Писать исторический роман по Средневековью без учета мистического/магического мировоззрения персонажей невозможно. Одновременно жанр реализма ставит свои условия изложению сюжета. Оба главных героя эпопеи о Хепбернах, и епископ Брихин, и граф Босуэлл, до противного нерелигиозны (епископ, тот вообще по сути агностик) и даже суеверны весьма умеренно. Первый рассматривает церковную стезю исключительно с карьерной точки зрения, о чем прямо и говорит племяннику («Поприще как поприще, не хуже другого… при определенных допущениях»), что не мешает ему, впрочем, исцелять страждущих наложением рук. Второй учитывает собственную религию только в тех случаях, когда это сулит выгоду лично ему, и лениво блуждает от католичества к протестанству и обратно.
Является ли историчным такой подход к изображению персонажей? Так дело-то происходит фактически накануне шотландской Реформации, когда скрепность католического мира уже сильно замарана под брызгами из чернильницы, которой Мартин Лютер швырнул в черта. И наряду с тем, что религия тогда определяла и формировала образ жизни общества, находилась у человека и масса лазеек для выскальзывания из тисков Матери-Церкви – достаточно только посмотреть пенетенциарии, чтоб уразуметь: люди Средневековья ни в чем себе не отказывали. Религия гранила и определяла форму существования – от установления времени в течение суток до обряда погребения. А мистика и магия пронизывали быт и повседневную жизнь. При магическом способе восприятия мира действуют иные законы и иные причинно-следственные связи, чем при рациональном; он опирается за вопрос «за что?» и обращен к непознанному, к небесам, к некой высшей силе, которая ведет человека от колыбели и до могилы. Это такая вертикаль, на которую нанизана человеческая жизнь. И очень существенный момент, когда пытаешься смоделировать логику поведения человека другой эпохи, момент, которым нельзя пренебречь. Человек Средневековья в большинстве случаев при любом происшествии, с ним случившемся, спросит себя «за что?», а не «почему?». «Почему» характерно для рационального способа постижения мира, оно ищет горизонтальных связей в реальном, окружающем мире, стало быть, разъяснения «почему» в данном случае должны приходить от автора текста, не от героя. Собственно, необходимость объединения мистического мышления героя и рационального авторского подхода составляет для меня особо привлекательный аспект написания исторического романа. И нужно учитывать, что принадлежность к определенной вере, конфессии, секте, неизбежная для человека прошлых веков, всегда работает определяющей планкой его мировоззрения, порой меняя его кардинально сравнимо с мировоззрением автора. Религия – тот фактор, который зачастую обращает человека не только в святого, но в чудовище.
Взаимодействие с благими (читай, христианскими) силами окружающего мира регулировалось писанными, церковными правилами, взаимодействие с неблагими – правилами неписанными. Мир Средневековья населен был куда гуще, чем мы привыкли себе представлять. Он полнился тьмой малозаметных, но совершенно реальных для человека эпохи существ, одни из которых были к нему благосклонны, другие враждебны, а третьи и вовсе непредсказуемы. Отголоски их разговоров шуршат в шекспировском «Сне в летнюю ночь». Феи, эльфы, дуун-ши, брауни, богглы. Дикая охота. Банши. Никсы, келпи и Нэккилэйви, обитающие в воде. Красный колпак, служитель колдуна Сулиса, красящий головной убор кровью жертв своего хозяина. Синий колпак, брауни полезный и совершенно безобидный. Шотландский фольклор, как и любой другой, полон подобных существ. Более того, одна из героинь «Белокурого» в итоге сама становится призраком – призраком, являющимся в часовне замка Глэмис до сей поры, имеющим там свою отдельную скамью. Человеку неизбежно приходилось вступать с подобными существами в контакт, стеречься их, памятуя, что у них нет души, посему они изначально враждебны христианам. Понемногу благодаря усилиям Церкви мир существ под холмом окончательно был приравнен к враждебному племени. Промежуточное положение между простым человеком и существом иного мира занимали колдуны и ведьмы, которым открывались врата в неведомое ценой собственной бессмертной души. Не было необходимости в доказательствах, истина познавалась по наитию. Если пропало молоко у коровы, ясно, что тут виновата старая вдова, проживающая на окраине селения, по ночам обращающаяся в жабу, пробирающаяся в хлев, чтобы высосать маткам вымя. Чтобы оказаться обвиненной, досточно было быть старой, одинокой, некрасивой. Или, напротив, слишком красивой, молодой и неуступчивой к внебрачным связям. Но почти в любом случае, спасибо иудаистическим религиям, достаточно было просто быть женщиной.
Как решена мистика и магия в книгах моего шотландского цикла? Джон Хепберн прямо говорит о себе, что имеет вещих снов, не склонен к видениям и прочему мистическому опыту. У его племянника также наследственно крепкая психика и, в очередной раз побывав за месяц до смерти на Девяти камнях, он находит увиденному там рациональное объяснение. Моей задачей было дать совершенно четкое, плотское, сквозное проникновение мистического в повседневную жизнь, при том определенно не растолковывая, что же на самом деле произошло с героем, предоставляя и герою, и читателю уложить сюжет в голове согласно доступной им схеме контакта с окружающим миром – магической или рациональной. Джон Хепберн, не считая собственно момента крещения его как неблагословенной руки, встречается с магией единственный раз в возрасте шестнадцати лет и всю оставшуюся жизнь предпочитает об этом случае помалкивать, даже в старости признаваясь, что не может найти произошедшему устраивающего его объяснения.
За мистику и магию в «Младшем сыне» отвечают, конечно же, женщины – старая Элис и молодая Агнесс, Несса, как зовет ее Джон. И если со второй более-менее все понятно, она – типичный образец человека с психическим отклонением, то первая оставляет вопросы у автора и персонажа. Место, где происходит встреча Джона Хепберна и Элис, находится неподалеку от Хермитейджа и носит название Найнстен-Риг – Девять камней, неолитический памятник. По местным легендам, владелец Хермитейджа колдун Уильям де Сулис был казнен вилланами именно на этом месте – сварен живьем в котле, поскольку личный дух Красный колпак даровал ему неуязвимость для клинка и дротика. Настоящий де Сулис, не легендарный, умер в подвалах Дамбартона, будучи взят по обвинению в государственной измене против Роберта Брюса, но разве это остановит настоящую легенду?
На Найнстен-Риг я не была, и в реальности это не холм, а опушка леса со стоячими камнями. Туда впоследствии придет и племянник Джона, Патрик, в надежде увидеть королеву фей. И будет ходить туда раз за разом, уже не ожидая королевы, но ощущая себя плотью от плоти этой земли. И холм откроется ему – как раз за месяц до смерти.
Для меня ценным и важным приемом является отображение магического в повседневном таким образом, чтобы тонкая грань перехода из одного мира в другой почти не была заметна ни читателю, ни персонажу, и притом разность двух миров была бы показана как пугающая, фатальная чуждость. Другой мир в Средневековье – это мир, за посещение которого всегда приходится дорого и больно платить, а находясь в нем – весьма внимательно относиться к словам и действием. Ибо в кривом мире и логика кривая, там ловят и на мелочах. Как поймали и Джона Хепберна, епископа Брихина – не спас даже материнский крест.
Магия в "Младшем сыне", читать на Литмаркет
