Театр, полный зал.
К нам, зрителям, вышел старичок в белых кроссовках и джинсах. Как обычно, слева. Толковые сцены всегда начинаются слева, а потом переходят направо. Но мужчина стоял в углу, не доходя до середины сцены. И вещал.
Звали его Вячеслав Семёнович Спесивцев - гениальный советский и российский театральный режиссер.
Он говорил о нас, его зрителях. Потом о прошлом, о том, как прочитал книгу Габриэля Маркес и был сражен наповал. Как пообещал себе поставить эту книгу на сцене! И как сдержал обещание.
Через несколько лет в Россию приехал сам Маркес. Он был разгневан тем, что Вячеслав Семёнович не спросил его разрешения поставить Сто лет одиночества. А потом, не зная русского языка, он посмотрел спектакль и был сражен не меньше, чем сам Спесивцев, когда-то давно прочитавший его книгу.
Вы вообще можете в это поверить? Сам Габриэль Маркес сказал, что разрешает ставить свои книги только Спесивцеву, и только в его театре! И больше нигде!
Гении нашли общий язык и стали друзьями. И мне все ещё трудно в это поверить.
А сама постановка... Что о ней сказать? Шедевр. Бессмертное искусство. То, ради чего стоит получать образование, чтобы потом воспринять как можно больше, и все равно с грустью осознавать, что ты можешь понять лишь малую часть.
Я не смогу передать ее шарм через экран. И всё-таки остановлюсь на некоторых моментах, которые, как мне кажется, я смогла разгадать.
Занавес. Огромное белое полотно, лёгкое, как пух. Перед ним, в начале, проходил Алексей Иванюк, играющий Мелькиадеса. Почти в полной темноте он пронес в руках небольшую лампаду из левого края сцены в правый, где через несколько секунд зажёг проектор, направленный в зал. Яркий луч скользил по рядам. Это было прекрасно. И всё-таки Спесивцев не зря начал с того же свою речь. С нас. Со зрителей, которые на несколько мгновений почувствовали себя особенными под желтым лучом. И сразу же отдали все свое внимание сцене, стали частью постановки. По крайней мере неосознанно. Гениальный театральный ход.
А потом занавес пал!
В его мягких волнах катались, прямо по середине сцены, влюбленные Хосе и Урсула.
Всю постановку это белое полотно играло свою роль. Его сжимали в руках актеры, подтягивали вверх, залезали с ним под потолок! Оно накрывало погибших, как саван, и было реальным саваном Аморанты. Это те белые простыни, на которых улетела Ремедиос. Это целый телеэкран, на который транслировались лица героев в моменты пика их напряжения и духовных терзаний! Занавес был живым.
Белые одежды героев могли чернеть по ходы постановки. Тут, я думаю, все очевидно.
Но была ещё одна "игра" с их костюмами. Точнее, с гримом.
Каждую смерть Буэндиа Мелькиадес отмечал черной тушью, рисуя знаки на лице пока ещё живых героев. Первым ушел Хосе Аркадио. Мелькиадес отметил его черным и накрыл белым занавесом- саваном.
Примечательно развитие полковника Аурелиано. Всю первую часть постановки он повторяет: Столько мучиться, и все для того, чтобы шесть ублюдков убили тебя, и ты ничего не можешь поделать.
- Наверное молится. - отвечает ему голос откуда-то сзади. И отдает приказ о расстреле.
Очередной солдат. Неважно, кто он. Слишком незначителен, чтобы давать ему тело. Он голос. Голос войны, олицетворение человеческой жестокости. Любой может быть на его месте, ибо война стирает лица и судьбы. Солдат - это, в первую очередь, солдат, а не личность.
Так вот. Полковник Аурелиано.
Помните, как начинается эта книга?
Я помню первые несколько страниц практически наизусть.
Много лет спустя, перед самым расстрелом, полковник Аурелиано Буэндия припомнит тот далекий день, когда отец повел его поглядеть на лед.
Если вы читали, то знаете, что полковник умер не от пуль. Но Спесивцев идёт дальше. Его полковник не умирает.
Мелькиадес отмечает его, когда Аурелиано отправляется на войну. Он уже покойник? Нет.
Полковник будет с нами в течение всей постановки. Он много раз появляется с черными знаками на лице пока, после его сюжетной "смерти" у каштана, Мелькиадес не подставляет ему, стоящему на коленях, таз с водой, чтобы умыться. Гадать не нужно - перерождение.
И вот уже Урсула принимает Нового Аурелиано как своего сына. Но это уже Аурелиано Вавилонья - ребенок Меме, выросший в ювелирной мастерской Полковника.
Его, освещённого проектором, вы можете видеть на фотографии внизу.
Теперь, возможно, вы обратили внимание на сложнейшие и при этом лаконичные и чудесные декорации.
Сцена разделена на уровни.
Все актеры, как акробаты, ловко маневрируют среди стальных лесов. Нужно сказать, что их движения и танцы отточены и поставлены идеально.
Декорации выглядят немного громоздко, но только на первый взгляд.
Они всегда полны персонажами. На них актеры изображают любое действие и место из книги великого Габриэля Маркеса. О, как прекрасно они скользят вниз головой по стальным прутьям. Как они прыгают и почти взлетают на верх!
Мое сердце защемило от боли, когда с самого их верха падал расстрелянный Аркадио.
После звука выстрелов за ним вспыхнули алые лампы.
Свет здесь был использован мастерски. Основным цветом был белый. Нет, не красный. Он, как вершина трагедии, зажигался на несколько секунд всего пару раз.
Все сцена была либо светло-желтой, либо сиреневой или нежно-голубой. Господи, сколько несчастий и смертей было показано зрителю. Но Вячеслав Семёнович очень тонко чувствовал атмосферу всей постановки и знал меру эффектам.
А ещё у постановки был голос с особенным тембром.
В детстве я обожала аудиокнигу "Сто лет одиночества". Я хорошо чувствую атмосферу текста. И я помню те непривычные и притягательные интонации диктора, которые добавляли ей красок. И вот, спустя столько лет, я услышала их вновь. И отличила безошибочно.
Текст - это единство зрения и слуха для меня. Но говорят только наши внутренние дикторы. Невозможно повторить интонацию, которые ты никогда не слышал. Но поверьте мне на слово - у этой части человеческой культуры она своя собственная, неповторимая. Безмерно глубокая и притягательная.
Мне было так страшно! Я плакала вместе с Урсулой. Я восхищалась и содрагалась от Мелькиадеса. Я улыбалась, иногда немного презрительно, смелым выходкам и напору Хосе Аркадио.
Это было нечто, подобное соприкосновения душ. Я не помню, чтобы когда-либо в театре ещё мне приходилось наблюдать перед собой нечто, что так сильно трогало бы меня.
Это вечная книга. Это вечная постановка. Это бессмертное искусство, и о нем невозможно перестать говорить.
Но мне, пожалуй, пришло время остановиться.
Браво. Спасибо Вячеславу Семёновичу Спесивцеву и великолепным артистам, творящим магию.
