На излёте советской империи ходила из уст в уста ехидная градация: шестидесятники – семидесяхнутые – восьмидерасты. Сарказм, но в чём-то глубокий.
Авто Михаил Дряшин
Рассказ о шестидесятниках начать стоит с конца тридцатых годов – из самого логова сталинизма. Ведь Алики, Эдики, Рудики, Нонны, Стеллы, Эммы и прочие стиляги из оттепели были названы так родителями ещё до войны.
То есть и в условиях беспробудного, как нас убеждают, ГУЛАГа народ тянулся к заграничному.
Дети со странными именами пережили войну. Потом вернулись уцелевшие победители, из Европы. В известной степени повторилась ситуация 1813-1814 годов. А в 1953-м отдал концы «отец народов», ослабили вожжи – и понеслось.
Так сильно до этого зажимали, что стоило рвануть – и все рамы повылетали. А можно было пойти по югославскому сценарию с полуприкрытыми ставнями и тихим таким сквознячком. Тогда б в конце пятидесятых и не шандарахнуло.
Сталин, кажется, что-то такое к середине войны понял, легализовав отправление религиозных культов, сквозь пальцы смотря на частные приусадебные хозяйства, артели и кооперативы. Быть может, ещё лет десять такого развития – и режим бы смягчился. Впрочем, что теперь гадать.
Беспокойные фронтовики, реабилитированные зэки и авангард евроустремлённой молодёжи, от пламенных комсомольцев с призывами вернуться к заветам Ленина до отбитых на всю голову модников – они и расшатали.
Благо куму Тыкве попутчики тогда были на руку. Кум Тыква всё валил на усопшего Хозяина, отождествляя себя с Ильичом. И боялся, как бы правда о его собственных художествах ни всплыла на свет божий. Поэтому попутчиков привечал выборочно: либо умеренных строителей светлого будущего, либо антисталинистов. Солженицына таким и вылепили – безвинно пострадавшим.
Жили в голове Тыквы и свои тараканы. Отчего-то был он воинственным безбожником со слепой верой в близкое наступление коммунизма. С новой силой стал гонять клириков, сносить церкви, запретил промыслы.
Но ветры свободы подули. Где-то уже не просто признавали «перегибы на местах», но высказывали «эстетическое неприятие строя». Кто-то впал и в радикальное антисоветское сектантство. Форточку попытался потом захлопнуть Брежнев, но нет.
Стали шестидесятники для империи миной замедленного действия? Вряд ли. Они скорее следствие, а не причина. Сборник очерков Овечкина «Районные будни» – первую ласточку оттепели – сам себя не опубликовал бы. Печатать эти очерки начали в «Новом мире» в 1952 году, то есть и мимо Сталина они не прошли. Значит, было соизволение.
В девяностых уже годах или конце восьмидесятых, когда многие шестидесятники были ещё живы, непереносимо тягостно было наблюдать за их слётами. И люди вроде неплохие в большинстве своём. И слёты были душевные, со слезой, гитарой и бородатым анекдотом. Вспоминали, как боролись и перечили, жертвуя собой, им – палки в колёса, а они – невзирая…
В искренности шестидесятников, впрочем, есть большие сомнения. Как-то давным-давно обратил внимание на опрос в «Коммерсанте». Известных людей спрашивали, что бы могло заставить их уехать.
Среди прочих интересовались у Сергея Ковалёва. Того самого, диссидента, шестидесятника. Взгляд застрял на этой его фразе: «Будь я моложе, может, и уехал бы к детям, которые давно живут в Америке».
Тэ-э-эк, почесал я бороду, и у этого, значит, тоже дети в Америке? Чего ж так, братцы? Дети «возложивших себя на алтарь» – почти все – из Отечества дали дёру?
Неужто не смогли привить подвижники прямым потомкам своим любовь к Родине? А вроде за неё так рвались, что не заштопаешь. По лагерям, психушкам и ссылкам.
Можно, конечно, вообразить, что отправлялись дети за море сами, противу родительской воли. Родители же стояли на берегу и всех их проклинали. Но не верится. Так что же случилось?
Особенности семейного быта правозащитников таковы, что взращённые ими отпрыски сызмальства, с горшка, «знают»: правда там, а не тут. И свобода там. И жизнь полной грудью. А тут родители за всё это бьются, да напрасно.
Ну и чего вы тогда от ребёнка хотите? Он складывает дважды два и понимает кристально ясно, что в светлом «там» можно очутиться без борьбы. Тем более мученичеством своим родители дверцу им туда открыли.
И не препятствуют вовсе исходу – напротив, благословляют, веря, что чадо «выбирает свободу». Впихивают младенца в последний пароход на Константинополь, в чужие руки. Лишь бы отсюда.
Один из последних живых примеров таких детей – театральный режиссёр Дмитрий Крымов.
Были у него более чем приличные родители-шестидесятники. Папа – гений (без шуток), имевший, правда, трагический взгляд решительно на всё. Роковые знамения ему мерещились, могильные посвисты, глубинные смыслы. Небо в сполохах. И такая же выломанная многозначительная мама со страдальческой миной, загробными мхатовскими паузами, очи на мокром месте в чёрных впадинах глазниц, будто семью фашисты расстреляли. Такие родители без улыбки.
А сынишка вырос и фигвамы рисует. Внук же, разумеется, давно и безвозвратно в Штатах. Вот так для шестидесятников всё и кончилось.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
