Всего в Беларуси было сожжено 9097 деревень.
Сестры Хатыни - деревни в которые были полностью сожжены со всем или с частью населения. Нет района в Республике Беларусь, где бы не было такой деревни.
Отредактированная версия: https://www.savehistory.by/karta/mogila-zhertv-fashizma-miloshevichi/
Я, Гавриловец Прасковья Ефремовна. Родилась в 1900 в д. Милошевичи.
Война стала страшным ударом для каждой семьи, каждой матери, старого отца, жен и детей. А отсутствие весточек с фронта от близких делает и без того тяжелую жизнь невыносимой. Каждый день ждешь письмо, слово… Я знаю, что многие молятся в тот час. Кто-то в тайне, кто-то и не скрывал. Я тоже молилась за наших близких что врага били, за скорую победу.
Когда пришли фашисты на наши земли, жизнь наша наполнилась страхом.
Я помню, как они пришли в деревню. На конях, на этих мотоциклах, которые так страшно гудели, на машинах. Они, как хозяева ходили по деревне в своих черных формах. Черные формы, как и сами их души. Они вламывались в дома. Ругались. Могли легко ударить.
В день когда они пришли много было слез. Но каждый смотрел на оккупантов с ненавистью. И каждый думал «Подождите, вот придут наши, придёт Красная Армия», и за каждую нашу слезинку заплатите».
Они забирали продукты. Забирали домашнюю скотину. Нет, не все забрали в первый день. Но быстро все поняли, что когда они вернуться, то мы можем остаться без ничего.
Решили тогда, что нужно уходить в лес. Строить там землянки, уродить туда домашний скот, продукты, вещи.
И мы уходили все в леса, что бы строить, копать. Ломали ветки, делая из них настилы и потолок.
И каждый раз, уходя в землянку, мы верили, что близка Победа Красной Армии. Что скоро выгонят наши воины этих фашистов с наших земель.
Но вот только продолжали все так же летать над деревней черные крылья с крестами. А в деревне был установлен «новый порядок». Мужчин, которые остались в деревне, заставляли стать полицаями. За отказ – расстрел. И не только того, кто отказался, а и семьи его…
Мы все спрятали фотографии и документы наших отцов и мужей. Если фашисты узнавали, что муж иль отец твой пошел против них под красным знаменем… если расстреляют, то повезло. Они же, как звери, измывались, издевалися над людьми.
Я так же как и все, все спрятала. Муку снесла в землянку и прикопала за домом. Ворвалися в мой дом, да рыскать стали, как псы поганые. Вещи, что понравились – забирали. Вот так сидела и смотрела как по дому они ходят в своих черных сапогах, как вещи из скрыней выкидывают.
Навис один, спрашивал, где хозяин дома. Смотрит так, глазища злые. Мобилизовали всех, но так сказать нельзя. Иначе тут же на месте и убьют. Померли, сказала. Русской свиньей назвали. А я усмехнулась и предложила им на кладбище сходить, могилки показать. Знала, что не пойдут. На кладбище деревья высокие. За каждым деревом им партизан чудился. Боялися наших партизан. Очень боялися.
Сказали нам, что если мы скажем, где партизаны, то наградят. А если будем помогать им, партизанам, то ждет за это смерть. Сказали, что нужно тут же докладывать им, собакам, какая семья партизанская. За это ждет награда, да почет.
Да кому нужна эта иудова награда? Никто не сказал. Все молчали. И знаем мы, что никто не выдаст, не предаст, какие бы блага не сулили фашисты.
Зима 1942 года выдалась морозной, да голодной. Урожай собирать не успевали, как его фашисты отбирали. Не смотрели на то, как тяжело дался нам этот урожай. Не смотрели на то, что женщины с серпами столько жали, да с лопатами, аль плуга и вместо лошади и вместо управляющего лошадью. Не смотрели на то, что деток много в семье. Все забирали, проклятые.
Когда пришло соединение Ковпака на наши земли, пришли нас освобождать, то вновь в нас окрепла надежда на то, что блика Победы. Что будем жить мы мирно. Но пока шли бои в районе. И мы быстро готовы были подхватиться и побежать в землянки наши.
Это было 22 декабря. Бои фашистов с ковпаковцами были недалеко от нас. стреляли недалеко пулеметы, или что-то другое. Не понимаю я в этом…
Мороз был хороший. Сидели по хатах, возле грубок. В желудках пусто, сил уж не так и много. Куталася я в свой платок тогда. Наверное, даже дремала.
Гул этих проклятых мотоциклов я услышала через дрему. Сон как рукой сняло. Натянула бурки на ноги и выбежала из хаты. Многие уже бежали в землянки. Кто-то крался, что бы не увидели их фашисты. А я бежала.
Уже горели крайние хаты. Они, в своих черных формах среди белого снега были как черти. Ловили они нас, как дичь и сгоняли в цент деревни. Меня тоже поймали. Разве смогла бы я от них, от молодых, сильных, да сытых убежать. Но многие убежали. А я, стояла среди односельчан в центре деревни.
Ох, и злые они были. Говорили резко, отрывисто. Злились, говорили, что поддерживаем мы партизан. Что виноваты мы и что будем мы отвечать за убитых их солдат.
Кто-то с женщина сказал, что она солдат не видела, не держала оружия в руках, почему за других отвечать. Ударили ее. Да так, что упала она.
А после погнали нас, как скот на заклание. Погнали в сарай. Зачем в сарай? Не поняла я. Не к лесу, ни к яме. Закралась мысль, что может и не будут в нас стрелять? Загнали на с в сарай и сказали на колени становится.
У каждого была надежда на то, что стрелять не будут. Стали мы на колени. А они все говорили, что виноваты мы. Что должны прощения у них просить, что должны отвечать.
Что говорили, я и не слушала. Уже все тело мое заледенело. И думала о том, поскорее бы они уже сказали, что хотели и пошли бы отсюда.
Но вот щелкнули затворы их пулеметов.
Поняла я тогда, что они-то домой уйдут, а вот мы уж в свои хаты не вернемся.
Что-то еще говорили они, а среди нас уже кто-то молился, кто-то осматривался и думал о том, как сбежать, наверное. А я думала о том, что пусть похоронят меня рядом с моими близкими.
А дальше, начали они по нам стрелять. Люди падали, как колосья в поле. И я упала. Да живая я была. Как хотелось стонать от боли. Раны пекли и болели. Но я молчала и молилась, чтобы они не заметили, что живая я.
Но проверять они не собирались. Они ходили по нам, наступали на мертвых, да на живых, что стонали, кричали да плакали от ран. Наступали на нас и накрывали нас соломой, словно одеялом. Закрыли двери сарая. Я после сарай подожгли. Затрещало дерево… как же я любила слушать, как горит огонь. А сейчас этот звук говорил о том, что несет он мне погибель. Люди стогнали, пытались встать. Но соломенное наше одеяло быстро охватилось пламенем, уже лизало пламя и нас.
Не выбраться…
