За окнами совсем стемнело. Какая-то особливо непроглядная, чёрная мгла наплыла невесть откуда, затянула всё кругом, так, что казалось, будто там, за порогом их избы, и нет ничего больше – пропасть одна, бесконечная и бескрайняя тьма. И исчезла и деревня, и лес за ней, и село с церковью, и сам мир исчез, оставив вместо себя лишь первородную, изначальную тьму, что была в начале бытия, когда дух святой ещё носился над бездной. Мгла эта была осязаемой, липкой - протяни руку и коснёшься чего-то живого, дышащего. А из мглы глядели на тебя мильоны глаз невидимых существ, древних и страшных, что зародились ещё тогда, когда был хаос, и из того хаоса они и образовались. Мгла заползала в избу, пыталась потушить свечи, прилепленные по четырём углам гроба, ютилась по углам, сворачиваясь сгустками.
Мишенька сидел у гроба, удерживаемый какой-то непреодолимой силой, пока матушка не отправила его спать. Вскоре и сами они с бабкой легли, умаявшиеся за долгий день в хлопотах. Ушли последние прощающиеся. Смолкло всё. Возле покойного осталась сидеть лишь одна старуха-читальщица, что жила в их деревне, и которую завсегда приглашали, ежели кто помирал. Она своё дело знала, читала до утра, не нуждаясь в сменщицах, словно и сама уже была мёртвой и не требовалось ей ни пить, ни есть, ни по нужде отходить. А может так и было? Мишенька с опаской наблюдал за ней, пока она нараспев вполголоса читала псалтырь, сидя возле покойного. Восковая кожа в глубоких морщинах, словно под нею и мяса-то не было, а кожу натянули прямо так – на кости, тонкая ниточка губ, впавшие в череп глаза под нависшим лбом, поперёк которого лежали три волосины, платок домиком, закрывавший лицо, как навес над крыльцом, тонкие птичьи лапки вместо рук, болтающееся мешковатое платье. Есть ли что под ним? Или же у старухи одна голова, а там, внутри, под одёжею просто палка, как у пугала, что стоит посреди их огорода. Мишеньке стало жутко, он поёжился и перевёл взгляд на приходящий люд. Матушка позвала его попить чаю и закусить холодной картофелиной с хлебом. Сама же снова убежала хлопотать насчёт завтрего. Так и вечер прошёл.
И вот сейчас Мишенька пробудился в ночи, будто кто его под бок пихнул. Прислушался. Ходики на стене тикают. Отец из городу привёз, таких ни у кого больше в деревне нет. Соседи приходили поглядеть-подивиться. В ходиках тех кукушка живёт в махоньком дуплице. А внизу , на цепочках, шишечки медные. Как пробьют часы – так кукушечка и выпорхнет из дупла, прокукует, сообщит, который нынче час, а после обратно схоронится. Мишенька прислушался. Бабка похрапывала во сне, мать дышала ровно, но порой с тревогой вздыхала сквозь беспокойный сон. Читальщицы не слышно было. Отошла-таки что ли по нужде аль попить?
Мишенька сел на постели. Кукушка прокуковала один раз. Стало быть, полночь миновала. Уже первый час нового дня прошёл. Самое глубокое время ночи. Отец сказывал, оно ведьминым часом зовётся, с полуночи и до трёх часов утра. Покуда петухи не запоют. Это, де, время перевёртыш, в противовес Христовым мукам на кресте, объяснил отец. Мишенька знал про это время, ему бабушка говорила, что в полдень Христа распяли, а в три часа пополудни Он дух испустил. А вот отец почитал другое время, ночное. В это-то время к нему и гости евойные захаживали. И тогда уходил он, таясь, то в сенцы, то на веранду, с иными в баню – Мишенька видал. А с кем-то и вовсе со двора скрывался. Куда они ходили, Мишенька не знал. А спросить у тяти боялся, тогда ведь признаться придётся, что подглядывал, а как знать, что тот сделает? Суров был отец.
Внезапно в головку Мишеньки пришла мысль – а правильно ли обрядили тятьку? Выполнили ли его наказ? А дело было вот в чём. У отца было своё смёртное. Имелось оно и у бабушки, но у той было обычное, как у всех старух - саван, полотенчишки, венчик, покров, а у отца особенное, по нужному собранное. Да и молодой был ещё тятька, чтобы смёртное собирать, ан нет.
- В моём деле завсегда нужно быть готовым к приходу матушки Смертушки, - так он баял, поднимая вверх палец.
И потому припас он свёрток для себя со смёртным. И свёрток этот хранился почему-то в бане, наверху. На расспросы отвечал отец коротко:
- Так надо.
Трогать смёртное не велел. А когда помрёт, тогда, мол, и доставайте. И чтоб обрядили меня только в то, что там лежит. Всего один разок только и показал он то, что в нём находилось. Позвал он тогда мать и бабку, развернул на столе чёрную ткань, разложил, что было в ней, и принялся толковать. Мишеньке же любопытно было, он и подглядывал с печи. С высоты-то ему хорошо было видать. Отец взял за плечики широкую льняную рубаху, расшитую чёрными символами. Бабка невольно перекрестилась. Отец тут же зыркнул на неё строго, рявкнул, и та вжала голову в плечи.
- В енту рубаху меня обрядите. Вот штаны. Лапти тут же.
Он указал на пару лаптей, плетённых каким-то затейливым плетением, Мишенька такое прежде не видывал, и потому, всё ему было интересно и он, затаив дыхание, глядел во все глаза и ловил каждое слово.
- Этим поясом подвяжете рубаху, - он вынул широкий, чёрный же, кушак, сплетённый будто бы из девичьей косы.
- Недюже мёртвого подпоясывать, - возразила, было, бабка.
Но вновь отец недобро зыркнул на неё и та примолкла.
- На чело венчик свой у меня, чтоб поповский не клали, - строго продолжал отец,- Вот ентот покладите.
Он указал на узкую, всю, как и рубаха, исписанную знаками, ленту.
- А в руки вот это поставите, - отец положил перед матерью и бабкой махонькую то ли иконку, то ли картинку какую. Мишенька выпучил глаза, чтобы разглядеть, что на ней изображено. Но толком ничего не понял, одно лишь увидел – кто-то рогатый там, на козла ихого Василия похожий.
- Да что же это на ней намалёвано-то? – оробела бабка.
- Хозяин, - коротко отрезал отец.
- Хошь режь меня, а я такое в гроб не покладу, - неожиданно твёрдо заявила старуха, - Грех это великий, ить это сам…
- Молчать, - оборвал её отец, и с такой силой ударил по столу ладонью, что тот гулко задрожал, - Что грех, что не грех – попы ваши придумали. Сказки свои вам в уши льют, дабы вы их кормили пустобаев. Делайте, что велю, иначе хуже будет. Я вас с того света достану, даже не сумневайтесь, ежели не по-моему сделаете!
Бабка замолчала. Мать и вовсе слова за всё время не проронила.
Тятька же, досказав всё, завернул вещи в чёрную материю, и унёс обратно, на баню.
И вот сейчас Мишенька сидел на постели и с испугом думал – а исполнили ли матушка с бабкой волю отца? Чтой-то не приметил он, когда ко гробу подходил, той чёрной ленты да иконки с рогатым. Кажись, в другое отца одели, обошли его волю. Плохо это. Маленький Мишенька задумался, он ещё мало что понимал в этой жизни, но знал, что волю покойного нельзя нарушать, да и тятю он любил, хошь и побаивался строгости его. Но тот его никогда не сбижал. Пальцем не трогал. Обещал, как Мишенька в возраст семи лет войдёт, начать обучать его своей науке. Пока, де, мал ещё, держат тебя те, и указывал пальцем куда-то на небо, потому ничего пока не выйдет толкового.
Мишенька так разволновался, что не утерпел, слез с постели, тихонько вышел из своей спаленки, и прошёл в переднюю. Там, в полумраке стоял на лавке посреди комнаты гроб с отцом. Старуха читальщица спала, уткнувшись плечом в стену и преклонив голову так, что та упала на грудь, и лица вовсе было не видать, псалтырь покоился на коленях. Пламя свечей, горевших по углам гроба, дрожало и трепетало, словно от сквозняка. Зеркало, занавешенное чёрным платком, дышало. Ткань медленно приподнималась и опускалась. Как заворожённый Мишенька ступил на порог и шагнул в комнату.
(окончание - здесь)
Иллюстрация из сети интернет.
