Самые умные и запоминающиеся воспоминания о Серебряном веке. Не просто хроники, изложение событий — пропущено через сердце, глубоко осмыслено.
Евгения Герцык переводила Ницше, писала критические статьи, публиковалась в московском художественном журнале «Золотое руно», участвовала в знаменитых ивановских средах, так что ее воспоминания — не взгляд стороннего наблюдателя. Со многими персоналиями Серебряного века ее связывали дружеские и родственные отношения.
Книга дает именно то, чего ожидаешь от воспоминаний: точность взгляда, умение выбрать факты и интересные детали. Машина времени, переносящая на сто лет назад. Портреты — живые, психологические характеристики — меткие. И книжечка-то небольшая, а сколько в ней вместилось! Главы: Вяч. Иванов, Макс Волошин, Лев Шестов, Бердяев.
Причем это может быть портрет не самого философа, а его кресла:
«Раз я целый вечер под говор курящих, бегающих собеседников просидела в кожаном кресле Льва Исааковича [Шестова], в кресле со строго рассчитанным выгибом спинки, локотников; нажмешь рычажок — выдвинется пюпитр, другой — выскочит подножка для протянутых ног. Покоит. Не встать. Пожалуй, и не нафилософствуешь в таком кресле. Другие русские философы писали, присев на каком попало стуле, у Влад. Соловьева, кажется, и стула своего не было».
С Н. Бердяевым и его женой Лидией Евгению Герцык будет связывать многолетняя переписка, но пока все дома — все с восторгом встречают революцию. Философский пароход еще не отплыл.
«Непрерывный высокий пафос мысли, непрерывная лихорадка войны, в которой тогда жили, требовала разрядки в смехе. И умели же мы с ним смеяться — дерзко, отчаянно, не щадя своих же святынь, — все просмеять насквозь, как струей холодного воздуха, чтобы нигде застоя».
«И тут мы обнаружили, что все сторонники благополучия, все оптимисты — Вяч. Иванов, Булгаков, Эрн — и вправду жительствуют на широких бульварах, а предсказывающие катастрофу, ловящие симптомы ее Шестов, Бердяев, Гершензон — в кривых переулочках, где редок и шаг пешехода… Посмеялись. Поострили. Затеяли рукописный журнал «Бульвары и Переулки».
Уж сколько читано о вечерах на «башне» Вяч. Иванова, а запомнилось это:
«Однажды бабушка привела внука на суд к Вячеславу Иванову, и мы очень веселились на эту поэтову бабушку и на самого мальчика Мандельштама, читавшего четкие фарфоровые стихи».
О самом Вяч. Иванове, неожиданное:
«Каким обнищалым казался он мне! Не знала я, что лирику периодически нищать, опустошаться до дна — это жизнь его, это хлеб его».
Удивительно рассказано о детстве, о первой любви.
«В любовь приносишь всю муть своей жизни, своего сознания, — нет проявителя сильней любви. Но что же — все постыднейшие заблуждения, если их дострадаешь до конца, могут стать камушками, ступенями, взбираясь по которым, человек и вправду очищается».
«И вот кончилась жизнь. Не его еще, не моя. Жизнь наших отношений. Как всегда, едва повернешь последнюю страницу — жгучий укор себе: зачем так мало дала? так скупо?»
Глубина самонаблюдений потрясающая, вот два фрагмента = два романа в свернутом виде, психологический и философский:
«В мое молодое время страдание было в чести. Верилось, что только через него путь. Радость жизни была под подозрением, казалась недостаточно глубокой. Теперь неизбежен перегиб в другую сторону: ненависть к страданию, презрение к нему укрепилось в современном сознании».
«Я счастлива на иной лад. Насилие над своим сердцем, проталкивание себя в аскетическую религиозную щель, потом бунт, кидание из стороны в сторону — и вдруг: под влажным весенним ветром — стряхнуть с себя, как прошлогодний лист, и бунт этот, и это насилие… Разлиться вширь — во всем угадывать новую значительность».
В воспоминания включены фрагменты писем. Читаешь о нелитературных, семейных событиях вроде свадьбы сестры, Аделаиды Герцык — и видишь, какие это были люди, совсем иного разлива.
«Сегодня в два часа была наша свадьба, дорогие мои, тихая и целомудренная. Обручались рабы божии… Присутствовали только Макс, зять Дмитрия — Ц. с племянницей и Дима с Юриком. Шаферами были Макс и Юрик, оплакивали меня Любочка и Дима, свидетелем был Ц. Он генерал, так что все-таки был свадебный генерал. Я была без вуали, но с белыми розами — m-me Holstein {Мадам Гольштейн} прислала мне великолепный букет, а Макс принес мне une gerbe {Охапка (фр.).} вишневого цвета. Мы ехали в церковь вчетвером, и всю дорогу Макс читал нам свои последние парижские сонеты. Вернувшись домой, выпили кофе и малаги, и потом все разошлись. Дмитрий с Максом пошли на лекцию Бергсона, а меня оставили отдыхать, и вот я одна сижу, вернее, лежу, и на пальце у меня блестит толстое кольцо».
Кто сегодня после бракосочетания пойдет на лекцию философа?
Но есть и строки, которые кажутся на редкость актуальными.
«История человека начинается для него не во вчерашнем каменном веке, а за миллионы миллионов лет, там, где земля оторвалась от солнца, осиротела. Холод сиротства в истоке. Но не это одно. Каждой частицей своего телесного состава он словно помнит великие межзвездные дороги. Человек — «путник во вселенной».
Еще об именах Серебряного века:
Еще о писательских биографиях:
Писатели на открытках:
#ЕвгенияГерцык
#Серебряныйвек
#русскаялитература
#биография
#писатель
#философия
#литература
#книги
#чтение
#книжнаяполка
Оригинал статьи находится здесь