Крапивин очнулся от тупой, тягучей боли в затылке. На шее и дальше, на лопатках, чувствовал холодную, липкую влагу. Влагой этой пропиталась Иванова косоворотка, и старый полотняный пиджак потяжелел от неё. Рвущая боль в плече не давала поднять правую руку. А хуже всего было то, что оказалась разбитой лампа. Не столько от боли, сколько от безысходности Иван тихо застонал: теперь с двух сторон – завалы породы… Как в мешке. И путь к штольне, а, значит, и к выходу на поверхность, преграждён. И как теперь мальчонку искать?
Временами Иван снова оказывался в тягостном, бессильном полусознании… Будто слышал какой-то едва различимый стук, отдалённо понимал, что со стороны штольни спасатели с Кондратьевым простукивают завал породы, а поднять руку и ответить – сил не было…
Иван не знал, сколько времени прошло. Ему казалось, что он лежит у кипучего родника – так хотелось дотянуться губами до прохладной воды! И он почти дотягивался, а кипучий родник уходил под землю, а дочушка, Наташка, бежала к нему по склону балки, присаживалась рядом, и от её ладошек боль на затылке утихала. Наташка рассказывала что-то радостное-радостное, – Иван только голосок счастливый слышал, а слов не различал…
В какой-то неясный вздох… или тихое дыхание Иван не поверил. Больше на шелест пожелтевших дубовых листьев было похоже:
- Иван… Пахомович!
На Ивановом плече осторожно трепетала чья-то ладошка:
- Иван Пахомович!
На лицо падали горячие горошины – от этого Иван открыл глаза. В кромешной темноте не рассмотрел, конечно, – почувствовал лишь: и правда, рядом кто-то горестно и прерывисто дышит… Захар?..
Мальчишка всхлипывал:
- Иван Пахомович!.. Я за обушком только… Я за обушком побежал, – жалко стало обушок оставлять, а вдруг не найдём потом! Вдруг ещё порода обрушится, и не найдём обушок! Думал, возьму… и догоню вас, а оно…
То ли Захаркины слезинки горячие… То ли голосок жалкий заставили Крапивина приподнять голову:
- Ну?! Шахтёр!.. Прекратить слёзы!
От счастья, что Крапивин говорит, мальчишка замер. Тут же заторопился, снова объяснял:
- Ещё когда лампы светили… Я запомнил, где обушок Ваш остался. Думал, возьму его… и догоню…
-Сейчас вот… Сейчас встану!.. Я тебе уши-то оборву!.. Ты почему со спасателями не поднялся, – когда они раненых шахтёров выносили? Где прятался?
Захарка шмыгнул носом:
- Я, Иван Пахомович, тоже помогал шахтёров выносить. А потом со спасателями, по штольне, сюда возвращался. А прятался от Вас, – чтоб Вы меня наверх не прогнали. Мне ж надо было помогать шахтёров выносить!
- Ну, да… – Крапивин даже смог улыбнуться: – Без тебя бы неуправка у спасателей была. Не обошлись бы без тебя.
-Кровь у Вас, Иван Пахомович. На затылке, – я ладошкой почувствовал. А скоро нас спасатели найдут? Вас к фельдшеру надо. И пить очень хочется.
Не сказал Иван мальчишке, что спасатели их не найдут, – потому что не получили отклика на простукивание породы…
- Я, когда шёл к Вам – с того конца выработки, слышал, как спасатели простукивали завал. Они скоро нас найдут.
Скоро ищут тогда, когда знают, что под завалом есть живые шахтёры… А спасатели и Кондратьев не услышали отклика на простукивание и, скорее всего, поняли так, что его, Крапивина, нет в живых.
Ивану хотелось кататься по земле… и выть раненым волком, – когда представлял, как Александре и Наташке скажут о его гибели под завалом. Всё же преодолел головокружение, сел:
- Скоро-не скоро – нелегко спасателям к нам пробиться. А мы с тобой, Захарка, вот что сделаем… А мы будем породу рубить. Хорошо, что ты обушок забрал. Тут… – Иван зашарил по мокрой земле, – тут где-то ещё один… ещё один обушок был… Вот он. Теперь у нас, Захар, два обушка. Прорубим с тобой ход в штольню… и поднимемся.
- И сразу к кипучим родникам сбегаем, да, Иван Пахомович?
- Сбегаем, – кивнул Крапивин.
Хотя догадывался, что плохой бегун из него сейчас…
…На рассвете Вороновым в окно постучала Наташкина крёстная, Ульяна Шевцова. Встревоженно сказала:
- Роды у Александры начались. Считай, на два месяца раньше. Как узнала, что Иван не вышел наверх… и кровля рухнула,– Ульяна рукой махнула, заплакала: – Петро мой за повитухой поехал, а её дома нет. Груня сейчас с Александрой. Натаха проснётся, – не напугалась бы девчонка…
Груня решительно засучила рукава:
- Мы сами повитухи. Я Полюшку свою тоже сама рожала, без повитухи. Да ещё и середь степи, – перед Троицей со Степаном моим с ярмарки возвращались, из Алчевского. До Кипучей балки не доехали, чую, – началось… Полюшка-то у меня четвёртой была. Не в новость. Знала уж, как и что. Степана за водой к кипучим родникам отправила, ну, а сама тем временем… Куда делась, – и без повитухи!
Груня заглянула в вёдра – почти пустые.
- Ульянушка, за водой бы сходить! Согреть надо, – побольше.
Ульяна схватила вёдра, вышла к колодцу. Наташка проснулась, удивлённо оглядела соседок. Босиком прошлёпала к матери, обняла её, зашептала:
- Приснилось мне, маманюшка, что батянечка наш к нам идёт. Радостный такой, торопится, – бежит даже. Живой он, маманюшка! И спасатели найдут его, Серёжка так и сказал, – что найдут!
Александра сдерживала крик, тяжело дышала… Наташка встревожилась:
- Ты заболела, маманюшка?..Ты лежи, а я тебе сухую калину заварю. Попьёшь горяченького, – вмиг полегчает.
Пелагея подала Наташке одежонку:
- Ты, Наталья, оденься. И к нам пойдём, – Серёжка обрадуется! Позавтракаете, и играть будете. А с маманюшкой твоей мы сами посидим, и калину я заварю.
Александра из последних сил улыбнулась дочери:
- Иди, хорошая моя… Иди к Серёжке. Носочки тёплые надень… И кофточку голубенькую, – я как раз довязала её.
Наташка обрадовалась, что можно надеть новую кофточку, но за маманюшку тревожно как-то было. Девчонка притихла, а в двери оглянулась. Пелагея заторопила её:
- Идём, идём. Я кашу сварила, – вкусную-вкусную! Тыквенную, с молоком. Серёжка говорил, – ты любишь такую.
…Груня держала на ладони крошечного новорождённого мальчишку, осторожно похлопывала его по спинке, пока ребёночек не закричал… Растерянно оглянулась на соседок:
- Бабы, кажется, двое их. – Склонилась над Александрой: – Ты, Саш, хоть предупредила бы, – что сразу двоих затеялась рожать-то. Ну, давай, моя хорошая! Отдохнула?..
Вскоре родился второй мальчишка. Соседки переглядывались: недоношенные… крошечные совсем, а – крепенькие!.. Оба – вылитые Ванька…
Александра устало прикрыла глаза… Слёзы катились по её щекам. И Груня отвернулась, тихо заплакала. За нею и Пелагея с Ульяной расплакались. Груня быстро вытерла слёзы, строго взглянула на соседок. А голос рвался:
- Что ж ты плачешь, Александра!.. Гляди-ка на них!.. Вместо одного – два Ивановича, такие ж уже вылитые, – в Крапивина! Расстаралась ты!
Неясная тревога весь день светилась в Наташкиных глазах… Сердечком чувствовала: что-то происходит дома, что-то свершается… И батянечка стоял перед глазами. Как в тот вечер, когда он на смену уходил, а потом, перед рассветом, громыхнул подземный гром – такой непохожий на обычный, небесный… Батянечка тогда мамины волосы целовал, и мама его целовала, а Наташка радовалась, что батяня маму любит, а мама – его…
Серёжка предлагал поиграть, звал побегать по двору, по огороду. А Наташка головой качала:
- Не хочется, Серёжка.
Так и просидела почти до самого вечера на брёвнах за домом. Иногда только улыбалась, когда Серёжка показывал, как его Волчок, большой серый пёс, умеет подавать лапу. Серёжка вздохнул, присел рядом:
- Батя сказал, что их всё равно найдут… Отца твоего и Захарку Веретеникова.
- Я тоже думаю, – найдут. – Наташка благодарно вскинула на Серёжку глаза.
Вечером Серёжкина мать отвела Наташку домой. Наташка ни о чём не спрашивала, поспешно шла, почти бежала впереди тёти Пелагеи. А дома, с порога, глянула на зыбочку, стащила с головы маманюшкин тёплый платок, ботиночки сняла. На цыпочках подошла к зыбке, замерла… Удивлённо и растерянно оглянулась на мать и на крёстную… И вдруг заплакала, прижалась к матери:
- Маленькие какие, маманюшка!..
Крёстная сквозь слёзы улыбалась, утешала Наташку:
- Вырастут! Ещё какие мужики будут!
Наташка ни за что не соглашалась лечь в постель, всю ночь просидела у зыбочки, – тревожилась: не холодно ли им, таким маленьким… Бережно покачивала зыбку, сама дремала…
Утром внимательно присмотрелась к мальчишкам. Они были совсем одинаковые. И всё же Наташка рассмотрела: у одного бровки – ну, точно, как у бати! А у другого – на мамины похожи…Его Наташка Фёдором назвала, – по дедуне, маманюшкиному отцу… А с батиными бровками – это Иван.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»