Из воспоминаний Василия Алексеевича Роткирха (Теобальд)
Не знаю, есть ли другая армия на свете, офицеры которой держали бы себя так враждебно и высокомерно в отношении к другим, как держат себя прусские офицеры. Там Herr Offizier - это что-то поважнее испанского гранда.
Затянутый в рюмочку, в обтяжку, напомаженный, надушенный, он считает себя существом избранным, и потому с величайшим презрением относится к простым смертным, не имеющим счастья быть офицерами.
На такое враждебное отношение прусских офицеров к жителям обращал внимание покойный император Вильгельм I и приказом по армии грозил преданием заносчиво-дерзких офицеров военному суду. Я помню этот приказ: он был тогда же напечатан в переводе и в русских газетах. Подобного офицера я встретил в Кобленце.
За табль-д’отом на железнодорожном вокзале сидело пассажиров человек 25-30. День был жаркий. Довольно представительной наружности офицер, расстегнувшись и развалясь в кресле, корчил из себя, не то председателя общества обедающих, не то хозяина.
Довольно, что он говорил один, громко, заносчиво, авторитетно, не обращаясь ни к кому особенно, а ко всем; отдавал приказания прислуге, делал ей замечания за невнимательность к кому-нибудь из пассажиров и вообще как-то покровительственно и обидно относился к обществу.
Пассажиры морщились, но молча переносили эту заносчивость нахала. В конце обеда, он, потягиваясь, сказал:
- Вот вы, господа, счастливцы! После обеда пойдете отдыхать; а для меня нет отдыха: я должен сейчас же ехать на ту сторону Рейна в укрепление Эренбренштейн, к своей роте.
Вы, господа, как не военные, не понимаете, как трудно командовать ротой. Я командую 1-й ротой, как старший капитан. Солдаты просто меня обожают; ну, да и я их люблю! Теперь, при всеобщей воинской повинности, моя рота исключительно почти состоит из князей, графов, баронов и фонов: все мало-мальски хорошие фамилии, при вступлении в военную службу, непременно просятся в роту капитана Эбергёрца, вашего покорнейшего слуги.
Но, несмотря даже на любовь ко мне нижних чинов, командовать ротой все-таки величайший труд, хотя в то же время и величайшая честь. Капитан пристально взглянул на одного из ближайших к нему пассажиров.
- Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что вы отставной военный.
- Почему же отставной? - возразил спрошенный. - Напротив, я и теперь служу и командую частью.
- Но вы в статском платье. Вероятно иностранец?
- Вы угадали.
- А какой нации, смею спросить?
- Я русский.
Капитан придвинулся ближе.
- Вероятно, вы также командуете ротой и потому можете подтвердить, какая это трудная обязанность.
- Я давно уже командовал ротою.
- Значит, теперь командуете батальоном?
- И батальоном давно уже командовал.
Капитан отодвинулся и принял более приличную позу.
- Стало быть, командуете полком?
- И полком я командовал.
Капитан начал застегивать сюртук.
- Если не ошибаюсь, вы бригадный командир?
- Бригадою я также командовал.
Капитан встал в почтительную позу.
- Простите, ваше превосходительство, мое неумышленное невежество. Я никак не ожидал, что буду иметь честь говорить с начальником дивизии, в чем вероятно я и не ошибаюсь?
- Ошибаетесь: я командовал дивизией, а теперь…
- А теперь? - спросил подобострастно капитан.
- Корпусом! - докончил, с улыбкой русский.
Переконфуженный капитан Эбергёрц отвесил глубокий поклон и внезапно вышел из-за стола. Немцы подняли хохот. - О, думмер керль! (дурачина), - восклицали они вслед удалявшемуся капитану.
Я поспешил представиться русскому генералу и назвал свою фамилию.
- Я, Самсонов, командир 2-го корпуса, - отвечал любезно генерал.
Случай с прусским капитаном засвидетельствовал, однако же, о том, до какой степени в прусских войсках, к величайшей чести их, доведена военная дисциплина. Какое, казалось бы, дело капитану до иностранного генерала, не имевшего, притом, на себе никаких знаков своего звания? Наши корнеты и подпоручики не взглянули бы на него даже, между тем, прусский офицер почтительно отдал ему честь.
Много я видел случаев примерного чинопочитания в немецких войсках. Раз в Дрездене, на Брюллевской террасе, несколько гвардейских гусар, почему-то бывших в полной парадной форме, сидели у стола за кружками пива. Вдруг из-за угла показался какой-то гарнизонный майор. Все гусары до одного встали, приложили руки к папахам и стояли до тех пор, покуда майор не пригласил их сесть.
Наша молодежь, увы! не поторопится встать даже пред генералом. В доказательство привожу весьма недавний пример.
Встретясь с генералом Федором Антоновичем Шванебахом на Невском, мы условились пойти пообедать к "Палкину".
Войдя в боковую комнату, мы нашли там двух офицеров: один был пруссак, а другой, - русский молодой гвардеец. Пруссак, при виде генерала, положил ложку и стал в почтительную позу; гвардеец не шевельнулся и продолжал есть.
Шванебах попросил прусского офицера сесть и кушать, а русскому сделал строгое замечание и посоветовал поучиться у иностранца военной дисциплине. Гвардеец при этом приподнялся, но даже не застегнулся и потом снова сел.
