8 октября — 130 лет со дня рождения поэтессы, прозаика и переводчицы Марины Цветаевой.
Впервые имя Психея появляется в поэзии Цветаевой в стихотворении 1918 года, написанном от лица Психеи, вернувшейся «домой» и стоящей на пороге, если не в буквальном смысле, то, по крайней мере, в смысле переломного момента жизненных странствий. Перед нами как бы мизансцена, в которой участвуют два лица, но мы слышим лишь монолог героини:
Не самозванка — я пришла домой,
И не служанка — мне не надо хлеба.
Я — страсть твоя, воскресный отдых твой,
Твой день седьмой, твое седьмое небо.
Там на земле мне подавали грош
И жерновов навешали на шею.
— Возлюбленный! — Ужель не узнаешь?
Я ласточка твоя — Психея!
Основные мотивы и образы стихотворения восходят к знаменитой вставной новелле «Амур и Психея» из романа древнеримского писателя II века Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел». Новелла об Амуре и Психее, да и вся книга в целом, понималась как странствие человеческой души в поисках Бога.
Психея приходит в дом Амура и Венеры. Для Венеры она самозваная невестка. Венера объявила через Меркурия, что разыскивает служанку Психею, а когда Психея приходит в ее дом, заставляет ее работать и выполнять тяжелейшие поручения. Психея напоминает Амуру о счастливых днях (ср. «на седьмом небе от счастья»), проведенных в волшебном дворце. Венера действительно обвинила Амура в том, что из-за «интрижки» с Психеей он забросил свои обязанности. Психея скиталась («бродяжничала») по земле в поисках Амура как нищенка. Прежняя красавица выглядит уродливой.
Любопытен тут образ ласточки:
«— Я ласточка твоя — Психея!».
Апулеевский сюжет этот образ никак не проясняет.
В русской поэзии ласточка как образ души впервые возникает в поэзии Г. Р. Державина в стихотворениях «Ласточка» (1792, 1794) и «На смерть Катерины Яковлевны…» (1794).
Душа моя! гостья ты мира:
Не ты ли перната сия? —
Воспой же бессмертие, лира!
Восстану, восстану и я, —
Восстану, — и в бездне эфира
Увижу ль тебя я, Пленира?
(1792, середина 1794)
или
Уж не ласточка сладкогласная,
Домовитая со застрехи,
Ах! моя милая, прекрасная
Прочь отлетела, — с ней утехи.
<…>
О ты, ласточка сизокрылая!
Ты возвратишься в дом мой весной;
Но ты, моя супруга милая,
Не увидишься век уж со мной.
(На смерть Катерины Яковлевны, 1794 году июля 15 дня приключившуюся)
Соотнесение ласточки с Психеей-душой у Цветаевой, скорее всего, идет непосредственно от Державина, обрастая дополнительными ассоциациями.
В 1920 году Цветаева пишет стихотворение «Психея», героиней которого оказывается Н. Н. Пушкина.
С одной стороны, Цветаева опирается на реальные факты жизни Гончаровой.
Вот, например, письмо сестры Пушкина О. С. Павлищевой, которая так писала о своей невестке:
«Она вращается в самом высшем свете, и говорят вообще, что она — первая красавица; ее прозвали «Психеей». <…> Заставать ее по вечерам и думать нечего; ее забрасывают приглашениями то на бал, то на раут. Там от нее все в восторге, и прозвали ее Психеею, с легкой руки госпожи Фикельмон, которая не терпит, однако, моего брата — один бог знает, почему».
Однако, между реальностью жизни и реальностью поэзии – не просто дистанция огромного размера, а это два совершено различных мира.
В стихотворении Цветаева конструирует «двуслойный» образ героини, в котором под оболочкой Психеи скрывается совершенно иной мифологический персонаж.
Цветаева представляет Психею-Гончарову порхающим «мотыльком», нанизывая далее различные признаки ее «психейности»: она — «птица», «бабочка», «призрак», «привиденье», «пери», просто «Психея». Она не ходит, а «впархивает» и «выпархивает».
Поэт же, влюбленный в Психею, — конечно, «чудовище», как в сказках «Красавица и чудовище», которые тоже восходят к апулеевской новелле «Амур и Психея». Варианты сказки известны по всей Европе. В России сюжет наиболее известен по сказке «Аленький цветочек», записанной русским писателем С. Т. Аксаковым со слов ключницы Пелагеи.
Отличие цветаевской версии только в том, что Психея-Гончарова совсем не любит свое «чудовище» с его «волчьей полостью» и пылкими «арапскими» поцелуями. Примечательно, что и в этом описании контрастной противоположности супругов Цветаева, возможно, опирается тоже на письма О. С. Павлищевой:
«Моя невестка очаровательна; она вызывает удивление в Царском, и императрица хочет, чтоб она была при дворе. Она от этого в отчаянии. <…> Но зато Александр, я думаю, на седьмом небе… Физически они — две полные противоположности: Вулкан и Венера, Кирик и Улита и т. д. и т. д».
На пеннорожденную Афродиту-Венеру намекает образ «пустой пены» бального платья, отраженной «в пыльном зеркале». В конце текста от Психеи остается лишь оболочка, причем даже не сама оболочка, а ее отражение — мнимая оболочка, и даже это отражение смутно, поскольку зеркало покрыто пылью. Вся эта метафорика имеет ощутимый привкус платонизма: в земном мире с его неправильной «оптикой» мы принимаем внешнее за внутреннее, Венеру («пену») за Психею (душу). На Афродиту намекают и другие любовные и водные мотивы. «Каждый перл на шейке плавной» напоминает и о «плаваньи», и о жемчуге, добываемом из воды, и о раковине Афродиты.
Если Психея-Афродита в стихотворении Цветаевой — это воздух и вода, то поэт — это огонь. Причем Амур растворяется в образе другого «огненного» бога — «черного» бога-мастерового — Гефеста-Вулкана. Отсюда горячий и пенящийся «пунш», «пышущая трубка», «пылкий поцелуй», прожигающий перчатку, «пепел», ниспадающий на «персидский палевый халат», а, возможно, и «волчья полость». Брак Венеры и Вулкана знаменит только изменой Венеры с Марсом и последующей местью Вулкана.
Можно усмотреть здесь аллюзию и на третье действующее лицо драмы, оставшееся за кулисами, — на Дантеса. О нем в стихотворении прямо не говорится, но автор замечает, что Психея «может быть прощенья просит за грядущие проказы этой ночи». Ответ на вопрос, с кем Н. Н. Пушкина могла «проказничать», довольно очевиден. Дантес как кавалергард и возлюбленный «Венеры» — несомненно «Марс».
В образе Пушкина важно, что он не жертва обстоятельств, он «сам» провожает Психею, чтобы остаться в одиночестве. О доминирующем положении Пушкина в тексте говорит и сложная система аллитераций. Аллитерации насквозь пронизывают стихотворение и усиливают ощущение «потока», «окрашивая» его элементами имени Пушкина. Слово «Пушкин» «расходится» на свои составляющие, сливаясь с элементами «Психеи». Все время повторяются «п» и «у»: клубы дыма над курящейся трубкой, или же пара над пеной бурлящего пунша, то отзываясь трепетом крыльев мотыльков, поцелуев и танцевальных «па».
Психея — такая же часть поэта, как его пунш и трубка, халат и пепел. Психеи как таковой для него не существует, она лишь образ, живущий в сознании поэта, эквивалент совершенной «оболочки», отображенной зеркалом.
В стихотворении образ поэта растворяется в образе Психеи. Психея — эманация души поэта, он «растворяется» в образе, созданном собственным воображением.
Психея художника — порождение его собственной души или просто его душа. Земная же «Психея только «экран», на который проецируется этот идеал.
Автор текста — Алексей Викторович Ильичев заведующий Научно-организационным центром музея.
