Сегодня много про Чуму и немного про теодицею. Со вторым персонажем все просто и ясно. Теодицея, если кто до сих пор не в курсе, это про то, что много зла не бывает. И не будет. Добро все порешает верно. Потому как вроде бы оно и есть Бог. С Чумой посложнее. Нет в нем предельной однозначности как во мне или Николаиче. Мы точно знаем: зачем и почему мы делаем нашу работу здесь на Украине. Деньги, звездочки, мощная пенсия — это без сомнения. Кривляться нечего, если правда. Но и за деньги не у всякого духа хватит получить, а главное знать, что получишь вместо льготной ипотеки куском бомбического чугуния по светлой башке. По твоей персональной башке, если что. Такой важной, талантливой и необходимой. Важно еще вот что. Мне кажется, что мы с Николаичем и без этого финансового обвеса, как говорится: «Добровольцы, два шага вперед!» Это я стал понимать по прошествии времени и мыслей. Очень личным оказалось это дело для нас. Тем кому 35 с плюсом. Мы видели 1991 год. Нам он не понравился. Не мы его решали. 2022-й нам нравится больше. Его точно решаем мы.
У Чумы в анамнезе нет никакого 91-го. Есть неоднозначные и не свои воспоминания русского парня 25-ти лет от роду. До казуса в Константиновке ничего у него внутри не жгло и не горело. Он делал свою работу. Здорово делал. Один из лучших разведосов в нашем Южном округе. А еще он живой и рыжий. Во всех случаях и с ног до головы. И веснушки! Они у него повсюду. На тяжелых боксерских ладонях, на короткой и сильной шее, на длинном смешливом лице и дальше. Да, дальше. Из них, из бесчисленных веснушек растут густые и несгибаемые желтые волосы. И характер никакой не нордический, а такой же. Веснушчатый.
- Воевать надо без злости. - говорит Чума. - По-доброму. Стильно. Молодежно. Искандерно. А вы ( это он про меня и Николаича) наворачиваете: «Деды! Победа! До последнего Зеленского!» Вроде бы мужики толстостенные, а по эмоциям скачете как зайцы. От ромашки до какашки и обратно.
До недавнего времени был у Чумы резон так говорить и действовать. Но вот, что случилось с нашей героической и непобедимой ДРГ под городом под Соледаром. Чистили мы очередную Константиновку. Там в чем была закавыка. После Северодонецка и Лисичанска «несчастный неприятель наш» поменял тактику. То есть, как ехал на конечную станцию «Капитуляция Безоговорочная» так и продолжил, но теперь по другому маршруту. Значит, вот что они придумали на свою хворую голову. «Микол» мобилизованных оставляли на позициях в населенных пунктах, а кадровые по лесопосадках и промзонах шарились. Работало это следующим образом. Наша арта Микол в погреба с закатками посадит, а тогда броня с пехотой выдвигается на штурм укрепа. Ну как на штурм. Скорее зачистку. А в это время из леса или мертвого советского цеха прямо в незащищенный бок прилетает. Картина не хорошая, но эпическая. Тогда скучали наши родимые железяки в диких, нестриженых полях. Дальнобойные носы повесили. Обгорелые и грустные. Вот, значит, чтобы они не скучали и «стопятьсотая» Константиновка не лежала богопротивным камешком в берце русского солдата, мы свою охоту охотили. В охотку…
Выдвинулись утром. Росистым и ворсистым. Знаете, когда у солнца едва-едва ободок красный на горизонте, а туман плотный и кожу чешет. Руки, шею. Там, где достанет.
- Рыбалистый будет день. - сказал Николаич. Он втянул в себя утренний воздух. Подержал внутри, проанализировал и сам с собой согласился.
- Рыбалистый. Карась, плотва такое любят. Чтобы холодок воду не трогал. Мимо над рекою стегался.
Мы с Николаичем замерли. Еще немного, ей-богу, за руки бы взялись. Такая благодать вокруг разлилась. Облака над туманом — пёрышки. Луна тоньше папиросной бумаги. И тает, тает, лупоглазая, прямо на глазах. Словно, и не было ее, а ведь была. И будет. Жить вот хотя бы ради этого стоит, чтобы посмотреть какой она вырастет эта луна сегодняшним вечером. Это все я подумал. И Николаич, наверное, про это. Может другими словами, но знаю, что со мной в одну точку. В любом случае, выдохнули мы от этой красоты трехсот шестидесяти градусной одновремено. И на этом все. Чума пришел. Принес заряженные РПГ-22 и суровую реальность.
- Чтобы вы без меня делали, старичье. - Чума передал мне одну РПГшку и я закинул ее за спину поверх тощего тактического рюкзака.
- Вот еще. - Чума бросил мне пачку «Парламента».
- Ничего себе. Где взял? - удивился я.
Чума улыбнулся. Всем сразу. Зубами и веснушками.
- А ты не знаешь, Шарон? Как это у вас в ульяновской синагоге? Лежало. Смотрело. Виновато.
- У нас. В ульяновской синагоге. - я спрятал сигареты поглубже. После дела покурим, если заслужим.
- У нас говорят. Мене. Текел. Фарес. Исчислено. Взвешено. Разрешено.
- А я что не так сказал? - Чума стоял в начале узкой лесной тропинки. Желтая и твердая она текла между гигантских ромашек и другой веселенькой дряни в прегустые заросли орешника и куда-то дальше. В адреналиновый рай и обывательский ад. - Глагол. Средний род. 1-е спряжение. Несовершенный вид.
- Вид всегда должен был совершенным. - это Николаич командира включил. По долгу и по службе. - Вперед, орёлики. Поищем-ка наших горёликов.
Вчера Орлан засек, а сегодня подтвердил: два бандермобиля в этой лесопосадке. Вроде бы как обосновались надолго. Окопчик вырыли и что-то вроде временного блиндажа соорудили. Всего 5 человек и миномет 122-й. Матадоры. Нлавы, Джавелины в кузовках с горочкой. Каски. Броники. Ряхи мускулистые. Какие-то страйкболисты на выезде. Мангал, вечером шашлыки жарили и тик-токи снимали. Николаич на это посмотрел и сказал, что мы втроем справимся. Вот и пошли. Отчего не пойти? По холодку да в хорошей компании? Дело славное. На дистанцию атаки вышли минут через 40. Лес был широкого листа. Дуб, акация. Без полога. В оптику отлично было видно, что у противника творится.
- Хавают. - сказал Чумак. - Вот дураки. Или, правда, страйкболисты?
- Может быть. - сказал Николаич. Он снял каску, вытащил платок с женской вышивкой и промокнул свой широкий, упрямый лоб.
- Гуляют. - продолжил Чума. Он докладывал нам то, что видел. - Думаю. Вы, Николаич, отсюда снайперкой. Бум-бум. Одного-двух. Одновременно Шарон по машинам отработает РПГшками. Чтобы не убежали. Они в окоп, а тут: «Доброго вечора, я паляныця!» Уработаю. Кто останется.
- Может быть. - сказал я, но каску снимать не стал, хотя очень хотелось.
- Что значит, может быть? - Чума посмотрел на меня и Николаича. - Понимаю. Опять дуркуете? Оё-ёй! Жалко хлопцев. Один народ. Деды вместе...Это хуже чем ошибка. Это ошибка в квадрате, товарищи офицеры.
- Вот так прям жёстко? - спросил я.
- Я на вас поражаюсь, мосье Шарон. На вас и на вашу ульяновскую синагогу. 6 месяц пошел, а у вас вместо железа мокрая тряпка в голосе.
- Одно дело реальные бойцы, другое эта дурь из Крыжополя и Гоптовки. - Николаич одел каску и застегнул ремешок на подбородке. - Самое обидное, что это наша дурь. Такая же как в Раменках или Перово. И чем ближе к Киеву таких будет все больше, пока ничего кроме них не останется.
- И что тогда делать? - это уже я добавил.
- Я с вас линяю, товарищи военные. - Чума бросил сигарету в рот и щелкнул зажигалкой. - Не знаю. Давайте тогда в гости к ним сходим? На шашлыки. Может не убьют сразу, помучают слегка. Один ведь народ.
Николаич снял с плеча футляр с треногой для снайперки.
- Ладно. Докуривай и работаем. Все правильно, Чума. Что-то я не в ту степь.
- Утро такое. - сказал я. - Рыбалистое.
- Рыбалистое. Да. - согласился Николаич.
Николаич установил треногу. Посадил сверху снайперку, отфиксировал прицел.
- Готов. - коротко бросил он.
- Значит, Шарон по машинам. Чума финиширует. 10 минут для выдвижения на позиции. - Николаич посмотрел на часы. - Начинаем в 7:56. Все.
Остановился я в метрах 70 от искомой поляны. Отгородился кустом желтой акации. Встал на колено и приготовил РПГшку. Враг нам сегодня попался почти идеальный. Собрались в кружок вокруг костерка под маскировочной сетью. И машины под сеткой. А «секрета» не выставили. Не правильная у них кровь, не солдатская. Не было в ней ни миллиграмма устава боевой и караульной. Вот, например, у этого пузатого с цветным пауком, ползущим по шее из-под оливковой армейской майки. У него бы рука не дрогнула на моем месте. Но Яхве выбрал меня, а не его…
Я приобнял пистолетную ручку 22-го. Вскинул гранатомет на плечо. На циферблате моего «Гермина» пятерка превратилась в шестерку. Высокий, худой парень, сидевший ко мне спиной, упал прямо в костер. Завалился боком, подняв вверх красные и тут же серые капли былого огня. Страх и беспечность — чувства разные. Переход между ними как от Бреста до Владивостока. Несколько секунд. Не каждый дойдет. Не каждый поймет, что идет. Николаич успел цапнуть пулей еще одного и лишь тогда трое оставшихся очухались. Вскочили на ноги. Инстинктивно пригнулись и побежали к машинам. Я выжал досуха спусковой крючок. Очень хороший получился БУХ. Двое торопыг легли рядом с загоревшейся машиной. Остался карапуз с татуировкой паука на шее. Бешено работая локтями и коленями, он пополз в обратную сторону к окопу. Я мог бы добить его автоматной очередью, но у нас дружный коллектив и я коллег не подсиживаю. По брустверу карапуз скатился вниз. Я увидел его голову, а за поворотом у хлипенького блиндажа во всю разжелтелась голова Чумы. Карапуз свернул на повороте и я не услышал обязательного сухого и такого привычного звука Калаша. Я вышел на поляну. Краем глаза засек движение слева. Николаич почти бежал, но в окопе я оказался раньше. Чума сидел на корточках. Перед ним лежал карапуз. Он уткнулся лицом в землю и плечи его вздрагивали. У Чумы вокруг каски и на лице плясали встревоженные, недовольные веснушки.
- Упал, Тарасик. - пожаловался Чума. - Не добежал до законной пули. А в спину я не стреляю.
Чума постучал по каске, сгоняя веснушки на место.
- С детства. Жалость какая. Вместо вальгалы Еленовская колония. Ну такое…
Чума толкнул карапуза.
- Эй, встаем, воин.
- Эй. - глухо выдохнул я. - Лежи, воин.
- Что там, Шарон? - надо мной склонился Николаич.
- Что-то ржавое в земле. Он споткнулся. Может бомба с прошлой войны?
- Да-а-а. - протянул задумчиво Николаич.
- Да. - прошептал я.
- Шарон. - Николаич тоже перешел на шепот.
- Что?
- Если бомба…
- Ну?
- Может его за ногу держать это неправильный алгоритм? Может что-то другое требуется?
- Да? - спросил я.
- Да. - подтвердил Николаич. - Если проанализировать…
- По тапкам, мужики! - выдал свой анализ Чума громко и доходчиво. Мы выскочили из окопа, на повышенных скоростях промчали поляну и залегли под сенью осклизлого равнодушного дуба. Тишины не было, но и того чего все ждали тоже. А потом это. Я зажмурился, открыл глаза. Это было именно то, что я слышал.
- Он смеется? - спросил Чума.
- Или булькает. - сказал Николаич. - Или булькает или смеется.
- Но не взрывается. - добавил я.
- Это каска, пацаны! - радостный карапуз с блестящими от слез щеками выбрался из окопа и шел к нам.
- Вот. Наша каска. Советская.
- Какая ваша, хенде хох? - Чума двинул карапуза стволом автомата в грудь. - На корты и руки за голову.
Чума был озадачен.
- Что тут. СШ-40. Ржавая. Дырень в районе правого виска. Ну и что здесь такого?
- Как зовут? - спросил Николаич.
- 1-я рота, 3 батальон, 54 бригада. - говорил карапуз со всхлипом.
- На хер подробности. Я не «Деньги мигом». Имя твое? Как это? Призвище.
- Гена. Гена Филимонов. 1-я рота…
- Глохни, Гена. - поморщился Николаич. - Дед воевал?
- Ага.
- Ага или точно?
- Точно. - затряс Гена своей непутевой башкой. - Только не дед, прадед. У бабки коробочка с медалями на серванте.
- Продал? - это я вторгся. Знавал я таких Ген.
Гена затрясся, захлюпал носом. Сдавил губы в куриную гузку.
- Я не хотел.
- Само собой… - сказал я. - Как иначе. А прадед у тебя хороший был.
- И есть. - добавил Николаич. - Держи каску, Гена. Крепко держи двумя руками. Это жизнь твоя.
- Выводы у вас, конечно. - пробурчал Чума. - Дай сюда.
Он отобрал у Гены каску.
- У меня будет. Трофей. Законный. А это...Это случайность. Понятно же.
- Точно знаешь? - спросил Николаич.
- Верю. - Чума скинул на землю рюкзак. Положил внутрь каску и с вызовом посмотрел на нас.
- И никаких дедов. Вот так вот.
- Вот так вот. - повторил я, а про себя подумал: «……. ……...». Короче. Не важно, что я там себе подумал. Важно, что каску себе Чума оставил. Дедовский, не случайный, подгон...
