Несмотря на кажущуюся невероятность, все описанные события происходили в действительности, имена и титулы героев – действительны, все совпадения – не случайны, а тексты царских рескриптов – подлинны.
Добрый Павел
- Да-с, интересно, милостивый государь…
Действительный статский советник Маковецкий произнес эту короткую фразу как будто сам себе, ни к кому не обращаясь, хотя «милостивый государь» стоял перед ним буквально в четырех шагах. Господин Маковецкий сидел в глубоком кресле и сосредоточено постукивал пальцами по столу. Просьба молодого помещика не стала для него неожиданностью, он знал, что сын его небогатого соседа Антона Маньковского рано или поздно, и скорее рано, чем поздно придет к нему с этой проблемой. Но показывать своего хозяин дома знания не хотел и поэтому весьма натурально изображал глубокое раздумье.
- Интересно, - повторил он после некоторой паузы. – Значит, вы желаете себе посватать Рахель?
В среде старых польских вельмож еле заметное коверканье русской речи считалось чуть не знаком хорошего тона, и бывший камергер короля польского не редко пользовался таким символом тайного оппортунизма.
- Желаете посватать серьёзным образом мою дочь?
- Именно так, Ваше Превосходительство. Имею дерзость просить Вас благословить наш брак. Я и Ваша прекрасная дочь искренне любим друг друга, и я могу вам поклясться самой высокой клятвой, что душу свою положу…..
- Постойте, постойте, - статский советник жестом остановил горячий поток молодого человека. – Обождите с душой, не торопитесь. О духовном поговорить мы с вами еще успеем. Вы для начала доложите, в каком чине состоите и кем служите.
- Имею чин коллежского асессора. В должности не состою.
- Что же так?
- Служил советником при Могилевском губернском магистрате. Когда батюшка мой заключил себя в монастырь, как добрый сын должен был прибыть в имение для того, чтобы принять на себя управление. Здесь уже имел честь быть представленным Вашей дочери, каковую сразу и безусловно полюбил всем сердцем…
- А велико ли, позвольте спросить, имение ваше?
- Не особенно велико, Ваше превосходительство, около 100 десятин (чуть больше 100 га, В.Ч.), но дает чистого дохода до 700 рублей в год.
- Не густо особенно, сударь, не густо. Но, однако, думаю, что батюшка Ваш, не имея особенных расходов, скопил необходимую сумму для того, чтобы вы могли содержать мою дочь не нуждаясь. Она привыкла к безбедности.
Это был вопрос гипотетический. Все окрестности прекрасно знали историю Антона Маньковского, долгие годы копившего деньги на новое, большое имение. Живя в своей Витебской деревушке он откладывал рубль к рублю и всё целковыми. Особого коммерческого дара помещик не имел, под проценты деньги давать боялся, поэтому все накопленное аккуратно закапывал в железном сундучке под приметном деревом в близком леске. Постепенно скопилась приличная сумма, но Антону Маньковскому все время казалось, что стоит подкопить еще и дождаться момента, когда цены на недвижимость упадут. А они, напротив, росли.
Образованные знакомые объясняли это действиями земельных спекулянтов и утверждали, что вечно так продолжаться не может и совсем скоро рынок должен обвалиться. Вот тогда-то Антон Маньковский и планировал утроить свои владенья. Но вот так просто держать деньги вдалеке от себя было страшно, и помещик частенько наведывался в одиночку к заветному древу со специальной длинной металлической спицей, коей и проверял наличие на полуметровой глубине заветного сундучка.
Но однажды, года за три до описываемых нами событий, воткнутая помещиком в землю спица не встретила на пути привычного сопротивления и легко прошла дальше. Попытка проткнуть землю в нескольких местах поблизости оказалась столь же успешной. Терзаемый самыми ужасными предчувствиями, Маньковский принес лопатку и произвел вскрытие кладового места. Предчувствия его не обманули: сундучок отсутствовал как физический факт.
Вернувшись в усадьбу Антон Маньковский сразу обнаружил еще одну пропажу, безусловно связанную с первой. Оказалось, что с утра никто из дворни не видел недавно нанявшегося в услужение конюха. Не оставалось никаких сомнений в том, что он отследил одиночные прогулки хозяина в лес, ночью выкопал сундук и вместе с ним скрылся в неизвестном направлении. С тех пор ни о нем, ни о деньгах старого помещика никто не слышал. Помещик же, понимая, что по глупости оставил в нищете даже не столько себя, сколько своих детей, день ото дня стал чахнуть, все чаще тянуться к бутылке и, наконец, чтобы хоть как-то поправить ситуацию, ушел в ближний монастырь. Поэтому вопрос о сбережениях воспринимался как достаточно тонкое издевательство. Но молодой Игнатий Маньковский стерпел:
- Имею сказать, Ваше превосходительство, батюшка не оставил мне богатого наследства. Но тщательным рачением я постараюсь обеспечить Вашей дочери приличествующее ей содержание.
Дальше развивать свою мысль он не стал, поскольку еще сам плохо понимал, как ему, без связей, без места и без состояния удастся обеспечить содержание девушке, у которой одно простенькое платье стоило месячного дохода от его деревни. Одно он знал точно: что слова его правдивы и он вывернется наизнанку, но обеспечит любимой счастливую жизнь. Хозяин кабинета тоже молчал. Словно ожидая продолжения, он даже перестал стучать по столу пальцами и теперь тишину кабинета нарушало разве что потрескивание дров в камине. Наконец, видимо осознав, что Игнатий ждет его решения, и что-то сообразив про себя, Действительный статский советник и один из самых богатых местных землевладельцев поднял взгляд на гостя и решительным, даже каким-то веселым голосом произнес:
- А знаете, молодой человек, вы мне нравитесь. Своей откровенностью, честностью, молодой убежденностью и отвагой. Друзья и знакомцы могут посчитать меня за безумца, все-таки, речь идет о судьбе моей единственной и любимой дочери, но я вам верю. Верю, что вы действительно сможете добиться успеха.
Такого ответа молодой человек не ожидал. Он прекрасно осознавал бесперспективность своего мероприятия, был готов бороться, отстаивать свои слова, драться за любовь, но вот такой легкой победы не ждал. Лицо его просияло. Он готов был броситься в объятья будущего тестя, однако тот продолжал:
- Я вам верю. Поэтому мы поступим так. Горячую пороть не будем, а подождем некоторое время. Вы получите хорошее место, подкопите состояние, получите, ну хотя бы, чин надворного советника, соберете тысяч десять рублей, обзаведетесь знакомствами, станете уважаемым помещиком. Тогда вы придете ко мне и я с радостью благословлю ваш брак. Мы тогда обнимемся, вы назовете меня своим отцом, а я вас – сыном. Я видел, как Рахель смотрит на вас и уверен, что она вас любит, а раз любит – дождется. А пока, давайте выпьем с вами по рюмочке наливки. Я сам настаивал, по старинным рецептам, вы такую никогда не пробовали.
Игнатий и не сразу понял про наливку. Он был просто уничтожен. Уничтожен просто и изящно. Ведь и отказа не было, но согласие отказа было хуже. По всему выходило, что Рахель он теперь не увидит. Потому, что собрать такую сумму в ближайшее время можно было только совершив уголовное преступление. Но на преступление Игнатий был не способен, о чем господин Действительный статский прекрасно знал. А заставлять Рахель ждать десять лет до тех пор, пока Игнатий накопит десять тысяч, было нечестно. Да и нереально. Всякое чувство имеет свой срок, а для любви десять лет – очень много. Безусловно за это время девушка встретит другого, более успешного претендента, который сумеет растопить ее сердце, не опекаемое Игнатием. Таковы суровые законы жизни и любви.
И сам Игнатий в этом случае ничего сделать не сможет. Как любящий человек он вынужден будет смирить свое сердце в пользу выбора любимой. Смирить и, может, как и отец, уйти в монахи, ибо жизни в свете без Рахель он не видел. Поэтому он отказался от предложенной наливки и выпросил немедленного свидания с любимой для того, чтобы сообщить ей радостную весть об относительном согласии батюшки.
***
Имея хорошую подорожную грамоту из Витебска в Санкт-Петербург можно было добраться в три дня. Но где же ее достать, хорошую подорожную? Игнатию пришлось ехать в своей холодной кибитке, запряженной парой лошадей. Поэтому на каждой почтовой станции приходилось останавливаться на несколько часов, чтобы дать лошадям и кучеру отдохнуть. Делая в день по три – четыре перегона удалось уложить путь в неделю. Все это время Игнатий думал над тем, что же могла Рахель написать такого, что ему читать строго воспрещалось и требовалось передать лично в руки императора Павла I.
- Игнатий, поклянитесь мне всем, что вам дорого в том, что вы выполните все, что я вам прикажу!
- У меня нет ничего дороже Вас, моя любовь. Но отец Ваш не отдает Вас мне. А значит, у меня нет ничего, чем я мог бы клясться. Я мог бы поклясться своей жизнью, но она теперь не имеет для меня никакого значения.
- Какой же вы противный эгоист. Для вас ваша жизнь значения не имеет, но вы не думаете обо мне. А для меня она имеет значение очень большое. Потому, что я буду жива только до тех пор, до каких живы вы. Как несчастная Джульетта я не смогу пережить небытие Ромео и или приму яд, или заколю себя кинжалом. Поэтому моя жизнь во власти вашей жизни. И если вам так угодно, вы можете клясться ею.
После такого небольшого и милого препирательства Игнатий поклялся своей искренней любовью и уже на следующее утро получил запечатанный конверт, который не имел права вскрывать и должен был в самый короткий срок передать лично в руки императору.
По счастью, в конце XVIII века огнестрельное оружие было еще не так компактно и удобно в применении, как сейчас, слово «террор» было понятно лишь дурным французам, а основным средством борьбы с царями и императорами был яд, принимаемый перорально, в составе пищи. Даже до шарфов и табакеркой по голове оставалось еще больше четырех лет. Как следствие, основной функцией императорской охраны во время выходов Его Величества в народ была защита монаршей особы от не в меру восторженных и благодарных обывателей.
Какой бы дикостью это нам не казалось, но тогда любой гражданин, конечно, более-менее прилично одетый, мог подойти к императору на расстояние привлечения внимания, в четыре – пять метров. Поэтому главной задачей для Игнатия было не подобраться к Его Величеству, а подобраться к нему в момент хорошего настроения, когда он соизволил бы не просто обратить на несчастного витебского помещика монарший взор, но и соизволить принять конверт.
Император, вступивший на царство чуть более трех месяцев назад, ежедневно присутствовал при утреннем разводе, поэтому вопроса, где его ждать у Игнатия не возникло. Вопрос был в другом: когда? Несколько дней Игнатий караулил на площади перед Зимним дворцом, несколько дней наблюдал, как Павел со свитой ходил перед строем гвардейцев, одетых в новомодные, только-только введенные шинели, и несколько дней не решался приблизиться.
Только в пятницу 17 февраля он решился. Медлить было нельзя: в вечер Император вполне мог уехать в свою любимую Гатчину, и тогда его пришлось бы ждать до следующей недели. Поэтому, завидев, что Павел, сопровождаемый бригад-майорами, генерал- и флигель-адьютантами и секретарями сошел с крыльца, Игнатий рванул вперед и бухнулся на колени шагах в двадцати от процессии. Конверт он вытащил из кармана и положил на обнаженную голову.
Так он решил давно, еще в дороге к столице. Просто держать его в протянутой руке было банально, таких писем безусловно совали монаршим особам десятки, поэтому вероятность того, что даже взяв конверт Его Величество читать не станет, а в лучшем случае передаст секретарю, была непозволимо высока. Процесс передачи необходимо было отстроить необычным образом.
Не заметить стоящего на коленях да еще и с письмом на опущенной голове молодого человека было просто невозможно.
- Кто это? – вопросил Император секретаря, но тот лишь пожал плечами.
- Видимо, проситель.
- Выше Величество, - обратился к Павлу генерал-адъютант Кутлубицкий, - я этого молодого человека уже давно приметил. Он несколько дней за Вашем Императорским Величеством наблюдает.
- И что ему нужно?
- Не могу знать. Но каждый день он тут в отдалении стоит.
Павел быстрым шагом подошел к коленопреклоненному Игнатию:
- Вы кто, молодой человек?
- Осмелюсь доложить, Ваше Императорское Величество, витебский помещик, коллежский асессор Игнатий Маньковский, ваш верноподданный слуга. Имею нижайшую просьбу к Вашему Величеству… От хозяйки моего сердца Рахель Маковецкой.
- От хозяйки сердца? И где же эта просьба?
- Она в письме, Ваше Величество, коее я поместил в маковице своей головы, как самое возвышенное из мечтаний.
Павел вскрыл конверт и пробежал по исписанному красивым крупным подчерком листу.
- А вы знаете, о чем просит в письме дама вашего сердца?
- Могу только догадываться Ваше императорское Величество.
- Девица Маковецкая просит нашего содействия в вашем браке. Просит повлиять на отца её.
- Ваше Величество, как Ваш смиренный раб я нижайше прошу Вас о том же.
- Ну хватит, встаньте, извольте идти за мной. А вы, господа, - обратился Император к свите, - подождите меня здесь, я скоро вернусь.
Императрица Мария Федоровна встретила супруга и его спутника в бирюзовом парадном платье, под которым легко угадывался тугой корсет.
- Позвольте представить вам, - обратился к ней Павел, - витебского помещика, господина Игнатия …
- Маньковского, - в полголоса подсказал Игнатий.
- Игнатия Маньковского. У него, а вернее, у его невесты к нам есть просьба, которая, не сомневаюсь, будет Вам интересна.
Императрица окинула взглядом представленного юношу, улыбнулась одними лишь уголками губ, как была научена еще в Вюртембергском доме и, немного подумав, протянула ладошку. Игнатий упал на одно колено и изящно-бережно поцеловал монаршую ручку. Еще раз улыбнувшись, императрица вопросила:
- И что же желает от нас ваша невеста?
Говорила она с заметным немецким акцентом.
- Госпожа Рахель изложила все в этом письме, - ответил вместо оробевшего Игнатия Павел. – Оно вам должно понравится. А теперь извините меня, я вынужден Вас оставить, меня ждут дела.
Император вышел. Мария указала Игнатию на кресло.
- Не смею, - робко возразил он, - сидеть в вашем присутствии.
Императрица рассмеялась и сама села в кресло:
- Я сижу и вы должны сидеть. Ослушаетесь – велю сослать на каторгу в Сибирь. Так что, если хотите, чтобы невеста ваша вас еще увидела, извольте сесть и не сердить меня.
Игнатий присел на самый краешек, всем видом показывая, что в любой момент готов либо вскочить, либо, напротив, упасть в ноги, судя по обстоятельствам. Мария Федоровна погрузилась в чтение. Читала минуты две, после чего аккуратно сложила листок и обратилась к Игнатию:
- Расскажите мне о себе.
***
800 верст до Могилева, где большей частью жил Маковецкий, Игнатий покрыл в четыре дня. Отправив кучера своим ходом, он все имевшиеся деньги потратил на перекладных. На каждой станции задерживался не более, чем на полчаса, давал мзду смотрителям за внеочередную замену лошадей, сулил ямщикам на гране реальности чаевые, спал и ел в почтовой карете. Вроде как два дня особой погоды не делают, но здесь был другой случай.
Величайшую драгоценность, личный царский рескрипт, скрепленный императорской печатью и личной подписью Павла I, Игнатий держал постоянно при себе, или в руке, или в специально купленном набрюшном кошеле.
Даже сундуку своему доверить такое сокровище он не мог: а что вдруг как что случится в пути, и что тогда делать? Ехать обратно в столицу за повторной бумагой? Просить Императора, написать новый рескрипт? Нет уж, дорогой, доверили тебе ценность твоей жизни, так береги ее этой жизни пуще. Потому, как рескрипт в его жизни не нуждался, а жизнь без него смысл свой сразу теряла.
- С чем пожаловали, сударь, - приветствовал гостя хозяин кабинета. – Рад Вас снова видеть. Как продвигаются наши дела? Место получили?
- Пока не получил, но в скором времени получу. Я к Вам, Ваше превосходительство имею бумагу.
- Бумагу? От кого?
- Вот, извольте прочесть.
Увидев на бумаге личный вензель Императора хозяин первоначально испугался. А что как молодой помещик настрочил донос о каком-либо темном деле, какие за любым чиновником водились, или доложил о непочтительном отношении бывшего польского вельможи к русскому монарху? Но, нет, в таком случае с бумагой прибыл бы не он сам, а полицейский чин с конвоем. Да и вряд ли Маньковский мог иметь доступ к какой-нибудь серьезной информации. Отложив тревожные размышления Маковецкий принялся за короткое, но увлекательное чтение:
«В С.-Петербурге, февраля 17-го 1797 года.
Я получил письмо от дочери вашей; то что оно писано чистосердечно, в том имею многие доказательства, уверившие меня о страсти её к советнику Маньковскому и о желании быть его женою. Согласие ваше на увенчание таковой взаимной их любви может составить их счастье и я надеюсь, что вы, по чадолюбию, не воспротивитесь тому. С моей же стороны, для поспешества оному, пожаловал я жениху чин, место и деревню.
Пребываю впрочем вам благосклонный.
Павел».
О том, насколько скоро была сыграна свадьба можно судить уже по второму императорскому рескрипту, писанному менее чем через месяц:
«Новгород, 11 марта 1797 года.
Господин действительный статский советник Маковецкий.
Извещаясь через письмо ваше, что брак дочери вашей с надворным советником Маньковским, основанный на взаимной любви их, уже совершился, я желаю, чтобы он был для них источником всякого благополучия. Скажите им о сем моем желании и уверьте их о моем к ним благоволении, с каковым и к вам пребываю; вам благосклонный.
Павел».
Уже спустя короткое время, необходимое при бюрократических процедурах, в губернское правление пришел указ о производстве коллежского асессора в надворные советники (по современному – из майора в подполковники), назначении Каменец-Подольским губернским прокурором и о пожаловании ему в пожизненное владение Буевского имения в 12 верстах от Витебска.
***
На полученное приданное Игнатий купил соседнее с Буевским удивительно красивое имение Мазолово, в котором тут же построил небольшую усадьбу.
Усадьбу супруги Маньковские назвали просто: Милое. Имение была мало того, что красиво, оно могло похвастать историей пусть не столь романтичной, но смешной и интересной. В бытность еще Речи Посполитой польскому королю в Витебске были представлены все местные чиновники, среди которых оказался непомерно толстый господин по фамилии Талькэ.
Король обратил на него свое внимание и, узнав, что чиновник, несмотря на объемы, трудится примерно и находится на самом лучшем счету, приказал дать ему за службу столько земли, сколько он обойдет за день. Чиновник уже давно присмотрел для себя красивое место недалеко от города, и спустя несколько дней он, вместе со специальной комиссией прибыл на рассвете в местную казенную деревеньку, с которой и начал свой обход. Сколько килограмм и калорий он потерял за тот день никто не знает. Можно допустить, что очень много, поскольку присутствовавшие при том члены комиссии рассказывали, что перемещался чиновник так быстро, как только мог.
Почти бегом отмерял он поля, луга, рощицы и болотца, бежал, шагал, падал, но тут же поднимался и бежал дальше. Он бы продолжил бег и после захода Солнца, но члены комиссии рачительно напомнили ему, что в приказе речь шла именно о дне, а не о сутках, после чего чиновник искренне пожалел, что не смог оттянуть дату до времени летнего солнцестояния.
Карьера Игнатия развивалась стремительно. К 1813 году он благополучно дослужился до Витебского губернатора, однако занимал этот пост недолго. В отставку вышел в 1817 году в должности вице-губернатора и дальнейшую жизнь посвятил хозяйству и общественной деятельности. Публиковался в русскоязычных журналах, занимался краеведением. В имениях своих построил кирпичный завод, мастерские, амбары, крупнейшую в губернии водяную мельницу, водокачку. Переселил своих крепостных из «черных» хат в «белые», с печами и каминами. Экспериментировал с электричеством, за что крестьянами был признан колдуном.
В 1831 году, незадолго до смерти, получил от Императорского свободного экономического общества в Санкт-Петербурге золотую медаль и премию в 50 рублей за труд, посвященный вопросу «как наилучшим способом при наименьших затратах поправить крестьянские хозяйства в северо-средней полосе России и приспособить их с выгодой к отраслям земледелия, животноводства и промышленности». В нем Игнатий Антонович призывал беречь лес и искать в Беларуси полезные ископаемые, каменный уголь и дополнительные источники энергии. Опубликован труд был в 1833 году, уже после смерти автора.
Игнатий Маньковский пережил и горячее любимую жену Рахель, и обоих своих детей. Похоронен был в Мазолово, на надгробном камне было написано по-французски: «Все мы смертны, поэтому – берегите могилы». Потомки не вняли уговорам: надгробье до нас не дошло, и само место захоронения уже неизвестно. Остался построенный по проекту Игнатия главный дом усадьбы Милое. Племянник его вспоминал уже в конце века XIX: «Обширные покои его дома меблированы были очень просто – и только на стене в гостиной, над софою, занимал почетное место, в позолоченной раме, портрет императора Павла I-го».
А вы совершали ради любви безумные поступки? Пишите в комментариях👇👇👇, давайте спорить. Нам важно знать ваше мнение!
Валерий ЧУМАКОВ
Фото: ru.wikipedia.org
© "Союзное государство", №1-2/2015
Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите канал, подпишитесь и поставьте лайк!
