При бабах Груня не стала рассказывать Александре, как рассматривал её сатанюка аглицкий. Знала Груня, что всё равно какая-то из соседок не удержится, – непременно куме по секрету сообщит, что управляющий, оказывается, из-за Александры Крапивиной в посёлок-то зачастил. А у кумы, понятно, тоже кума, – так и разметут языками по посёлку прелюбопытную новость. Поэтому дождалась Александру после церковной службы, когда батюшка Парамон куличи и яйца крашеные освятил. Домой шли вместе. Александра достала из большой ивовой корзины пару куличиков:
- Твоим ребятам, Грунюшка, возьми.
Груня полюбовалась Александриными куличами, склонилась к ним лицом:
- Хороши!.. Знаю, – у тебя всегда удаются.
- Свекрови, матери Ваниной, спасибо. Уже десять лет тесто ставлю, как она учила… Иван говорит, – не отличишь от материных, – счастливо улыбалась Александра.
Груня бережно спрятала куличики, чуть нахмурилась:
- Ты вот что, Александра. Поосторожнее будь. Этот… как там его, из Англии который…
Александра жарко покраснела, быстро оглянулась. Груня поняла:
- Вижу, – сама знаешь. Намедни на скамейке сидела, а он, дьяволюка, подошёл к забору вашему, – ты как раз стены снаружи белила, – без стыда и без совести пялился на тебя.
-Знаю, Грунюшка. Ещё на Масленицу, на гулянье… Помнишь, с ребятами на санях катались, – аж за Кипучую балку, в степь. Он уселся к нам в сани, плечом меня трогает и коленкой острой… Ухмыляется, говорит что-то, – быстро да непонятно, слово – по-нашему, десять – по своему, я разобрала лишь… – Александра рукой махнула, – бесстыдство одно. И ребят не стеснялся, – хорошо, что не прислушивались они, смеялись громко… А Наташка моя смекнула, из кармана достала сухую терновую веточку, с большущими такими колючками, знаешь. А он, англичанин-то, на месте не сидит, ёрзает, ёрзает… и ещё ближе ко мне придвигается. Наташка и подсунула ему под тощий зад колючки. Он, было, приподнялся, а потом шлёпнулся, – на колючки прямо… Аж взвился, глаза выпучил, заорал что-то по-своему, на ходу из саней выскочил. Я дома уж стала Наташку ругать, – зачем, говорю, колючки в кармане носишь… А она: а это – чтоб Васька Грачёв не лез. Ну, и другие пусть не лезут, да, маманюшка?.. – Александра остановилась, умоляюще взглянула на соседку: – Грунюшка! Не сказывай никому… про дьявола этого. Что приходил он к калитке нашей. Я и Наташку уговорила, чтоб не рассказала отцу, – про колючки-то.
- Не зря ли, Саша?.. Рассказала бы Ваньке, – он ему, крючку рыжему, аглицкому, вязы вмиг скрутил бы. (Вязы – старинное название шеи. Отсюда – долговязый: не просто высокий, а с длинной шеей, – примечание автора).
- Скрутил бы, Грунюшка, в том-то и беда, что скрутил бы. А потом как!.. Уволит с шахты чёрт рыжий Ивана, – как жить станем! Наташка растёт, и… – Александра застенчиво призналась соседке: – Я вторым в тягости сейчас.
Груня в раздумье покачала головой:
- Выходит, права ты, Александра… Не надо Ивану знать. Мужики наши горячие, чуть что, – никто не сдержит, особенно, – если дело такое. Ладно, с шахты уволит… а ежели – тюрьма. С крючка этого, с сатанюки аглицкой, станется, – упечь Ивана за решётку. Смотри только, чтоб Иван сам не узнал.
-Да я уж стараюсь, – чтоб на глаза ему, дьяволу английскому, не попадаться… И откель только они берутся у нас, англичане эти… Чего едут к нам, – из англий своих!
- А до угля нашего падкие, – Степан мой толковал мне. – Капитал нажить, – за этим едут в наши края. А мужики наши всё равно умнее. Вон, посмотри на Гришку Кондратьева: выучился, – теперь по горному делу любого немца, из любой англии, запросто за пояс заткнёт.
А управляющий из главной конторы угольной караулил Александру каждый день. Зайдёт к Кондратьеву, даст какие-то пустяшные распоряжения, главное из которых всегда сводилось к следующему:
- Смотри у меня! Не воровали чтоб муушики ваши! Знаю я их… – вертел в воздухе рукой: – Как это… шеельмецов!!! Воруют.
Григорий Ефимович лицом темнел, – еле сдерживался, что не сказать Крису Элфорду:
- Лишь бы ты, родимый, не воровал-то, – безбожно. И шельмеца, тебе подобного, не сыскать. Кроме тебя, здесь никто не ворует.
Элфорд грозил длинным костлявым пальцем, но в управляющую контору не торопился, отправлялся бродить по посёлку. Прогулки свои Григорию Ефимовичу объяснял так:
- Каак это!.. Наблюдать хочу: кто из муушиков кирпичи ворует… и дом себе строит.
Как-то встретил Александру Крапивину у лавки. В знойный полдень мало кто по посёлку ходит, а Саше понадобилось за солью выскочить: глянула, а в банке с горсточку всего осталось, соли-то. А англичанин преградил путь, рукой сухой, костлявой вертит:
- Каак это!.. Ты, Алексаандриина… Ты есть очень красивый женщина. Самый красивый. Хоочу смотреть на красоту твою.
Как на грех, в зной такой никого из поселковых не видно… А, может, и к лучшему: вряд ли англичанин застеснялся бы местных, и покатилась бы молва по посёлку… Саша шагнула в сторону, – чтоб проскочить в лавку, а там дождаться, пока он уйдёт. Не тут-то было:
- Наа… красоту твою… смотреть хочу. – Ещё и за руку вознамерился её взять.
Александра руки за спину спрятала, нахмурила тёмные брови:
- На красоту мою у меня муж есть. А вы б – не знаю, как Вас, – на девок глядели бы… а не на баб замужних. Как там у вас, в Англии, не знаю. А у нас – не положено, чтоб кто-то сторонний мужней жене про красоту её говорил. Мне идти надо, пустите.
Крис оторопел. Захлопал бесцветными глазами, а Александра вошла в лавку. На её счастье, Стеша Кочеткова рулоны ситца рассматривала. Ну, и Александра ситцем заинтересовалась. Потом к льняным тканям перешли, – хороши для постельного белья!
Ещё надо было купить соли. Александра в окно поглядывала: англичанин обиженно рукой махнул и зашагал к шахте, – над ним тоже начальство строгое было, а в контору пора возвращаться.
Надеялась Александра, что вскорости рассмотрит управляющий её живот и отстанет, – любовь-то остынет. Какое-то время Элфорд в посёлке не появлялся: строгое начальство разгневанно предупредило, что Крис сюда не на экскурсию приехал… А будет даром харчи переводить, – до срока в свою Англию уедет.
Уже в конце лета, когда бабы солят на зиму огурцы в бочках, надумала Александра в дубраву сбегать утречком: у женщин на Кипучей привычка была, секрет даже, – перекладывать огурцы в бочках дубовыми листьями. Огурчики получались твёрдыми, хрустящими, – поставишь перед своим шахтёром глиняную мисочку, полную таких огурчиков, да под стопочку самогонки с устатку!.. Как бы ни устал муж в шахте, а улыбнётся, жену за талию обнимет, и уже странно, что только что чуть с ног не валился… а впереди – ночушка, жаркая, ласковая…
Дубовые листья Саша выбирала придирчиво, – чтоб покрупнее, красивые и целенькие, гусеницей не подъеденные. Вдруг замерла, прислушалась: под сердцем маленький забился. Опустилась Александра на землю под дубом, старалась понять: мальчишка?.. девочка?.. Наташку Иван без памяти любит: вон, большая какая, а он до сих пор её на колени усаживает, в макушечку целует, и часами готов слушать её рассказы, – про орла, что над самым шахтным стволом кружил, а они с Серёжкой Вороновым смотрели… про то, как с мамой вареники с вишней лепили, а потом мама ему новую рубашку кроила, показывала Наташке, как кроить надо… Красивая рубашка будет! Не мог наслушаться Иван дочкиных рассказов, баюкал её тихонько. Знала Саша, как обрадуется муж второму ребёночку, – девочке ли, мальчишке. А ей хотелось сына для него, – Крапивина, Ивановича… Положила ладони на живот, глаза прикрыла, вспоминала: Наташка ещё до рождения бойкой была, вот так же билась, как сейчас маленький бьётся… Поди, догадайся, кто сейчас!.. Ночью Иван осторожно ласкал её, улыбался:
- Одинаково рад буду, – хоть сыну, хоть дочке…
Солнышко поднималось над Кипучей балкой, сморило Александру.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 4 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»