Наталья вот собирается уходить.
Григорий собирал хлебным катышком крошки, молчал.
— Это через чего? — спросил отец, заметно подрагивая нижней губой (первый признак недалекой вспышки бешенства).
— Не знаю через чего, — Григорий прижмурил глаза и, отодвинув чашку, встал, крестясь.
— А я знаю!.. — повысил голос отец.
— Ну, тут шуму заводить нечего, — Петро подвинулся от окна на середину комнаты. — Тут дело полюбовное: хочет — живет, а не хочет — ступай с богом.
— Я ее не сужу. Хучь и страмно и перед богом грех, а я не сужу: не за ней вина, а вот за этим сукиным сыном!.. — Пантелей Прокофьевич указал на прислонившегося к печке Григория.
— Кому я виноват?
— Ты не знаешь за собой?.. Не знаешь, чертяка?..
— Не знаю.
Пантелей Прокофьевич вскочил, повалив лавку, и подошел к Григорию вплотную.
— Я тебе вот что скажу, — начал старик сдержанно и раздельно: — не будешь с Наташкой жить — иди с базу, куда глаза твои глядят! Вот мой сказ! Иди, куда глаза глядят! — повторил он обычным спокойным голосом и отошел, поднял лавку.
— Я вам, батя, не во гнев скажу, — голос Григория был дребезжаще-глух, — не я женился, а вы меня женили. А за Натальей я не тянусь. Хочет, нехай идет к отцу.
— Иди и ты отсель!
— И уйду.
— И уходи к чертовой матери!..
— Уйду, уйду, не спеши! — Григорий тянул за рукав брошенный на кровати полушубок, раздувая ноздри, дрожа в такой же кипящей злобе, как и отец.
— Куда ты пой-де-ошь? — застонала Ильинична, хватая Григория за руку, но он с силой оттолкнул мать и на лету подхватил упавшую с кровати папаху.
— Нехай идет, кобелина поблудный! Нехай, будь он проклят! Иди, иди, ступай!.. — гремел старик, настежь распахивая двери.
Григорий выскочил в сенцы, и последнее, что он слышал, — Натальин плач в голос.
— Гриша! — кинулся от ворот тоскующий Натальин вскрик.
«Пропади ты, разнелюбая!» — Григорий скрипнул зубами, ускоряя шаги.
— Гриша, вернись!
В первый переулок направил Григорий пьяные свои шаги, в последний раз услышал придавленный расстоянием горький оклик:
— Гришенька, родимый!..
Да не собиралась Наталья никуда уходить. Цирк развела с конями. Чего ж за ним побежала-то тогда? Уходя-уходи, или нет?
Потом письмо ему слала. На что рассчитывала? Что растрогается? Образумится?
Попытка свести счёты с жизнью косой в амбаре тоже больше смахивает на манипуляцию. Нет, то, что ей реально было плохо и тошно, это понятно. Но - не до конца зарезалась! Значит, надежду имела, что узнает, и прибежит, и из чувства вины на колени перед ней бухнется. Опять мимо.
Потом вернулась к свёкрам, стала жить у них. Это вообще за гранью моего понимания. Хотя, что тут понимать - Наталья использовала ещё один "туз в рукаве" - на случай, если Гришку прижмёт, куда он вернётся? К отцу-матери, в родной дом! А там - она, вся такая хорошая и всепрощающая...
Только не надо говорить, что у Натальи не было выбора, что было такое время, жена обязана была жить с мужем, каким бы он ни был, итд. Наталью приняли родители, даже хотели второй раз замуж выдать при живом муже - значит, всё-таки было можно?
— Ох, Наташка, примечаю я…
— И чего вы, маманя, примечаете? — с неожиданной злобой крикнула Наталья, комкая в пальцах зеленую юбку.
— Не сдобруешь ты, гляжу… замуж надо.
— Будя!.. Побыла!..
Женщины-соседки тоже советуют Наталье, говоря современным языком, "забить" на Григория:
— Наплюй на него, бабонька. Была б шея, а ярмо будет.
Но нет, как это ей наплевать? У неё ж такая любоовь! Драма. И Наталья упивается этой своей драмой. Тащит её демонстративно, как крест на Голгофу. А зачем?..
А вот просто нравится ей страдать. Стихия у неё такая.
___________________________________
Читайте ещё на моём канале:
_____________________________________