Время снятия с Пушкина опалы в 1826 году и возвращения его из изгнания совпало для поэта с рядом значимых лично для него событий. Человек чувствительный, он перенёс тогда несколько глубоких потрясений. Вышло так, что свобода, о которой он мечтал столько времени, обернулась чередой смертей вокруг него.
1826-й год — смерть крупнейшего русского литератора эпохи сентиментализма, автора уникальной книги «Письма русского путешественника» и создателя многотомной «Истории государства Российского», одного из первых обобщающих трудов по истории России — Карамзина. Это о нём скажет Пушкин:
«Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Колумбом».
В честь человека, «принадлежащего истории», Пушкин позже издание своего «Бориса Годунова» станет предварять словами:
«Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностию посвящает Александр Пушкин».
И тот же, 1826-й год — казнь через повешение пятерых участников попытки государственного переворота, когда на площадь были выведены полки, чтобы не допустить присяги Николаю. Вряд ли Пушкина тогда взволновал факт, что среди членов тайных обществ, прозванных декабристами, убитых было немного. Пострадал от царской картечи и тонул, провалившись под лёд, при попытке переправиться через Неву, прежде всего простой люд. Большинство причём не были даже в солдатских шинелях (боюсь, сегодня для многих итоги трагедии станут удивительным открытием: среди черни — 903 убитых, малолетних — 150, женщин — 79, нижних солдатских чинов — 282). Но последовавший приговор тем, кому, с точки зрения закона, вменялась вина покушения на цареубийство, бунта и воинского мятежа, а среди них было немало по-приятельски знакомых Пушкину, не мог оставить его равнодушным. Тем более, в числе сосланных оказались лицейские друзья Пущин и Кюхельбекер!
Позже декабристов возведут в героев-мучеников, не пожалевших своей жизни ради обездоленного народа. Тезис о самопожертвовании ради общего дела сыграл чуть ли не основную роль в становлении интеллигенции. А создал (сидя в Лондоне: оттуда было виднее!) мифическую легенду о декабристах А. И. Герцен. Но не думаю, что Пушкин думал подобным образом. Впрочем, ещё более странным будет, если мы позволим себе предположить, будто поэт тогда мог рассуждать, например, о том, что решившие бунтовать дворяне, обманывая своих солдат, использовали, как нынче их называют, классические технологии «цветных революций». Таких понятий в то время просто ещё не существовало. Так что главным для Пушкина была горечь за страдания друзей.
Но и тут сам побывавший в шкуре опального поэт был не курсе истинного положения декабристов. Первоначальные рудники сменились у них поселением, и со временем всё же условия жизни сосланных стали легче. До какой степени? На этот счёт существуют глубокие разногласия и идут споры. Допускаю и понимаю, что даже в силу удалённости от центра в отношении к сосланным не могли не происходить изменения в лучшую сторону. Но трудно согласиться с тем, если верить работам М. Н. Гернета «История царской тюрьмы» (в 5-ти тт.) и М. О. Цетлина «Декабристы: Судьба одного поколения» (парижское издание), будто каторжную работу ссыльным скоро превратили «в прогулку или пикник с полезной гимнастикой». Уже сам характер изложения заставляет усомниться в правдивости написанного:
«Материально декабристы ни в чём не нуждались. За 10 лет пребывания на каторге заключённые получили от родственников, не считая бесчисленных посылок вещей и продовольствия, 354.758 рублей, а жёны их 778.135 рублей, и это только официальным путём; несомненно, им удавалось получать деньги и тайно от администрации».
«В 1828 году с декабристов сняли кандалы. В том же году им разрешили “выстроить во дворе два небольших домика: в одном поставили столярный, токарный и переплётный станки для желающих заниматься ремёслами, а в другом фортепьяно”».
«Работали понемногу на дороге и на огородах. Случалось, что дежурный офицер упрашивал выйти на работу, когда в группе было слишком мало людей. Завалишин* так описывает возвращение с этих работ: “возвращаясь, несли книги, цветы, ноты, лакомства от дам, а сзади казённые рабочие тащили кирки, носилки, лопаты… пели революционные песни”».
«Высланные на поселение получали по 16 десятин пахотной земли, солдатский паёк и одежду два раза в год. Неимущим выдавались пособия. Но на землю селились мало. Предпочитали служить, как Кюхельбекер и др., или работать самостоятельно, как Якушкин, имевший в Ялуторовске школу, которую окончило 1600 мальчиков. Ни то, ни другое не запрещалось».
* Автор «Записок декабриста» Д. И. Завалишин (двоюродный брат поэта Ф. И. Тютчева) в тайном обществе официально не состоял, но постоянно общался с декабристами, «разделял их идеи». Будучи сослан, знал и видел немало из того, что не укладывалось в героические образы декабристов, которых ещё при жизни стали превращать в романтических «рыцарей из стали». Его описания единомышленников, добавляли больше презрения к этим возмутителям, чем гордости. Поэтому многим Дмитрий Завалишин виделся «исказителем действительности», «клеветником», а его воспоминания считаются необъективными и давно подвергаются сомнению исследователями. В этом ряду, к примеру, высказывание Завалишина о своих соратниках по сибирской ссылке: «Не укрепясь ни ясным сознанием, ни нравственною силою, они не выдержали гнёта тяжёлых обстоятельств; отступили назад оттого, что не умели идти вперёд, и с потерею главного своего достояния — нравственного к себе уважения и значения, заимствованных от идей, которых они были представителями...» Он стал первым, кого сначала сослали в Сибирь, как преступника по первому разряду, а затем выслали обратно в Европу (российскую), причём, под строгий полицейский надзор. Впервые эти воспоминания были опубликованы в Германии (1904). Советское декабристоведение книгу никогда не переиздавало — так «неудобный декабрист» Дмитрий Завалишин был предан забвению.
Почему к М. Н. Гернету и М. О. Цетлину у меня большого доверия не возникает? Потому что вижу и понимаю: обелять царя Николая I начали отнюдь не сегодня.
И повесил, и отправил кого на каторгу, кого на Кавказ царь по двум причинам, не знаю, какая из них для него являлась более существенной: это было продиктовано необходимостью в борьбе за власть (последующие события в Польше и судьба его брата Константина тому подтверждение) и чувством страха перед возможностью повторения чего-то подобного.
1827-й год — скоропостижная смерть весной четвероюродного по материнской линии брата Дмитрия Веневитинова. Познакомившись с ним в Москве, Пушкин проникся глубокой симпатией к этому обаятельному юноше. Они сдружились. Всего лишь осенью 26-го тот по протекции княгини Зинаиды Волконской перебрался из Москвы в Петербург, поступив на службу в Азиатский департамент Министерства иностранных дел. Поселился в доме Ланских и 2 марта, перебегая легко одетым с бала в доме Ланских в свой флигель, Дмитрий простудился. Болезнь переросла в тяжёлую форму пневмонии, от которой он 15 марта умер, не дожив до 22 лет. Тело было отправлено в Москву. На похоронах брата на кладбище Симонова монастыря* Пушкин был вместе с А. Мицкевичем.
* В тридцатые годы XX века, при сносе Симонова монастыря, тело Д. В. Веневитинова было перезахоронено на Новодевичьем кладбище.
1828-й год — смерть старушки-«мамушки». Через семь лет Пушкин помянет её добрым словом в стихотворении «…Вновь я посетил…».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—101) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!»
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 82. «…смущённый вид дяди Карла в течение долгого времени»
Эссе 84. Мог ли Николай I называть Пушкина «великим поэтом»?
Эссе 86. Уж очень сильным было желание заполучить в жёны юную красавицу. Пришлось себя пересилить.
