…А нужно ли мыслить диалектически и даже нужно ли мыслить вообще, это — как вам угодно. Если вас интересует моё личное мнение, то, во-первых, это — не ваше дело, да и мнение отдельного человека ни к чему не обязывает, а во-вторых, я глубоко убеждён, что чистое мышление играет весьма незначительную роль в жизни. Вы довольны?
А.Ф. Лосев «Диалектика мифа. XIV.5»
К этому привыкнуть и это уяснить вовсе не так уж трудно — достаточно умозрением представить себе вещи, находящиеся вокруг, и обнаружить, что они, с одной стороны, противоречат друг другу в том смысле, что не сводятся друг к другу в своих качествах, и если вы схватываете одну из них как именно «эту» вещь в её полной единичности и конкретике, то это сразу же означает, что не схватываете другую; с другой стороны, мы видим их и в их группах и в них самих, единичных и конкретных, некие общности, которые объединяют их в такие группы, в которых они приобретают в нашем умозрении уже количества, а в этих количествах те самые вещи, которые были противоречивыми друг другу в своих единичных различиях, уже не имеют единичных различий, противоречий друг другу, поскольку в количестве умозрятся не как конкретное единичное, а как нечто, что в некотором, определяющем группу, хоть бы и состоящую из одной вещи, соотнесении равно всякому другому, хотя бы и самому себе; однако сами количества суть количества различные, и в этом смысле мы вновь встречаем некоторое противоречие, находя, тем не менее, что это противоречие лежит уже не между качествами вещей, а между их количествами; тогда мы опять в состоянии заметить, что и количества могут быть объединены с помощью мер. Если же самый процесс, который вообще приводит к ликвидации первоначально наблюдаемого противоречия с его удержанием, мы назовём вслед за Г.В.Ф. Гегелем «снятием», а его результат «снятым» нечто, то в нашем уже произведённом рассмотрении всегда получим:
- снятое качество — количество
- снятое количество — мера
- …
далее по «лестнице Гегеля» можно не двигаться. Не потому, что это невозможно, а потому, что это нам, похоже, пока и не надо, а значит, такое движение только умножит сущности сверх необходимого.
§1
Можно обратить теперь внимание на то, что находится в юридической объективности, в царстве права.
Пусть теперь мы имеем нечто, на что существует у нас как у субъектов с бесконечной волей, то есть у лиц, право (можно сказать и иначе: на то, что мы определяем своей волей как лица): вещь или требование деяния иного субъекта (право кредиторского требования). Нетрудно обратить своё внимание на то, что каждая вещь и каждое право кредиторского требования единичны и уникальны в своих качествах: если речь идёт о вещах, то они совершенно различны для нас в своих качествах, так как тотально совпадающие в своих качествах, в которые следует, разумеется, включить и положение в пространственно-временном континууме, вещи суть просто одна и та же вещь, даже не просто равная себе в некотором соотнесении, а именно тождественная самой себе, если речь идёт о правах кредиторских требований, то и они никак не тождественны друг другу в тотальности, хотя бы уже потому, что предположение такой тождественности неизбежно должно привести к отождествлению двух различных воль, ведь право кредиторского требования есть право в отношении к иному субъекту, а последний всегда обладает своей единичной и притом конкретной волей, не сводящейся к воле иного.
§2
Первоначальное соотнесение волей себя с некоторым вне-неё-положенным, выражающееся в том, что воля позитивно определяет это вне-неё-положенное как то, в чём она есть, как то, что есть её, в случае, если это первоначально-вне-воли-положенное есть вещь, то есть безвольное, абсолютно несвободное, не самоотносящееся, называют правом владения. При посредстве этого права владения воля определяет не себя, а именно вещь как именно эту вещь и именно вещь её, воли.
Иллюстрация. Воля простых организмов, вроде раков-отшельников, не идёт дальше захвата из внешнего для них мира соответствующей пустой раковины, в которой они размещают своё тело. При этом, такие раки-отшельники ведут себя именно так, как если бы присвоенная им в своё владение раковина являлась бы частью их самих. При попытке отобрать у них их раковину, как и при попытке оторвать клешню, экспериментатор столкнётся совершенно с одинаковой реакцией: сопротивления, хотя клешня рака и есть часть тела этого рака, а раковина была им захвачена извне.
Маленькие дети в этом смысле также определяют предметы, которые мы можем называть игрушками. Сопротивление неразвившегося до определённого уровня лица, лица только в потенции, но ещё не в наличном бытии, к отобранию у него этих предметов, в которых он полагает свою волю, будет воспринята им как нарушение его именно права владения этими предметами.
Пусть мне теперь дерзнут сказать, что якобы не вполне ясно чтó такое «право владения», при том, что человек вообще, едва родившись на свет, уже обладает достаточным развитием воли, чтобы определять вещи вокруг себя по крайней мере позитивно.
Ясно, что коль скоро существует позитивное определение чего-то (в данном случае вещи), то несложно сделать чисто формальный шаг и поставить вопрос о негативном определении той же вещи той же волей. Можно поступить и иначе: если воля, зная себя как пребывающую в этой вещи, вообще ещё к тому же знает себя как то, что не есть эта вещь, то она непременно знает и различие между собою и вещью, а зная это различие, определяет и вещь не только как то, что есть её, но и то, что не есть ни в коем случае она сама, то есть именно негативно, определяет именно отрицанием.
§3
Негативное определение вещи волей состоит в том, что воля относит себя к тому, что прежде всего не есть она, а если такое отнесение действительно, то есть существует с необходимостью, и следовательно, разумно, то отнесение это обусловлено интересом в таком определении вне-воли-положенного как именно внешнего, то есть в пользовании этим внешним. Отнесение же воли себя к вне-неё-положенному, состоящее в негативном определении этого вне-воли положенного волей, называют правом пользования. При посредстве этого права воля также определяет не себя как таковую, а опять-таки вещь как именно эту вещь, являющуюся в конкретно определённом отношении для неё, воли.
Иллюстрация. Самым простым использованием внешнего-для-воли является потребление его, и в частности потребление в качестве пищи. Травоядные животные ни в коем случае не отождествляют растущую траву с собою, но поедая траву, они обращают её вещество в вещество своего собственного тела. При этом они совсем не склонны поедать всякую траву, которая только и попадается им на пути, особенно же хорошо это видно на таких видах, которые специализируются в своём питании. Поедая же конкретную пищу, они её отрицают.
Прекрасно видно волевое использование внешнего и в поведении таких высокоразвитых субъектов, какими являются хищники. Для их питания, им вполне могут быть пригодны не только животные из их кормовой базы, но и им подобные, а также трупы павших им подобных животных. Тем не менее, каннибализм, включая и каннибализм трупный, встречается совершенно не в каждом виде. Следовательно, необходимо сделать вывод о том, что сама по себе пригодность внешнего для воли к пользованию, ещё не означает то, что воля будет это внешнее определять именно таким образом, чтобы использовать это внешнее.
Достаточно также заметить, что для защиты себя от внешних врагов, а также и от атмосферных стихий, различные виды могут использовать, например, естественные или создаваемые ими или другими видами укрытия в виде пещер. При этом, кстати, каждая из особей, являющаяся самостоятельным носителем совершенно самостоятельной воли, вовсе не претендует на исключительное обладание такой пещерой как частью самой себя, но она потому-то и выбирает эту пещеру, что отрицает её как себя и желает скорее, подставить под гром и молнию что-то, в чём эта пещера находится, но не собственную шкурку, вполне, тем не менее допуская, что и другая воля вполне может относить себя к этой пещере таким же образом, совершенно не исключая, однако, отнесение себя к пещере той первой волей. Оборона возникает лишь тогда, когда кто-либо или что-либо начинает отрицать волю, например, изгоняя её носителя под проливной дождь из пещеры.
Человек же, отличающийся наиболее сложными отношениями к миру вокруг него, уже на достаточно ранних этапах своего развития, проявляет способность своей воли отрицать вещи, ведь дети достаточно быстро научаются использовать предметы для разрешения таких задач, которые не могли бы быть разрешены только их телом, при этом, они вполне сознают, что сии предметы, например, прутики или палочки не суть части их самих, хотя бы даже для использования этих предметов и приходилось сначала захватывать их из внешнего мира.
Из сказанного вполне видно, что не только умозрительно мыслящий человек, но и всякая тварь, обладающая уже достаточно свободной волей, способной не только к разделению себя и вне-него-положенного, но и к различению вне-себя-положенного и себя, обладает и способностью относить себя к тому, что она не есть сама. Впрочем, отчего-то особенных вопросов относительно как раз права пользования у людей возникает значительно менее, нежели вопросов, относительно права владения.
Тут сразу же стоит оговориться, что не всякий захват из внешнего мира и не всякое, скажем, потребление, следует относить к проявлению прав владения или пользования. Амёба действительно захватывает части внешнего мира и растение действительно используют энергетическое излучение Солнца, но они не в состоянии не делать это — в данных случаях и амёба и растение действуют исключительно как пусть сложные в своих конструкциях, но машины; волевым же, то есть исходящим от воли, существом которой является именно свобода, следует полагать только поведение, в котором существует даже не просто выбор, но и выбор тотально свободный, основанный на тернарной логике истинной свободы: выборе между двумя возможностями внутри альтернативы и возможности выходе за эту альтернативу вообще. Амёба не вольна выбирать даже между обменом веществами с внешним миром и отказом от такого обмена, а дерево не в состоянии прекратить само фотосинтез в своих листьях или стебле, рак же отшельник раковину для себя именно выбирает, а в том случае, когда ему будет грозить опасность, он также выберет между выбором раковины и отказом от такого выбора, скажем, в бегстве или прямой обороне себя, однако и рак отшельник не может, например, выбрать себе средý обитания или кормовую базу или выбрать между строительством раковины и её захватом из внешней среды. Единственный в материальном мире, кто действительно оказывается вполне способен к совершенному волевому выбору и, следовательно, именно к действиям как раз в осуществление своего права, есть человек.
§4
Обратим теперь зрение своего ума на одно весьма важное обстоятельство, которое, впрочем, мы уже подметили ранее: правовые определения волей внешнего-для-неё суть определения именно свободные. Но если это так, то следует рассмотреть по крайней мере более, чем одну только альтернативу в отношении самого такого определения: «определять позитивно — определять негативно». Ясно, и мы уже говорили об этом, что пока существует лишь бинарность в выборе, такой выбор не есть свободный, следовательно, не есть волевой и, значит, не есть даже и определяющий само по себе право. Видели мы и то, что воля, например, позитивно определяя некоторую вещь как свою, находящуюся во владении этой воли, определяет тем самым отношение между двумя единичными: между единичной волей, этой, конкретной волей, и между единичной вещью, этой, конкретной вещью. Выйти из такого отношения означает также осуществить свободу воли, если только не предположить, что воля, уже раз сделавшая отнесение себя в таком определении вещи к самой вещи, утратила свободу, и, следовательно, самое себя. Поскольку определение вещи в праве владения есть двуместное отношение: если вещь принадлежит кому-то, то есть и эта вещь и этот «кто-то», а кроме всего прочего между этим «кем-то» и этой вещью существует указанное отношение - определение волей «кого-то» этой вещи, то в том случае, когда воля волит покинуть вещь, она имеет три возможности:
- исключить вещь,
- исключить волю,
- исключить отнесение воли к вещи.
Пояснение. Результатом любого из путей будет прекращение права владения.
При потреблении вещи происходит исключение вещи, посему потреблённая вещь как раз утрачивается для права владения ею, а вместе с нею, утрачивается и право владения.
Исключение воли происходит при тотальном отказе от вещи, например, вследствие обустройства невозможности знать эту вещь; кроме случая самоубийства можно указать, например, на запуск межпланетной станции, в которой через определённое время, после окончания активного управления этой станцией в станции перестаёт существовать воля; станция становится при этом просто космическим объектом, ничем, в сущности, уже не отличающимся от иных космических объектов; однако тут воля, всё-таки способна использовать её, например, принимая её телеметрию или наблюдая за изменением траектории её движения, но уже не владея этой станцией, станция перестаёт быть чем-то, в чём вообще есть воля, оставаясь внешним и для себя и для воли.
Третий случай, — случай исключения из определения самого отнесения воли к вещи при сохранении и вещи и воли, — чрезвычайно интересен. Он проявляет не столько отнесение воли к вещи, сколько отнесение воли из вещи к себе самой, отнесение настолько специфическое, что в отличие от второго случая исключения, а, кстати, и первого, когда воля исключается из отношения мысленно-насовсем, в третьем случае, воля сохраняет себя в этом определении в качестве потенции. Определение исчезает исключительно потому, что конкретная воля перестаёт «здесь и сейчас» опредéливать конкретную вещь, а не потому, что она уже более не может эту вещь опредéливать, относя себя к ней.
Отметим, что всё, что только что было сказано для права владения, совершенно справедливо и для права пользования. И в обоих случаях мы отмечаем некий особенный способ прекращения отношения, когда отношение прекращается не в результате исчезновения параметров операции, что влечёт окончание отнесения воли к вещи насовсем, а в результате отказа от самой по себе операции опредéливания. В этом случае воля оказывается определивающей ещё и саму себя как для-себя-внешнее первоначально, но как делающее себя своим. Такая рефлексия воли из вещи на саму себя даёт бесконечное определение вещи, бесконечное, поскольку сам по себе отказ «здесь и сейчас» от опредéливания волей вещи при сохранении и того и другого не означает окончание такого опредéливания вообще ни в каком смысле.
Такое особенное бесконечное определение волей вещи путём рефлексии этой воли из вещи на саму себя есть право распоряжения.
продолжение можно читать далее по странице или отдельно здесь:
На чём же мы остановились? Ах да — остановились на том, что существует воля, существует то, что волей не является, и существует отношение определения, или точнее сказать — опредéливания волей вещи: определение позитивное (положительное) — право владения, негативное (отрицательное) — право пользования; бесконечное (достигаемое при помощи рефлексии воли из вещи на саму себя, волю) — право распоряжения. Три определения, снимающие противоречия между волей и вещью. В праве вещь всегда в чьей-то воле, а в противном случае… в противном случае — в праве вообще вещи не существует.
§5
Обратим теперь своё внимание вот на какую странную особенность. Для того, чтобы воля могла определить вещь в тотальности, необходимым оказывается не только получить эту вещь и иметь возможность извлекать из неё пользу, но и иметь возможность (хотя бы возможность!) отказываться от того и от другого. Иными словами, воля только тогда свободна, когда она и самую себя может рассматривать как то, во что она может внешним образом поместиться. Странно звучит, конечно, но — рассматривать себя как вещь, вещью по природе своей не являясь.
Другое дело, что такое рассмотрение волей самой себя, которое мы отметили только что, пока ещё весьма и весьма частично. Воля определяет себя таким образом только и исключительно в отношении к вещи, рассматривая себя как как-бы-вещь именно в вещных определениях, но ещё не в тотальности.
Иллюстрация. До начала приватизации квартир те, кто жил в квартирах наёмных, имели право владения ими и право пользования. Причём права эти были весьма неплохо защищены по меньшей мере, на уровне Основного закона. Более того — наниматель жилого помещения всегда имел возможность прекратить свои права владения и пользования на него, так как вынудить человека жить строго в определённом жилом помещении было невозможно (случаи наказания и мер пресечения в виде лишения свободы в данном случае не рассматриваются, так как в таких случаях лицо определяет помещение не по своей, а по чужой воле и, следовательно, вовсе не по собственному праву). Тем не менее, нельзя было сказать, что владелец квартиры или иного жилого помещения был собственником такового. И, главным образом, именно по той самой причине, что его воля на владение и пользование таким помещением была ограничена тем, что он не мог отказаться от осуществления владения и пользования помещением на время и затем по собственному произволу восстановить осуществление этих прав. Утрата владения помещением на определённый срок (отсутствие) означала сама по себе уже и утрату права пользования таковым. Возобновить же утраченное право пользования или владения помещением человек по собственному произволу не мог, поскольку для этого ему требовалось получить выражение воли другого субъекта, от него не зависящего. Впоследствии, условия неволевой утраты права пользования жилым помещением изменялись и каждый раз в сторону расширения воли лица, но никогда эти права не оказывались тотальными. То же самое можно сказать даже и в отношении так называемых частных домовладений, хотя права на такие частные домовладения были шире прав нанимателя государственных квартир, но, тем не менее, они были резко ограничены, например, по объёму: человек не имел права иметь в собственности два дома, а когда второй дом к нему попадал, он обязан был лишить себя права владения, пользования и распоряжения им в течение установленного в законодательстве времени. Следовательно, лишь в отношении одного из домов он мог рассматривать себя как собственника. При попадании в определение его волей второго дома (например, в результате наследования), собственность на оба дома прекращалась именно потому, что он не мог по собственному произволу в течение произвольного периода времени осуществлять права в отношении обоих домов, причём если в течение установленного законодательством времени он сам не прекращал свои права на один из домов, то исключительно от воли государства зависело — какой из двух домов восстановится в его праве собственности, а на какой право собственности будет прекращено. Таким образом нельзя утверждать, что он мог быть собственником абстрактного дома в собственном смысле: воля человека в отношении определённой вещи не рассматривалась как его как-бы-вещь.
Иными словами можно отметить, что всякое право собственности существует именно тогда, когда, помимо всего прочего, оно может быть прекращено самой по себе волей. То есть «я могу иметь по праву» всегда означает «я могу по праву не иметь».
§6
До сего момента мы рассматривали лишь отношение воли и вещи в определивании волей вещи. В таких условиях, бесконечное определение волей всякой вещи (распоряжение) сводилось только к одному единственному качеству: отказу-принятию волей этой вещи. И если такое качество для единичной воли в отношении определивания ею единичной вещи существует лишь как одно-единственное, то оно не может породить противоречия, а, следовательно, в этом случае ничего не порождается в результате снятия этого противоречия. Движение по «лестнице» в таком направлении поэтому в случае единичных и вещи и воли отсутствует.
Однако, как мы видели ранее, даже конечное определение волей вещи выражается по меньшей мере в положительном и в отрицательном определении. Такие определения — право владения и пользования, строго говоря, не сводятся друг другу и всегда имеют различное качество, которое при снятии как раз порождает «лестницей» определённое количество прав, а именно — два.
Ещё более яркая картина появляется тогда, когда воля потенциально знает в определении несколько вещей, всегда различающихся в своём качестве. Здесь возможно противоречие, возникающее из противоречия качеств, определяемых волей вещей. И тогда воля, в распоряжении может осуществлять выбор между качествами. Но она потому-то и может осуществить такое распоряжение, что имеет перед собою несколько единичных прав, каждое из которых она может по своему произволу прекратить или обрести — первично или вновь.
В последнем случае противоречие в качестве прав может быть снято всё той же «лестницей» в их количестве, причём при этом надо учитывать и то, что в отношении любой вещи, как мы только что заметили, воля имеет по меньшей мере два конечных права: право пользования и право распоряжения.
Иллюстрация. Знаменитая апория Буриданова осла немедленно исчезает, едва только мы убираем из неё один из стогов сена. Сама же эта апория возникает исключительно из явно ложной посылки, что воля осла знает два различных стога как два стога одного и того же качества, чего в реальности не может быть никогда. Между тем, изначально осёл имеет право пользования как правым, так и левым стогом. И, следовательно, апория построена именно на том, что при рассмотрении вопроса о качественном отношении (осуществлении права пользования) предлагается исходить из снятого качественного противоречия между правами пользования правым и левым стогами, осуществляя вовсе не количественный выбор. При этом, разумеется, происходит абстрагирование вообще от всех иных качественных различий вроде рельефа местности, освещённости, состава сена… Реальный же осёл, обладая реальной волей и видящий реальные стоги сена, не впадает в кататонический ступор от такого зрелища именно потому, что он, в отличие от чересчур глубоко задумывающихся над указанной апорией мудрецов, именно имеет волю, которая знает качественную несводимость права на потребление сена из одного стога к праву на потребление сена из другого стога. Осёл благополучно осуществит своё право распоряжения.
А кто не верит сказанному — пусть проведёт эксперимент с реальным ослом, и реальными стогами сена. И реальный осёл совершенно подтвердит наш вывод об осуществлении права распоряжения ослом принципиальным. Если же смысл апории сводился только к тому, что в невозможной ситуации невозможен и выбор, то её и вовсе не следует считать именно апорией, но лишь иллюстрацией такого простого и понимаемого, почти тривиального, утверждения.
Ещё и ещё раз отметим: пока что мы ведём речь только о праве единичной воли, в котором она определивает внешний мир вещей, делая его своим. Поэтому все качественные различия прав одной и той же волей снимаются простым количеством таких прав. И только. Количество же прав единичной воли само по себе не имеет внутри себя никакого противоречия, а потому и не порождает при своём росте никакого качества в мире права: каждой вещью субъект по своей воле может равномерно пользоваться, владеть и распоряжаться.
§7
При множественности воль ситуация качественно изменяется потому, что даже при единичности вещи, каждая из этих воль опредéливает такую вещь по-своему, порождая таким образом, противоречие даже в одном, любом единичном праве на указанную вещь.
В такой ситуации даже в одном и том же праве возникает количественное противоречие, поскольку одно право, например, право пользования вещью, оказывается одновременно и двумя правами, так как воль, которые опредéливают таким отрицательным образом одну и ту же вещь, оказывается две. Это знание волей внешней по отношении к ней воли само по себе непротиворечиво, поскольку определяющим отношением воли к этой другой воле остаётся только вещное отношение.
В этом случае каждая из воль знает внешнюю для себя волю либо просто как как-бы-вещь, не выходя за определение только вещных определений, либо ещё и как иную волю, которая лишь в соотнесении себя с этой вещью есть для неё источник противоречивого определения. В последнем случае возникает противоречие, поскольку устанавливается не только различие между двумя волями, но и их равенство по крайней мере в некотором отношении.
Иллюстрация. Ворующую из курятника кур лисицу, скорее всего, просто убьют, поскольку воля лисицы при этом воспринимается исключительно в отношении того, что считается вещью.
Но если та же самая лисица будет домашней, будет «членом семьи» то она, быть может, и будет наказана, но вряд ли убита. Более того — хозяин курятника, признавая наличие у лисицы естественного права давить кур, постарается принять меры к тому, чтобы такой возможности у лисицы не было. Всевозможные огораживания места содержания кур и домашних лисиц отнюдь не создают сами по себе какую-либо пользу тому, кто огораживает, а предназначены исключительно к тому, чтобы снять отмеченное противоречие в правах лисицы и хозяина поедать куриное поголовье, причём хозяин сможет допускать поедание лисицей курятины, например, с его, хозяина разрешения.Самое любопытное при этом то, что буде в курятник в это время проникнет дикая лисица, и домашняя лисица и хозяин отнесутся к ней совершенно одинаково при абсолютном, заметьте, биологическом сходстве дикой и домашней лисы — если проникшая лиса по-прежнему будет осуществлять своё право поедать кур, то она встретит смертельный отпор от обоих «хозяев» курятника.
Сказанное позволяет сделать по крайней мере два вывода:
- наличие множественности воль само по себе порождает противоречие в определениях этими воль вещей
- признание иной воли в некотором отношении, например, в отношении конкретного определения заданной вещи, не допускает возможности снять возникшее противоречие конечным образом
§8
Нам остаётся теперь только обратить внимание на то, что снятие противоречия между конечными правами на вещь, если только оно не производится конечным же образом (уничтожением одной или обеих воль или самой вещи), начинает требовать наличия бесконечного определения волей той же самой вещи, то есть именно права распоряжения. Причём необходимым оказывается признание такого права сразу за обоими носителями воль. Однако, и этого ещё оказывается мало. Необходимым также оказывается приравнивание в каком-то отношении этих прав распоряжения при осознании их качественного различия. Такое приравнивание именно в бесконечном определении различными волями одной и той же вещи происходит в договоре.
Именно в единичности договора для двух и более различных воль, умирает их качественное различие и они предстают как нечто, совершенно лишённое в себе изначального противоречия. Именно в договоре происходит приравнивание различных прав и из одного и одного права различных субъектов возникает некоторое общее для этих обоих. Именно в договоре происходит обмен права одного субъекта на право другого, а такой обмен как раз и означает снятие противоречия, которое существует внутри количества двух определений воли одной и той же вещи.
Если же количества при этом берутся как количества вообще, то это таким образом по «лестнице» приводит нас к ступени меры.
Пояснение. Не стоит изумляться тому, что существуют, так называемые, «односторонние» сделки. Дело в том, что такое название, строго говоря, совершенно неточно. Если сделкой полагать только то, что определяет лишь одну волю, то такое называние тривиально и вырожденно. Оно не несёт в себе никакого функционального смысла. Если же предположить, что в этом словосочетании понимается всё-таки нечто, что создаёт определения для нескольких воль, то само это название, пусть даже и традиционно, но обманывает, особенно если иметь в виду, что любой отказ от права есть ни что иное как также определение всё той же самой волей. По указанной же причине вызывает недоумение и утверждение о том, что приватизация квартир, например, происходит в результате договора, так как стороны в таком договоре изначально не признаются равными: одна сторона имеет право получить квартиру в собственность, а вторая — не имеет никакого права её не дать. Уже поэтому требуемая по закону оценка передаваемой в собственность квартиры при акте приватизации выглядит более чем безграмотно, так как цена, как мы увидим из дальнейшего, всегда должна предполагать полноценные свободы воль и истинный договор на этой основе, а не суррогат, называемый договором по простой безграмотности законодателей.
Добавим, что совокупность как раз договоров в указанном выше смысле, то есть в смысле обмена между субъектами правами, составляет то, что именуют гражданским оборотом, в котором при каждом волевом акте происходит приравнивание в определённом отношении различных определений волями вещей, то есть их прав.
продолжение можно читать далее по странице или отдельно здесь:
Договор как общее двух воль существует для них совершенно объективно, порождая собою, родившись из этих воль, нечто вне-воль-лежащее. Следовательно, заметим, должно существовать и отношение этих воль к самому договору от них рождённому, также определяющее договор положительно, отрицательно и бесконечно. В такой внеположенности договора от воль состоит важное свойство самого договора, образующего вторую, следующую природу по отношению к первичному отношению воли к вещи. Всякое же иное членение договоров: на консенсуальные и реальные, односторонние и взаимные суть членения случайные, ничего, в сущности не добавляющие ни к существу самого договора, ни к определению волей этого договора. Напротив, если уж и переходить к членениям договоров, то следовало бы обратить внимание не на то, что указано в том или ином тексте законодательства, а на нечто иное: на то, определение чегó приравнивают воли в порождении договора.
Поскольку, таким образом, договор есть в своей природе также определение волями равенства между определениями того, что волями само не является, то мы обратили уже своё внимание, что снятие противоречия между определениями различных воль вещи происходит в договоре бесконечным образом, а, следовательно, для единичного договора необходимыми являются наличие прав распоряжения каждой из воль вещью и наличие по меньшей мере пары воль.
§9
При множественности договоров между различными волями мы сталкиваемся с тем, что определения воль, которые образуют договор, могут быть различными, поскольку различными являются уже по крайней мере и то, что они определяют, например, вещи. Общим между договорами может быть только, как уже замечено, то, что они всегда требуют бесконечного определения, например, вещей, то есть права распоряжения. И самое обобщение между договорами как между порождениями воль может осуществляться лишь в той мере, в какой мере эти воли обладают правом распорядиться. А поскольку тотальное снятие всего множества противоречий между различными правами как определениями воль того, что вне-воль-положено, происходит исключительно при наличии бесконечного определения этого, то есть права распоряжения, то дело сводится к тому, чтобы найти то, что является мерой самого права распоряжения.
Пояснение. Примирение различных определений вещей волями осуществляется только тогда, когда та или иная воля может получить определение той или иной вещи от другой воли, а впоследствии дать ей своё собственное определение вновь, то есть приобрести вещь обратно. Каждый собственник дома имеет дом во владении и пользовании, причём каждый из единичных собственников имеет единичные же дома, общим же для всех собственников домов является только то, что каждый из них может передать свой дом одному и приобрести от другого. При этом обменная сторона определения волей того или иного дома будет соразмерена именно с общим — с такой же обменной стороной определения другого дома. Если же представить себе, что все владельцы и пользователи домов лишены возможности распорядиться своими домами кроме двух домов, то только собственники этих двух домов смогут указать на общее их домов, а точнее — на общее в определениях ими этих домов, при непосредственном обмене одного дома на другой, в отношении же остальных домов никакого равенства их определения установить вовсе нельзя, именно поскольку нет возможности осуществить распоряжение тем или иным домом. А поскольку отношение воли к дому, которым нельзя распорядиться, не есть полное определение волей дома, то нельзя и говорить о том, что, например, ленная собственность Средневековья или самое широкое право найма дома суть отношения собственности. Если только это не лен и наём лишь по названиям.
В СССР отношение людей к государственным квартирам подразумевало в конце концов и право обмена правами владения и пользования квартирами. Однако все сложности обмена квартирами всегда упирались именно в то, что речь шла только о приравнивании друг к другу конкретных прав на конкретные квартиры, а поскольку во всяком случае одна квартира всегда отличалась от другой, и приравнивание, таким образом, могло быть осуществлено лишь в конкретный момент за счёт различия интересов носителей воль, выравнивающего различие между квартирами, что представляло собою полную случайность. Всякое же иное приравнивание в абстракции от конкретных потребностей конкретных субъектов «здесь и сейчас» было невозможно именно из-за невозможности полностью распорядиться квартирой, например, продав её.
В поиске всегда необходима некоторая интуиция, и в данном случае при поиске меры права распоряжения именно интуитивно ясно, что этот поиск следует вести среди того, что воля наделяет в качестве именно существа бесконечным определением. То есть среди того, что не может существовать как некоторая сущность, будучи этого права лишённым, и не имеет иных существенных определений со стороны воль. Если бы последнее из условий не было выполнено, то это означало бы, что либо существуют общие для любой воли конечные определения чего-либо, что невозможно, либо необходимо продолжить поиск для снятия противоречий между конечными определениями различными волями найденного.
§10
При рассмотрении меры права распоряжения, мы должны отметить, что такая мера не может быть сама по себе вообще вполне-свободной волей, по крайней мере волей с ближайшим определением её свободы — в произволе, так как в ином случае противоречия между различными определениями волями одной и той же вещи будут не сниматься, а увеличиваться, поскольку воля-мера также будет осуществлять произвольное определение той же вещи.
С другой стороны такой мерой не может быть и вещь, поскольку всякая воля будет определять эту вещь не только бесконечно, но также и конечным образом, например, потребляя её.
Не может эта мера быть и договором, поскольку любой договор как порождение единичных воль является общим лишь для них, породивших его, но имеет лишь внешнее определение для всех иных.
Эти три ограничения приводят нас к выводу о том, что предполагаемая мера есть некоторое новое качество. И качество это — деньги.
Иллюстрация. Единственное достоинство настоящих денег состоит только в том, что их можно потратить. В этом смысле любая денежная сумма существует лишь постольку, поскольку её можно отдать другому, и только тогда, когда вы лишаетесь ста рублей, последние проявляют себя именно для вас как именно сто рублей, а не как банкноты или монеты.Можно представить себе ситуацию, когда некоего господина лишили возможность тратить свои деньги. Тогда вне всякой зависимости от суммы таких денег, этот господин окажется совершенно безденежным, как если бы у него эти деньги попросту отняли. Сын Скупого рыцаря, как и сам Скупой рыцарь были в равной степени и правы и неправы, порицая друг друга. Скупой рыцарь получал наслаждение от пользования своими сокровищами путём их созерцания, а сын рассматривал их, главным образом, как то, чем можно распорядиться. Поэтому следует признать, что сын Скупого рыцаря был прав в том смысле, что Скупой рыцарь лишает себя и окружающих именно денег, а сам Скупой рыцарь был прав, полагая, что перед ним не деньги, коль скоро ими можно ещё и владеть и пользоваться, что составляло для него особенную ценность, превышающую всякую другую, а следовательно, и делало неинтересным осуществление права распоряжения, так как последнее лишало его существенных для его воли конечных прав владения и пользования.Интересно отметить, что три ограничения, накладываемые на вещи, составляют их апофатическое определение, выталкивающее мысль при поиске истинных денег последовательно из сфер: воль, вещей и договоров. Это означает, в частности, что катафатическое определение каких-либо воль, вещей или договоров в качестве денег всегда есть лишь частичное определение, имеющее наличное бытие лишь случайно, а потому и временно. Если подходить к рассматриваемому предмету с этой стороны, то становится понятно — отчего любое царство вечной, вневременной свободы рассматривается как царство безденежное. Не оттого, что там нет денег вовсе, а оттого, что они там как раз есть и притом в их непостижимом катафазисом виде — в виде истинных денег.
§11
При отсутствии иерархии воль, то есть при том положении, когда все воли суть воли истинные, поиск того, что может быть деньгами, не мог происходить в волевой сфере, поскольку таким образом не снимались, как мы уже видели, противоречия между определениями волями всего того, что вне-них-положено, в том числе и вещей.
Поиск того, что могло быть деньгами в сфере договоров требует соразмерение договоров между собою, что ведёт к иерархии договоров и признании полной свободы воль их образующих, но неполной свободы воль, их образовавших. Поэтому в описанных условиях отсутствия иерархичности воль договоры также никак не могли служить при катафазисе денег.
Поэтому в условиях полного равенства воль в их произволе, равенства воль в первом из определений свободы таковых, в качестве денег выступало то, что вовсе не имело в себе никакой воли само по себе и во что можно было именно по произволу вложить любую волю, поскольку вообще распорядиться чем-то, в чём отсутствует воля субъекта, нельзя объективно. Такое нечто существует только среди вещей.
Использование вещей как денег устанавливало то, что можно было бы неверно назвать иерархией среди вещей.
Иллюстрация. Так называемая история денег довольно ярко показывает, что первоначальные обмены велись прямыми договорами без всякого опосредования определений вещей чем-то иным. поскольку именно опосредующая вещь, или, если быть более точным — та вещь, с помощью которой воля опосредует различные определения вещей, не есть сама по себе полностью определённая в конечном своём определении — правах владения и пользования. Такая вещь должна быть с точки зрения первичного обмена совершенно бесполезной как именно вещь для единичной воли, взятой отдельно и обладающей свободой лишь в собственном произволе. Для того, чтобы найти вещь, которая была бы во всяком случае не только для меня, но также и для другого, необходимо найти общность именно меня и другого, а также и не только этого другого, но и всех субъектов вообще. Робинзон Крузо на необитаемом острове совершенно не имел ничего в качестве денег. Даже после появления там Пятницы.Племена, которые пытались использовать в качестве денег связки куньих шкур или ракушки, могли использовать подобное только там, где такие связки куньих шкур или ракушки представляли собою нечто вполне распространённое, но само по себе по крайней мере в количествах, использованных при обмене, достаточно бесполезное для единичного лица. Именно этим можно объяснить, например то, что куньи шкурки использовались именно в связках, а не по отдельности. Можно обратить внимание также и на то, что с практической точки зрения до начала развития высоких технологий, активно использующих как раз те металлы, которые принято называть монетарными, сами по себе эти металлы: серебро, золото, палладий и платина, вполне уступали по своим качествам сплавам вроде бронзы или металлам вроде меди или стали. Золотые ножи не могли быть использованы сколь-нибудь ценно в качестве оружия или средств производства, то есть именно в качестве ножей, а исключительно с их эстетической или ритуальной, например, стороны, но при этом следовало обратить внимание, что такое использование остаётся именно использованием и ничем более, а значит, носит характер единичного, а не всеобщего проявления. Можно себе представить вполне, что в племенах инков, скажем, серебро, могло цениться с этой точки зрения куда как больше, нежели золото.
В наше время ювелирные украшения намного превышают цену содержащегося в них металла, даже если этим металлом является, например, платина. Причём это превышение настолько существенно, что лучшие шедевры ювелирного искусства вообще не оцениваются с точки зрения именно драгоценностей, из которых они изготовлены. Если они могут именно внешним образом оцениваться вообще.
Вексель с точки зрения рассмотрения его именно как векселя представляет собою отнюдь не бумагу и нанесённый на неё краситель, но нечто другое, что к бумаге и красителю не сводится. Более того, то, что представляет собою вексель, вполне может быть само по себе и произведением, например, каллиграфического искусства, но если только сумма, написанная в этом произведении искусства будет ниже представления о единичной ценности каллиграфии, то вексель может оказаться изъятым вообще из оборота именно в качестве такового. И история о Скупом рыцаре приобретает тогда совершенно иную окраску в отношении именно такого векселя, впрочем, перестающего при этом уже быть векселем.
Добавим, что пока человечество занималось поисками вещей, которые могли бы быть деньгами, оно стремилось найти такие вещи, которые были бы
- достаточно распространёнными, чтобы ими обладали все или большая часть тех, кто суть лица;
- труднодобываемыми из окружающей природы, чтобы приобретение таких особенных вещей сопровождалось именно бесконечными определениями иных вещей, а не конечным захватом из природы;
- несущественно определяемы конечным образом;
- способны оставаться самими по себе в своих качествах столь значительное время, чтобы можно было полагать их неизменными.
§12
По мере того, как свобода воли получала свои дальнейшие определения в гражданскоправовых институтах, таких как корпорации, или в виде государства, то есть при установлении некоторой иерархии воль, выраженной или в корпоративных правилах, например, ювелиров или ростовщиков, или в государственном регулировании, в качестве денег стали использоваться договоры. Это стало возможным только потому, что единичность отдельных договоров и противоречия их друг с другом снимались именно указанными корпоративными или государственными правилами, осуществившими некоторую унификацию таких договоров.
Унификация договоров по форме, по предмету и по объектам, которых этот предмет касался, сделала возможным абстрагирование определённых типов договоров и приравнивание их определений различными волями, а равно и определение этих договоров не только со стороны их участников, но и как некоторую вторую объективную природу для иных субъектов. Именно из последнего появилась возможность бесконечного определения волей договора, то есть возможность распоряжения этим договором. Препятствующим же моментом в договоре, однако по-прежнему остаётся одно из конечных определений договора волей — его отрицательное определение.
Иллюстрация. Вексельное обращение, возникшее, вероятно, из практики долговых расписок или расписок о хранении распечатанных денег, стало возможным именно потому, что были выработаны корпоративные правила, связывающие воли ювелиров и ростовщиков именно как субъектов. Ещё лучше видно появление денег в случае с чековым обращением, когда кусочек кожи, с написанной на нём суммой имел значение именно поскольку та или иная комтурия храмовников была обязана выдать обозначенное на этом кусочке кожи количество ценностей. Металлические деньги в виде монет также имели конвенциональную природу, поскольку обязательность принятия их в платежи устанавливалась только в отношении налогов, но не между субъектами гражданского оборота. В этом смысле указанные металлические деньги серьёзно напоминали налоговые освобождения. Медные бунты в Москве как раз и были связаны с тем, что произошла утрата доверия свободного населения в отношениях друг с другом именно к медным деньгам. При этом, разумеется, государство доходило до того, что пыталось изымать у населения и особенно кузнецов не только поддельные чеканы, но и медные прутки, которые могли быть использованы для чеканки медных монет.
Добавим, что при таком рассмотрении договоров, происходит лишь временное явление их в качестве денег, поскольку выстроенная иерархия воль с одной стороны не может обладать универсальностью, а с другой константностью: может существовать несколько корпораций и несколько государств, которые образованы, впрочем, сами свободными волями, и могут быть изменены сами, а кроме всего прочего имеют собственные воли, и следовательно, собственные по крайней мере конечные определения договоров, рассматриваемых в качестве денег.
окончание можно читать далее по странице или отдельно здесь:
„Die Philosophie hat es mit Ideen und darum nicht mit dem, was man bloße Begriffe zu heißen pflegt, zu tum, sie zeigt vielmehr deren Einseitigkeit und Unwahrheit auf, sowie daß der Begriff (nicht das, was man oft so nennen hört, aber nur eine abstrakte Verstandesbestimmung ist) allein es ist, was Wirklichkeit hat und zwar so, daß er sich diese selbst gibt. Alles, was nicht diese durch den Begriff selbst gesetzte Wirklichkeit ist, ist vorübergehendes Dasein, äußerliche Zufälligkeit, Meinung, wesenlose Erscheinung, Unwahrheit, Täuschung usf. Die Gestaltung, welche sich der Begriff in seiner Verwirklichung gibt, ist zur Erkenntnis des Begriffes selbst das andere, von der Form, nur als Begriff zu sein, unterschiedene wesentliche Moment der Idee.“
G.W.F. Hegel «Grundlinien der Philosophie des Rechts
oder Naturrecht und Staatswissenschaft im Grundrisse». §1
Деньги, взятые с их онтологической стороны, стороны права (а не интереса, как это делает Г.В.Ф. Гегель, вводя их понятие — см. «Grundlinien der Philosophie des Rechts oder Naturrecht und Staatswissenschaft im Grundrisse». §63. Zusatz) — мера права распоряжения. Этот вывод был сделан именно посредством последовательного вывода из постулата имманентной свободы воли, правовой природы определения вещей волей в качестве собственности и определений волями друг друга. Одновременно, мы пришли к выводу о невозможности полного сведения воль, вещей и договоров к истинным деньгам, что в свою очередь означает лишь частичность и неполную истинность объявления деньгами какой‑либо воли, какой‑либо вещи или какого‑либо договора. Мы также обратили наше внимание на то — какими свойствами должны обладать вещи, чтобы их можно было использовать в качестве денег, пусть даже денег и неистинных.
Отметим сразу, что неистинность чего‑либо в качестве денег, в частности, означает, что в некоторый момент это нечто утрачивает свою денежность, но не потому что теряет её, а именно потому, что само‑по‑себе никогда её не имело, а такая денежность лишь привносилась в это нечто извне.
§13
Отрицание договора волей заключается в стремлении таковой выйти из связанного с иной волей в этом договоре состояния и вернуться к себе самой. Такое отрицание происходит путём, например, исполнения договора, или отказа от исполнения, или в результате любого прекращения такового. Поскольку такой момент всегда влечёт исчезновение договора, он делает договор непригодным в качестве истинных денег. Тем не менее, пока и поскольку договор не прекращён, он может быть как деньги.
Иллюстрация. Использование чеков, векселей, облигаций, коносаментов или варрантов в качестве расчётного средства возможно только до тех пор, пока тот, кто обязан по этим чекам, векселям, облигациям, коносаментам или варрантам не отказался от исполнения обязательства по ним, либо напротив, не исполнил эти обязательства. Особенно это хорошо видно при множественности экземпляров векселей, когда исполнение по одному из экземпляров, немедленно отрицает все остальные экземпляры именно в качестве доказательства обязательств. Эти экземпляры тогда утрачивают своё значение как векселей, а значит, если могут быть в дальнейшем употреблены каким‑либо образом, то лишь в качестве вещей, но уже не договоров. Совсем другое дело, что сами по себе такие вещи могут иметь ценность, ту самую Wert, на которую обратил внимание Г.В.Ф. Гегель, но они всё‑таки если и будут иметь значение, то вовсе не необходимым, а именно случайным образом, именно поскольку ценность есть лишь таковая как результат единичного интереса. Например, в качестве интереса к раритету или образцу каллиграфии или полиграфического искусства. Во времена золотодивизности валют банкнота имела договорное значение как право на получение определённого количества монетарного металла. Иными словами, такая банкнота ничем, в сущности, не отличалась, например, от варранта — складской расписки. Однако при отказе от обеспечения монетарными металлами указанных банкнот, они утратили своё значение как именно таких денег, поскольку держатель золотого объявления попросту отказался от исполнения ранее взятых им на себя обязательств.Коротко говоря, договоры лишь до той поры могут существовать как деньги, пока они не исполнены, но могут быть исполнены. Во всех остальных случаях они исчезают как договоры и потому не могут быть именно деньгами.
§14
„
…итак, отдавайте кесарево кесарю
“
Евангелие от Матфея (гл. 22, ст. ,15—21)
По мере возникновения в реальности гражданского общества и государства, причём именно государства как защитного и обеспечивающего механизма в особенности, в качестве денег начали применяться унифицированные договоры, а поскольку государство существует в отношении к гражданскому обществу как стабилизатор, то в качестве денег стали договоры с государством, оформленные различным образом.
Однако, в то время как гражданское общество как таковое не есть субъект, государство обладает субъектностью, а следовательно и признаваемой за ним волей и собственным интересом. В силу последнего государственные договоры содержат в себе по‑прежнему те же неистинностные в отношении своего употребления как денег моменты, что и договоры вообще. Совсем другое дело, что при отсутствии качественного различия между такими договорами, следует указать на то обстоятельство, что если в частных договорах всегда присутствуют две совершенно свободные воли, свободные в том числе и до произвола, то воля государства, если только такое государство является правовым, никак не может быть вполне‑свободной. И лишь в последней особенности заключается различие между частными договорами, например, в виде векселей, и договорами с государством. Но, будучи именно субъектом со своей собственной волей, государство всегда стремится к свободе такой воли и абсолютизации своего интереса. В этом состоит неистинность и государственных договоров как денег, которая также состоит, как мы уже отмечали и во множественности государств как субъектов вообще.
Кроме того, следует отметить, конечно, что единство договорных государственных денег должно приводить к отрыву таковых от любых частных интересов, а следовательно, делать такие договоры беспредметными, так как любой предмет всегда обладает некоторой единичностью и особенностью, то есть делать их изначально фиктивными.
Иллюстрация. Названный выше отказ от золотодивизности произошёл именно из‑за изменения отношения к золоту у людей. Самая крупная в истории торговли золотом сделка готовилась пять лет и была проведена со стороны покупателя золота вовсе не в денежных целях, а в технологических. таким образом, сведение всеобщности меры к частному интересу в монетарных металлах: серебру, палладию, платине и золоту, стал окончательно невозможным. В настоящее время денежные знаки являются чистой фикцией, так как они не несут в себе никаких реальных обязательств, в том числе и обязательств тех государственных банков, которые их выпустили. Свобода воли государства может проявляться в качестве произвола, например, при директивной конфискационной замене денег, когда государство внезапно объявляет все денежные знаки недействительными в качестве именно таковых и пытается ограничить их обмен на действительные. Никакими правовыми способами такое поведение оправдать невозможно. Оно и было и есть и будет всегда только неправовым. На собственной юрисдикционной территории государство по собственному произволу и исходя из им и только им понимаемых интересов, объявляет собственно деньгами исключительно обязательства своего государственного банка, одновременно давая ему возможность эмиссии, которая, строго говоря, должна соразмеряться с количеством реально производимых ценностей. Таким образом государство, действуя как некая особенность, разрушает представление о деньгах как правового, поскольку как правовое деньги могут существовать только в качестве общих денег. Все указанные, впрочем, моменты, конечно, могут сниматься, но лишь в той степени, в какой ограничивается воля государства как субъекта. Деньги в государствах отрываются, как уже замечено, от предметных договоров и, становясь фиктивными, могут иметь абсолютное значение только для тех, кто такие деньги, вообще говоря, признаёт. А признание таких денег деньгами как правового абсолюта возможно только и исключительно в отношениях самого государства и тех, кто в силу существования государства ему обязан, и лишь поскольку он ему вообще обязан, такая обязанность является ограничением свободы, а снятие такого ограничения приводит к восстановлению этой свободы, но поскольку такое освобождение должно быть передаваемо, то указанная свобода должна быть отчуждаемой свобода, а ограничения — всеобщими. А такому критерию удовлетворяют лишь налоговые отношения. Поэтому внутри государства единственно правовым определением чего‑либо как денег оказывается употребление в качестве денег налоговых освобождений. Это не сделает, разумеется, такие налоговые освобождения всемирными деньгами, поскольку множественность государств потребует соразмерения уже таких денег друг перед другом. Остаётся добавить, что протекционистские правила, согласно которым на той или иной территории между частными лицами расчёты в деньгах иностранных государств запрещены или предписывается во всех случаях признавать во всех отношениях деньгами лишь абстрактные, а потому и фиктивные, обязательства лишь государственного банка, наполненные лишь свободой от налоговых обязанностей перед конкретным государством, не имеют под собой никакой правовой основы и являются ничем иным как простым ограничением прав субъектов юрисдикцией таких государств.
§15
Поскольку множественность государств как субъектов, с одной стороны, и необходимость единства денег — с другой, приводит к попыткам отыскивать нечто, что может быть применено как деньги внегосударственного свойства, то в качестве денег начинают использоваться по‑прежнему абстрактные от всего, но уже и оторванные от конкретного государственного интереса или произвола международные деньги.
При этом внегосударственность таких международных денег достигается либо тем, что устанавливается представление о какой-либо государственной расчётной единице как о той, которая наиболее, например, константна, но в этом случае сохраняется внутреннее противоречие между единичным интересом того государства, обязательства государственного банка которого применяются таким образом, и интересами тех государственных субъектов, которые такую единицу применяют. Либо государства посредством договора создают нового субъекта, чьи абстрактные обязательства становятся применяемыми в качестве денег.
Иллюстрация. Классическим примером международных денег, созданных именно посредством договора между государствами, является евро. Можно обратить внимание, что существовавший в качестве мировых денег доллар США, который зависел исключительно от воли самих Соединённых Штатов Америки, в последнее время занимавшихся, главным образом, экспортом указанной полиграфической продукции, начал уступать именно в качестве всемирных денег, а поскольку он представлял собою исключительно налоговое освобождение самих Соединённых Штатов Америки, то неистинность его использования начала проявляться повсеместно и лишь усилия центральных эмиссионных центров иных государств до нынешнего момента удерживают доверие к этой валюте. Причём достигается это именно путём эмиссии иных валют, а следовательно, путём увеличения налоговых освобождений в своих юрисдикциях. Другой вопрос, что такие налоговые освобождения распределяются заведомо неравномерно, а по произволу того государства, в котором находится указанный эмиссионный центр. Таким образом, можно уже из этого сделать вывод, что единственный способ у любой валюты стать мировыми деньгами состоит только в том, чтобы стать прямо или косвенно налоговым освобождением в каждом из государств. А последнее в Европе достигнуто именно путём образования нового субъекта — Европейского Союза и замены государственных денег на международные.
Если теперь обратить внимание на то, что международные деньги возможны лишь в силу договорных межгосударственных отношений, с одной стороны, и сохранения их функции налоговых освобождений внутри государств — с другой, то станет совершенно понятно, что для введения всемирной валюты потребовалась бы полная унификация всей системы налогов в государствах и унификация правил распределения эмитируемой эмиссионным центром массы, а такого рода унификация обязательно потребует в силу ряда причин, которые тут не рассматриваются, организации представительного органа, определяющего унифицированные правила, изменяющие их и устанавливающего контроль над их соблюдением. И пусть такой вывод не покажется столь уж неожиданным, поскольку вопрос употребления чего‑либо как денег оказывается связанным напрямую с несовпадающими субъективным интересом эмитента, чей эмиссионный центр эмитирует фикции, наполняемые лишь освобождением со стороны государства индивидуумов, и с интересами истинных лиц, которыми являются люди.
§16
В заключение остаётся только подвести итог, суммируя сказанное.
После выявления правовой природы денег как меры права распоряжения, мы попытались найти нечто, что вполне удовлетворяло бы употреблению именно в качестве денег. Мы попробовали в таком качестве вещи и нашли их пригодными лишь временно и отнюдь не с необходимостью. Договоры также оказались лишь ограниченно применимыми. Беспредметность договоров, которые могли бы стать как деньги, превратила их в фикции, которые в качестве своего содержания могли иметь (что, заметим, совершенно естественно именно из общих начал права как царства свободы) вообще лишь свободы и при том, конечно же, свободы и приобретаемые и отчуждаемые. А вот свободы от платежей налогов, налоговые освобождения, то есть именно возврат свободы, изначально ограниченной со стороны государства или общества, оказались более всего пригодными для денег.
Прибавление:
Именно это тот самый пункт, к которому не смог прийти великий Гегель. Не смог прийти по двум причинам:
- первая состояла в том, что он рассматривал понятие денег только с точки зрения интереса, видя в них только ценность вещей, а интерес всегда случаен в любом своём проявлении,
- а вторая причина состояла в неточном понимании Г.В.Ф. Гегелем места государства в царстве права, явно чрезмерная абсолютизация государства как такового.
Впрочем, надо отметить, что мы видим дальше этого гиганта просто по той причине, что стоим на его плечах и имеем сведений больше, чем он.
Поиск же единства денег привёл нас к всеобщему представительству лиц, а, следовательно, и к всеобщему представлению о праве.
Что никак не удивительно, поскольку истинное не нуждается ни в каком внешнем обосновании и всегда получает собственное развитие и свою структуру из самого себя.