Колхозный строй сохранился до конца советского периода (а где-то и до конца 90-х) в восточной части Адыгеи и у русских, и у адыгов (в аулах Кошехабль, Блечепсин, Джерокай и др.). А вот в узкой прикубанской полосе западных районов Адыгеи структура хозяйства претерпела коренные изменения.
(Материал основан на статьях С.Х. Хотко - ИСЧЕЗНОВЕНИЕ САДА В БЖЕДУГСКОМ АУЛЕ. и Г.М. Дерлугяна - ГОРСКИЕ КНЯЗЬЯ, ПАРТВЫДВИЖЕНЦЫ И ПОМИДОРЩИКИ: ДВЕСТИ ЛЕТ СОЦИАЛЬНОЙ ЭВОЛЮЦИИ АДЫГЕЙСКИХ ЭЛИТ)
Здесь (территории аулов под Краснодаром) хлеб рос, но не в таких объемах, чтобы заинтересовать советскую хозяйственную номенклатуру. Колхозы были ориентированы во многом на овощеводство и, начиная с 70-х гг. XX в. — на рисоводство. Со строительством рисовых чеков и орошающих их водохранилищ, и сети каналов, стало ухудшаться качество почв. После возведения в 1967–1973 гг. крупнейшего на Северном Кавказе Краснодарского водохранилища ситуация сдвинулась в направлении антропогенного экологического регресса. Жертвой преобразования природы стали леса. Еще в середине XX в. Н.В. Невзоров отмечал, что «в районе станицы Рязанской имеются грушевые массивы размером более 1000 га».
Помидорный бизнес аульчан вырос из приусадебного огородничества. Так, в силу объективных условий адыги этих мест (близ Краснодара), в один прекрасный момент своей истории забросили колхозы, в которых еще велась для видимости какая-то деятельность, и занялись товарным «капиталистическим» производством помидоров. В плановом сельском хозяйстве СССР не было предусмотрено, что москвичи могут себе позволить питаться помидорами в июне и платить по 3 рубля за кг. В сложившиеся ниши вошли народные предприниматели и фермеры (но и тех, и других официально не существовало).
В среднем одна семья выращивала на 40 сотках (примерно 10 были под домом и хозпостройками, всего участок был 50 соток), 4–5 тонн томатов, которые реализовывались в основном в Москве. Для сбыта продукции зачастую участки объединялись на фамильной основе. Первая ранняя тонна, в июне, могла дать до трех тысяч рублей.
Урожай перевозили на рынки столицы на большегрузных рефрижераторах, водители которых также очень неплохо зарабатывали. Из трех тысяч рублей, которыми наделялся водитель, после всех поборов ему оставалось порядка 1200–1300 р., что было годовой зарплатой водителя грузовика.
В торговле адыгскими томатами были заинтересованы директора рынков, которые улучшали показатели работы и сам ассортимент продукции (адыгейские томаты считались самыми вкусными), получали долю и предоставляли услуги грузовых такси, которые отвозили пустые ящики в Адыгею и возвращались обратно с грузом томатов. В Москве открывались депозитные счета, а часть заработанного тратилась тут же на дефицитные товары: приобреталась одежда, посуда, мебель, бытовая техника.
Первые торговые операции с урожаем овощей (огурцов, томатов, капусты) бжедугские крестьяне начали в 1949–1951 гг. Дело развивалось на протяжении 50-х гг. вопреки всем чинимым препятствиям. Одно время даже пытались урезать размеры приусадебных участков, что вызвало острое недовольство. Мера оказалась плохо реализуемой, так как у большинства домохозяйств участки лежали внутри большого квадрата или квартала, по периметру которого стояли дома.
Выезд из аула в направлении поселка Яблоновский, где находится мост через Кубань, периодически блокировали милицией, устанавливали шлагбаум и объявляли мнимый карантин (под предлогом эпизоотии ящура), но аульчане перевозили ящики с томатами или мешки с огурцами на лодках на правый берег, куда подъезжали грузовики. География бжегокаевского бизнеса охватывала всю северную часть РСФСР (вплоть до Мурманской области), появлялись они и в советской Латвии. Понятно, что доминировала Москва, поскольку именно здесь был самый платежеспособный покупатель. В конце 50-х — начале 60-х гг. появились грузовые рефрижераторы: в частности, очень удобная и надежная Škoda с полуприцепом-рефрижератором ALKA, вмещавшем до 12 тонн. Рубеж 60–70-х годов был отмечен качественным скачком в помидорной эпопее — от приусадебных участков и важной дополнительной статьи доходов происходит поворот к профессионализации и интенсификации. В это же время начинается продажа списываемых машин «Скорой помощи» «ГАЗ-21» — знаменитых и вожделенных «Волг с фургоном», способных перевезти за сутки из любого аула в столицу полторы тонны томатов. Водителя обязательно сопровождал «экспедитор» из числа тех семей, которые заполнили грузовик. После съема самых «жирных сливок» наиболее предприимчивые не останавливались и закупали за копейки (5-7 копеек за кг) томаты в местных колхозах и очень прибыльно сбывали на тех же рынках. Сбыт урожая был оформлен по советским меркам вполне легально: у продавцов были при себе книжки колхозников и справки из сельсовета о том, что реализуемый урожай выращен ими на приусадебных участках.
Г.М. Дерлугъян отмечает, что в 60-е гг. XX в. в СССР «теневая экономика выделяется в важнейшую сферу социальной активности». При этом у теневой экономики была очень важная функция компенсирования или исправления огромных диспропорций в развитии советского народного хозяйства, в первую очередь, в сфере перераспределения. Схожие явления апроприации с опорой на «квазичастное фермерство» происходили на Кубани, в сельскохозяйственных областях Украины, Молдове, Грузии, Армении.
На территории Старо-Бжегокаевского общества (сельсовета) по данным переписи 1926 г. проживало 149 болгар. Возможность в советских условиях получить относительно стабильный приработок за счет продажи овощей, которую продемонстрировали болгары, запомнилась и была реализована старобжегокайцами. Расхожим является мнение, согласно которому помидорная «лихорадка» началась именно в Старобжегокае.
По мнению Г.М. Дерлугъяна: помидорная эпопея изменила облик жизни адыгов проживавших на севере Адыгее (близ Краснодара). Стремительно, буквально на глазах, исчезают элементы традиционной культуры и жизненного уклада. Сохраняются лишь те, которые приобрели новые функции в современной общественной системе. Необходимость кооперировать усилия в процессе производства и сбыта возродила взаимопомощь, аульская крестьянская община оказалась весьма прочна. Даже после советских изменений она оставалась в качестве реликтовых общественных структур, иногда на уровне лишь социальной памяти, продолжали существовать патриархальные семейные отношения, крестьянская трудовая этика, аульская взаимопомощь. Уровень десоциализации в ауле и казачьей станице никогда не опускался так низко, как в том же иногороднем хуторе, соседствующем с аулом.
