Рассказывает Герой Советского Союза гвардии старшина Иван Самохин
Когда в прошлый раз проходили выборы в Верховный Совет, мне было 12 лет. Я учился в школе в своей родной деревне Коростышево, Боровского района, Московской области. А в пионерском отряде был звеньевым. Помню, мы рисовали плакаты для избирательных участков, выступали со своей самодеятельностью на вечерах и собраниях избирателей.
В день выборов мы шли по селу с песнями и несли плакаты: «Выберем в Верховный Совет лучших сынов нашей родины!», «Да здравствует Сталинская Конституция!»
О Конституции я тогда имел еще очень смутное представление. Знал, что Конституция — это главный закон, что, по Конституции, высшим органом власти является Верховный Совет и что каждый трудящийся, которому исполнилось восемнадцать лет, имеет право выбирать.
Изучать Конституцию мы стали позже, в седьмом классе. Учитель подробно рассказывал нам, как устроено советское государство, какие великие права даны каждому гражданину, рассказывал и о наших обязанностях перед родиной. Только, если по совести говорить, тогда перечисление этих прав особенного впечатления на нас не произвело. Ведь мы привыкли к тому, что каждый у нас может свободно трудиться, имеет право на образование, что для отдыха у нас есть клубы, кинотеатры, спортивные площадки. Нам даже представить себе трудно было, что может быть какая-либо иная жизнь, кроме привычной, свободной и радостной советской жизни.
По-настоящему оценил я Сталинскую Конституцию и права, которые она дает народу, двумя годами позже, когда ворвались на советскую землю немцы, дошли до нашего села и хоть на короткий срок, всего на три месяца, познакомились мы с немецкими «порядками».
Разбойничали у нас немцы так, как и в других сёлах. Но одно дело — читать да слушать рассказы, а другое — видеть всё это своими глазами. Отец у меня тогда был болен. Что-то у него с позвоночником приключилось. Лежал он одетый в нетопленной избе и не мог встать с кровати. Когда немцы ворвались в избу, они первым делом стали стаскивать с больного сапоги. Отец кричит, ему и повернуться больно, а они, звери, тащат и гогочут. Семидесятилетнего старика Фёдора Абрамова немцы поймали на улице, раздели и разули.
Меня немцы заставили воду для лошадей носить. А колодец далеко, на другом конце села. Я таскал, таскал, утомился, набрал воду из речки и принёс. Немец заметил, что вода мутная, ударил меня кулаком, сшиб с ног и давай стегать шомполом. Избил он меня до полусмерти, потом бросил в сарай и запер. Три дня пролежал я в холодном сарае. А когда пришёл в себя, проломил крышу и удрал в соседнее село. Там я просидел, пока эта часть не ушла из нашего села.
Вернулся домой, а сады у нас порублены, все ульи перевернуты, побиты, скот фрицы угнали.
Ни на минуту не сомневались мы, что придёт Красная Армия, прогонит немцев. Жадно читали листовки — «Вести с советской родины», которые разбрасывали наши самолёты.
Мой дядя был председателем колхоза. Перед приходом немцев он отдал мне колхозные дела: печать, акт на вечное пользование землёй, лицевые счета колхозников. Всё это я сохранил, а когда вернулись наши, передал колхозу.
Вскоре после освобождения пришла и для меня пора идти в Красную Армию защищать советскую родину.
Определили меня в полковую артиллерию, наводчиком к 76-миллиметровой пушке. А полковая артиллерия — дело известное: двигаться вместе с пехотой и бить прямой наводкой.
Первую награду — орден Красной Звезды — получил я за форсирование реки Немана. Наш расчёт сколотил тогда плотики из пяти брёвен, и вместе с первой партией пехоты мы поплыли на западный берег. Вытащили пушку на руках метров на тридцать от берега и повели огонь прямо с хода, не окопавшись, чтобы не дать немцам опомниться. В эту ночь наш полк прогнал их километров на тринадцать.
А звание Героя Советского Союза присвоили мне за те бои, когда наши войска вышли на границу Восточной Пруссии.
Мы готовились наступать, а немцы решили нас опередить, сорвать наступление. Моя пушка стояла тогда на прямой наводке между двумя рощицами. По роще, что слева, проходила шоссейная дорога, оттуда слышался шум моторов немецких танков. Перед тем как выпустить танки, немцы дали по нашим позициям сильный артиллерийский огонь. Один вражеский снаряд разорвался в трёх метрах от пушки. Я поднялся оглушенный, осыпанный землёй. Смотрю, больше никто не поднимается: замковый убит; заряжающий, правильный и ящичный убиты; командир орудия лежит у станины смертельно раненый, истекает кровью. И остался я у пушки один.
А немецкие танки уже вышли из леса и разделились на две группы: десять танков пошли на рощицу, что справа от меня — из этой рощи били наши самоходки, — а четыре повернули в мою сторону. За танками шли два бронетранспортера. Я развернул орудие, подтащил поближе два ящика со снарядами и приготовился к стрельбе. Стрелять начал, когда передний танк был от меня за триста метров. Третьим снарядом я подбил его, но и себя обнаружил. Кругом стали рваться снаряды. Осколки стучали по щиту, по стволу орудия. У меня сорвало пилотку, пробило осколком скатку. От множества взрывов пушка так ходуном и ходила, а я не переставал стрелять. Поймаю танк в перекрестие и дёргаю за шнур. Заряжу, поймаю и опять дёргаю. Так удалось мне подбить ещё два танка. Но четвёртый попал прямо в мою пушку. Снесло половину щита, осколками разбило панораму. Я перестал стрелять. А танк прёт прямо на меня, хочет раздавить гусеницами. Я навёл орудие без приборов, прямо через ствол, зарядил и, когда танк был от меня в тридцати метрах, выстрелил. Выстрел был удачный. Снаряд попал точно под основание башни, туда, где она к корпусу прикрепляется. Башню так и сорвало. Ни один фриц из танка не вышел.
Только покончив с танками, заметил я, что и бронетранспортёры ведут по мне огонь. Их маленькие пушчонки тявкали непрерывно. Строчили пулемёты. Но, видно, фрицы нервничали, потому что снаряды пролетали мимо, а пулемётные очереди только срезали ветки на деревьях.
Пришлось потратить ещё двенадцать снарядов, чтобы покончить с бронетранспортёрами. Тогда я перенес огонь на немецкую пехоту, выходившую из леса. В этом бою я уничтожил четыре танка, два бронетранспортёра и сорок два немецких солдата.
* * *
Теперь я учусь в военном училище. Вновь изучаю Конституцию. Но совсем по-другому читаю я каждое слово, каждую строчку. Теперь мне эта маленькая книжечка особенно дорога. Ведь в ней записаны те права, которые немцы хотели у нас отобрать, в ней изложены те идеи, за которые я сражался, за торжество которых сложили головы мои товарищи.
Я читаю первую статью Конституции: «Союз Советских Социалистических Республик есть социалистическое государство рабочих и крестьян», — и мне представляется вся наша необъятная страна, от Кенигсберга до Курильских островов. И всюду, в какой бы уголок мы ни заглянули, рабочие и крестьяне дружно, по единому плану, трудятся на общее благо.
Кто же направляет труд десятков миллионов свободных тружеников? Кто управляет нашим великим государством? Сами трудящиеся. «Вся власть в СССР принадлежит трудящимся города и деревни в лице Советов депутатов трудящихся». Мы сами выбираем эту власть — вот, как сейчас, выбираем самый высший её орган — Верховный Совет Союза ССР.
С особым вниманием я и мои товарищи изучаем X главу Сталинской Конституции, где изложены основные права и обязанности граждан. С гордостью думаем мы о том, что статью 133 Конституции, в которой говорится: «Защита отечества — есть священный долг каждого гражданина СССР», — мы выполнили с честью.
Вместе с миллионами воинов Красной Армии и тружениками тыла отстаивал я в жестоких боях право жить свободно, разумно, культурно, так, как обязывает нас жить Сталинская Конституция. И своим депутатам мне хочется дать наказ, чтобы управляли они страной, строго руководствуясь Конституцией, чтобы всеми силами помогали они нашему любимому Сталину, — чтобы наша советская родина стала ещё более могучей и счастливой.
(1945)
