Маша скатилась на сплошные тройки. Она и раньше-то не особо блистала в школе, но в этом году совсем забросила учебу. На уроках смотрела в заплаканное окно и застывала, как лягушка в анабиозе. На дворе стоял ноябрь, противнейшее время для русских людей: золотая осень давно прошла, на дворе слякоть и темень, а снег еще не окутал землю нарядным покрывалом. Тоска смертная.
Постоянно хотелось спать, а вечером, наоборот, сон никак не приходил. Зато одолевали разные мысли: как пустые, так и серьезные. Эти противные думы наваливались на Машину голову скопом, не разобраться. Она ворочалась на кровати, сбивала в ком простыню, откидывала одеяло и била кулаком ни в чем не повинную подушку.
Во-первых: Сеня. Он признался ей в любви. По-серьезному. И теперь Маша и Сеня – пара. Они «ходят». Конечно, все девчонки завидовали Маше. И Юлька. Она, конечно, молчала об этом, говоря, что признает отношения с парнями постарше. Но – завидовала черной завистью. Особенно после того, как Машу Сенька по-настоящему поцеловал. Не в щечку. По-взрослому. Вот это был отрыв башки! Рассказывая об этом Юльке, Маша заметила, как расширяются зрачки подруги. Психолог хренов, получи и распишись!
«Ходили» Маша с Сеней целый месяц, и это было прекрасно. Падали желтые листья, солнце светило в синем небе, отражаясь в осенних лужах и в черной глади прудов. Было интересно и весело. Они тысячу раз уже успели поцеловаться в парке на скамейке. Сидели в кафе, держась за руки, и Сеня казался ей таким взрослым и таким красивым. Их пальцы, соприкасаясь, обменивались энергетическими токами. Маша физически чувствовала, что заряжается от Сени, словно банка с водой от пассов Чумака.
Но потом пришли холода, дожди и ветер сбили золотую листву с деревьев, а город накрыл «синий туман». Который похож на обман. Тьфу, противная песня. На улице гулять с Сенькой было холодно: у Маши краснел нос, и слезились глаза. По киношкам и кафешкам не набегаешься. Стали «ходить» в гости. То у одних друзей соберутся, то у других. Послушают музыку, посмотрят видик, потанцуют маленько. Вечером Сеня провожает Машу домой: и мама, и бабушка в этом плане были очень строги: малейшее опоздание, и – никаких гулянок. И еще: хоть одна двойка в дневнике – домашний арест до той поры, пока не исправишь.
А когда исправлять эти двойки? Машка уже вторую схватила. Нечаянно, но кого это волнует. Если мама увидит: Сеня, прощай. Значит, придется жертвовать свиданием. И не одним. Беда-а-а...
И еще: Сеня не желает уже просто так целоваться. Ему этого мало! Его руки уже не раз пытались расстегнуть застежку Машиного лифчика. И сам он вел себя... ненормально! Машка не раз била Сеню по рукам, не раз они ссорились по этому поводу: он убеждал ее в том, что ЭТО – как раз НОРМАЛЬНО! А Маша не верила: НОРМАЛЬНО, когда ЭТО происходит после свадьбы!
- Ну кто нам разрешит сейчас жениться, Маша? – возражал Сеня. — Выпускной класс, экзамены на носу. А потом – армия. Мои вряд ли меня отмажут: откуда у них такие деньги? А там – сама знаешь, отправят на Кавказ, и пиши пропало.
Сеню было жалко. Но и терять голову Маше совсем не хотелось. Вокруг била ключом совсем другая жизнь, без особых моральных норм и запретов: оставаться девственницей считалось старомодным и смешным явлением. Но она никогда не шла на поводу моды, еще чего! Мечталось о белом свадебном платье, о первой ночи, когда они будут принадлежать друг другу всецело. Чтобы ничего не бояться и быть счастливой утром. Сеня уверял Машу в своей любви, так в чем же дело? Любит – подождет!
- Машка, а если Сенька другую найдет? – пугалась Юлька.
- Значит, плевать на него, — отвечала Маша.
Нет. Не плевать ей было. Сенька прочно врос в душу, никуда от него не деться, словно они были знакомы всю жизнь. Так они и так были знакомы всю жизнь. Всю жизнь, еще такую маленькую и уже такую большую. Так отчего же Маша не может довериться любимому? Что мешает?
Ясно – что. Страх быть брошенной. Как мама. Любовь – это зависимость. Любящий человек слаб. Отца даже штамп в паспорте не остановил. А если Сеня поступит так же? Не проще ли им расстаться сразу, чтобы не мучить друг друга? Так будет лучше, честнее что ли...
Разве мама плохо живет? Никто ей не канифолит мозги, кроме бабушки. Но та с годами растеряла свой пыл, стала болеть. Пенсию задерживают месяцами, на лекарства не хватило бы, если бы мама не забрала ее к себе. У матери есть деньги – помогает отец. Она, конечно, скрывает этот факт от Маши. Но Маша – не дура. Вокруг люди сходят с ума от отсутствия надежды на будущее, а в их семье – все отлично. С чего бы это?
Папаша, герой-любовник, обеспечивает их. На какие средства? Наверное, он – очередной новоявленный бизнесмен, стремительно взлетевший за счет простого народа, жестоко обманутого такими, как он. Наверное и наследство неплохое оставит. Мама не гордая – возьмет. Все для доченьки любимой. Господи, как мерзко все это...
Маша видела, как мается семья Сени. На заводе который месяц не выдавали зарплату, папа Сени подвизался грузчиком на рынке, а сын ему помогал. На свидание приходил усталый, и Маша теперь каждый день кормила его. Как хорошая жена. Сеня жадно ел суп и картошку с мясом, выпивал литр чая с огромными бутербродами и просил добавки. Поначалу стеснялся. Но Маша сурово его одергивала:
- Прекрати корчить из себя интеллигента! Ты – мужчина! Тебе нужно питаться. Хоть так родителям своим помоги.
Сеня чуть не плакал. Видно было, что ему ужасно стыдно.
- Я здоровый мужик, а сижу на родительских шеях! Мать из кожи вон лезет. А отец... Машка, я один раз видел, как он ревел! Представляешь? Как маленький ревел!
- Ну какой ты мужик? – грустно отвечала Маша. — Тебе до мужика еще вырасти надо. Поэтому, ешь, давай, и не выкобенивайся!
Мама оставалась все такой же красивой и статной. Но все-таки, с годами что-то в ней неуловимо менялось. Пропала длинная, толстая коса: она, однажды заметив в волосах единственную седую прядку, ушла в парикмахерскую и решительно подстригла свои роскошные волосы.
- Незачем. У меня очень болит голова. А так гораздо легче стало. Мне идет новая прическа?
Прическа маме шла, но... Вместе с волосами она, как Самсон, потеряла часть силы. Какая-то шаркающая походка, туфельки на каблучках сменили кроссовки и ботинки на плоской подошве. Пропали красивые платья – мама не вылезала из удобных брюк. И еще – она практически перестала подкрашивать глаза и губы. Махнула на себя рукой в сорок лет!
- Сорок лет – бабий век, — говорила мама и грустно улыбалась.
Маша внутренним чутьем догадалась: с отцом мать больше не встречается. Почему? Надоела? Или у героя-любовника появились новые интересы? Он ведь «новый русский», ему что помоложе подавай... А, может быть, он решил стать порядочным семьянином и находится неотлучно около своей законной жены? Как знать. А маму жалко. Она не заслуживает такого к себе отношения.
Где же твоя гордость, мамочка? И где ее, Машина гордость? Эх, швырнуть бы все эти «алименты» в лицо папочке, пусть подавится. Но Маша не могла так поступить. С деньгами удобно. Мама содержит и ее, Машу, и бабушку Галю, и бабушку Марию, да еще помогает друзьям, попавшим в жернова «лихих девяностых». Упрекать за это маму? Ни за что!
Бабушка Мария стала очень плоха. Назревал вопрос о переезде в город. Мария сопротивлялась из последних сил.
- Здесь вся моя жизнь. Здесь могилы близких, зачем мне переезжать? – плакала она.
- Но в деревне уже никого совсем не осталось, — умоляла ее Наталья, — село вымирает. Даже скорая сюда не ездит!
Но Мария не соглашалась:
- Умру здесь! Не хочу! Не приставай, Наташа! Здесь похороните. Сыночек захочет приехать в кои веки – могилу быстро найдет!
Этим летом Маша с матерью снова гостили у бабы Марии. Та больше лежала, и Маша занималась уходом за бабушкой, решительно выкинув из головы всякие мысли о деревенских гулянках. Да какие там гулянья – старики вымирали, и детям с внуками приезжать было не к кому.
Мама копалась в огороде: Марии не под силу стало выращивать овощи. С весны она кое-как посадила пару грядок морковки, свеклы, да зеленухи. Картошки – два ведра. Вот и все хозяйство. Зато от цветника отказаться старуха была не в силах, и, несмотря ни на что, выползала вечерами во двор, чтобы прополоть и прорыхлить землю, отведенную под цветы. Маша, раздобыв в сарае пару банок с веселенькой голубенькой краской, бог его знает, какого года изготовления, удивилась, что та не засохла до сих пор. Через пару дней избушка бабушки помолодела, засияла обновленными наличниками и крылечком.
Вечерами долго чаевничали. Наталья ловко управлялась с русской печкой и выпекала в ней отличные, пышные пироги. Мария хвалила невестку и плакала тайком, жалея красивую, здоровую женщину, обладавшую массой талантов. Ей бы мужика хорошего. Да где их сейчас найти? Одни алкаши остались. Разве они оценят сильную, мощную женскую стать, созданную для огромной семьи, где много красивых сыновей и дочерей? Эх, Наталья, Наталья...
Иногда мать будила дочку в четыре утра. Они собирались, стараясь не шуметь, на рыбалку. Машка копала червей, а Наталья быстренько заворачивала в тряпицу хлеб и вареные яйца. Снасти, грузила и крючки были еще с вечера аккуратно уложены в старую брезентовую, до сих пор пропахшую рыбой, сумку. Пристегивала к поясу пару котелков: один для чая, другой – для ухи. Рыбалила Наталья умело, со знанием дела. Ловко подсекала хитрую плотву, играющую с наживкой. Вываживала здоровенных горбатых окуней. А щурят «костыльков» умудрялась поймать, ни разу не порвав тонкую леску.
Маша любила пить чай, вскипяченный на костре, от чего делавшийся вкусным и ароматным. Брусничный и земляничный лист превращали кипяток в напиток богов. В котелке, подвешенном на рогатину, закипала уха: крупными кусками порезанная картошка и морковь, пара луковиц и тройка лавровых листочков, да пять горошин перца – ничего мудреного. Мама опускала в варево плотву, окуней и щурят, приправив крупной солью – вот и вся недолга. Маша пробовала и мычала от удовольствия: что может сравниться с русской ухой, простецким мужицким блюдом? Ни-че-го!
К полудню рыбачки возвращались домой с гостинцами. В корзинке красовались попутно собранные грибы или ягоды, под плотными крышками армейских котелков – уха и чай, в сумке – крупные рыбины, да еще и лекарственные травы, перевязанные аккуратно в душистые пучки. Богатая добыча!
Бабушка Мария чистила грибы, разогревала уху, нарезала хлеб. Наталья топила маленькую баньку. Вечером в избушке – пир! Маша обожала есть жареные грибы прямо со сковороды. Наталья налегала на «селянку»: рыбу, залитую взбитым яйцом, приготовленную в печи. Косточки становились мягкими, не нужно было возиться с ними, ешь, знай, и наслаждайся. Мария, подмигнув «добытчице», вытаскивала из буфета бутылочку смородиновой наливки, сокрушаясь, что не держит дома водку.
- Под это дело надо беленькую подавать. Ну... Мы, бабы не гордые, не пьянки ради, а пользы для, — посмеивалась старушка и разливала ароматную наливочку в граненые стопочки.
Маше не предлагали – она с удовольствием тянула «лесной чай» из котелка. Настоявшийся, сладкий, он замечательно шел под сушки. Приятно посидеть вот так, без забот, ощущая чистоту и легкость в теле (мать обожала париться, к чему и дочку приучила), вдыхать запахи немудреной пищи, наслаждаться тишиной и покоем летнего вечера.
Женщины беседовали, иногда затягивали песню. В приоткрытое окошко задувал легкий ветерок, принося с улицы чудесные ароматы цветущего табака и розового шиповника. Под тихий разговор Маша легко засыпала. В деревне всегда хорошо спалось.
Почему же так плохо спится сейчас?
---
Анна Лебедева