От папиросного дыма в тесной комнате начальника шахты давно стоял густой, тяжёлый туман. Катерина в который раз мыла полы в коридоре: к Григорию Ефимовичу сегодня приходило много людей, и все – в грязных сапогах, и все бесконечно курили папиросы или махорку. У Григория Ефимовича были очень усталые глаза, – Катюша не видела, чтобы он обедал или спал в эти дни, после взрыва на шахте. Катя заваривала чай со зверобоем, наливала в большую кружку, локотками решительно расталкивала курящих мужиков, пробиралась к столу. Ставила перед Григорием Ефимовичем кружку с горячим чаем. Григорий Ефимович на секунду прикрывал глаза, чуть приметно улыбался и благодарно кивал Катюше, но чай со зверобоем так и оставался не выпитым.
Мужики сидели даже на подоконнике. Но Катя всё равно подошла к окну, поднялась на цыпочки, через головы мужиков распахнула окно. В прокуренную комнату ворвался крепкий и свежий запах опавших дубовых листьев и подтаявшей на крышах и вишнёвых ветках изморози. И степная полынь, что до сих пор сизо зеленела по склонам Кипучей балки, задышала в распахнутое окно.
Мужики оживились. Те, что сидели на подоконнике, удивлённо уклонились от Катиных смелых и резковатых движений. С усмешками провожали её глазами:
- Это ж чья такая… шустрая да догадливая, – смотри-ка, сообразила, что окно пора открыть!
Григорий провёл ладонью по лбу, чуть склонил голову, – спрятал улыбку. А сердце забилось, – от какой-то неясной нежности к девчонке…
Не всех шахтёров после взрыва подняли на поверхность живыми… А многих в больницу отвезли. Крис Элфорд горячо доказывал, что сейчас главное – правильно распределить страховые средства:
- Не надо – каак это? – припарка тем, кто умер.
Десятник Воронов сдержанно поправлял Элфорда:
- Речь идёт о выплатах семьям погибших шахтёров. Остались вдовы, им надо растить детей.
Крис возражал:
- Они у них и так вырастут! Каак там?.. – как трава в поле. Зачем им деньги?
Кондратьев багровел лицом:
- Господин Элфорд! Решение о размере денежных выплат было утверждено на Съезде горнопромышленников юга России. Кроме того, нами принято решение: поможем семьям деньгами и из нашей шахтной кассы. Теперь нам надо послушать Вас: почему так плохо организована работа по проветриванию шахты?
Крис кисло улыбался, кивал:
- На всё это у нас не хватает денег. Вы, господин Кондратьев, – каак это? – Элфорд выразительно щёлкнул пальцами: – Много хотеть. И мало получать.
- Мы хотим того, что положено. И того, на что выделяются деньги. Будьте добры, господин Элфорд, в ближайшие дни подготовьте подробный отчёт о расходах денег.
Глаза у Криса забегали. От явного неудовольствия губы скривились. Каак это?.. Если бы Крис Элфорд все деньги тратил на безопасные лампы, оборудование для проветривания шахт, на создание и обучение горноспасательной артели… ещё – на фельдшера, присутствие которого требует Кондратьев, – то в этой Росси было бы вообще нечего делать: он, Крис Элфорд, – каак это?.. – сидел бы без копейки. Сейчас, после этого взрыва рудничного газа, Крис догадывался, что придётся отчитаться за потраченные деньги. И кузен предупредил Элфорда, что часть попросту сворованных денег придётся вернуть, – если Крис не хочет неприятностей с господином Кондратьевым… Крис решил, что сейчас ему лучше уехать в Англию… А потом, когда всё здесь – каак это?.. – усядется… нет, уляжется, вернуться снова. Может, удастся заняться поставками зерна… Но и шахта – не так уж плохо, понял Крис. Если уметь правильно организовать дело… Ну, и взрывы рудничного газа тоже, оказывается, могут приносить прибыль. Если всё организовать правильно.
Только вернуться домой, в маленький и серый, бедный, скучный городишко Крису очень хотелось не одному, а с такой русской красавицей, как Александрина… Элфорд мечтал поразить воображение родственников и знакомых – как это?.. – неземляной красотой Александрины. И был уверен, что теперь, когда её грубый медведь погиб в шахте, Александрина непременно захочет уехать с ним. Крис уже узнал о сиротском приюте, – зачем Александрине в Англии дети этого грязного медведя!..
…Захар видел, как тяжело Ивану Пахомовичу рубить обушком глыбу породы. Правая рука у Крапивина висела плетью, а одной – много нарубишь-то… И Иван Пахомович всё равно поднимал руку, несколько минут с обычной своей силой рубил породу, потом вытирал рукавом косоворотки лоб, прикрывал глаза… Мальчишка в темноте – его глаза уже привыкли к ней, кое-что различали, – с жалостью вглядывался в лицо Ивана Пахомовича…Звенел серьёзный Захаркин голосок:
- Вы, Иван Пахомович, отдохните чуток. А я порублю. Я сейчас сильнее Вас.
- Получается, так, Захар Савельевич, – сильнее, – соглашался Крапивин. –Только сидеть мне не надо. Твоих две руки – хорошо, а с моими – всё ж целых четыре у нас руки.
И они снова принимались рубить глыбу породы. Временами Крапивин задыхался от боли в плече и в затылке, переставал слышать Захаркин голосок. Боялся снова потерять сознание. И поэтому изо всех сил прислушивался к каждому слову мальчишки, старался отвечать Захарке, – словно этот голосок, мальчишеские рассказы об орлином гнезде на высоком кургане за Кипучей балкой удерживали его на краю какой-то немыслимой пропасти, где было ещё темнее, чем здесь, в неосвещённом шахтёрскими лампами забое…
Хотелось бить по этой глыбе породы беспрерывно. Но Крапивин останавливался не только из-за боли: он прислушивался к треску там, впереди. Понимал, что после такого взрыва крепь дала трещины во многих местах. Не хватало, чтобы от их с Захаркой старательных ударов кровля рухнула ещё и где-то впереди!
И волной поднималась злость на управляющего, этого англичанина Криса Элфорда. Сколько раз десятники и Кондратьев говорили ему о недостаточном проветривании шахты, о том, что надо постоянно укреплять кровлю над выработками! Англичанин презрительно кривил губы, поднимал вверх крючковатый палец:
- Экономия! Вы не знать, что такое экономия.
… Наташка чутко дремала у зыбки – открывала глаза от чуть слышного покряхтывания крошечных мальчишечек, склонялась над ними, бережно покачивала зыбочку. Осторожно касалась губами их носиков, – Наташе казалось, что таким крохам всё время холодно, а маманюшка научила её: надо потрогать губами носики, – если тёплые, значит, мальчишечки не замёрзли. Наташка и за печкой следила, – утром соседка, тётя Груня, затапливала печку, а потом уж Наташка сама знала, сколько угля надо подбросить, чтобы и тепло было, и кашу на молоке сварить маме, – чтобы у неё потом молоко было для маленьких. Ванюшка с Фёдором уже немного научились сосать грудь, и Наташка и радовалась, и почему-то плакать хотелось, – так жалко, взахлёб, сосали они мамину грудь.
А носочки, что Наташка с мамой связали, не подошли мальчишкам: велики оказались. У Наташки сердечко сжималось: такие крошечные пяточки и пальчики были у Федюшки с Ванюшкой. А мама улыбалась, обнимала Наташку:
- Вырастут. И носочки пригодятся. Надо ещё связать: мы же с тобой для одного Ванюшки вязали… а их двое родилось.
Наташка застенчиво спрашивала:
- А как это, маманюшка, так бывает, – что сразу двое ребяток родилось?..
-Бывает, доченька. – Александра слёзы смахивала: – Батянечку твоего я сильно люблю… И он меня сильно…. любит… – Александра не могла выговорить слова – любил…
Как-то вечером Наташка вязала для Федюшки носочки, а мама с тётей Пелагеей Вороновой о чём-то тихо разговаривали. Тётя Пелагея убеждала маму:
- Она, Ефросиния, всё видит. Дуськина кума, Аксинья, говорила: всё, как есть, рассказала… Всё сошлось потом. Ты бы сходила к Ефросинии-то.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»