Восстань, пророк! И я восстал –
и занемог, как увидал,
что на земле моей творится…
И захотел я раствориться –
не видеть подлости и лжи.
О Боже! силы одолжи!
«А ты не трусь, – ответил Бог, –
Священна Русь, блажен пророк!»
2. Поэт и чернь
Печной горшок тебе дороже.
Ещё тебе дороже рожи
чиновников, царей, владык.
Тебе, народ, не надо книг.
Стадам не надобны стихи:
нужны им кнут и пастухи –
и колокольцами монеты
подвешены. П-шли вон, поэты!
Нам злобу дня, святую злобу
дано не зря нести до гробу.
Наш бог отныне интернет.
Отстань, назойливый поэт!
И я отстал. Восстали травы –
для сена или красоты?
Добраться бы до простоты,
минуя собственные нравы…
Поэт и чернь. А, может, правы
и я, и ты?
3. Черновик черни
Певцу ль казнить, клеймить безумных?
Они ни в чём не виноваты,
что их кружа́т в дубравах шумных
забритые из них в солдаты.
Их бьют и мучат и пытают
свои же, а не вражьи силы.
От колыбели до могилы
их вечно сказками питают.
Мне стыдно звать народ толпою,
а барство называть элитой.
Голодным волком я завою,
так и не став собакой сытой!
4. Зима
Тоска и скука. Как это знакомо,
когда пишу, а на́ сердце истома
и ожидание, что звуки сева
снежного сомкнутся. И с мороза
влетит как роза дева!
- Мы попутно к вам заглянули
по метели:
мама́ и милая сестрица…
А я смотрю: какие лица
прекрасные! да неужели?!
Перо отброшено…
И пир горой!
А там и поцелуй не за горой.
И жизнь становится такой
игрой прелестной –
и вальсы удивительно уместны.
И я в любви поочередно признаю́сь
в такой глуши
то первой, то второй сестрице –
и от души
смеюсь:
«А может, правда, не влюбиться ль?»
«Но нам пора, –
ревнивая мамаша
мне пальчиком грозит, –
нас ждёт дорога наша».
5. Набросок
Трудясь над образом прелестной
любви моей, святой и тайной,
я лирой стал, а после песней,
как образ сей необычайный.
И ты услышала меня,
но я забыл твой лик печальный.
Любовь моя, твой образ тайный
всю жизнь преследует меня.
6. Идеал
Я вспоминаю, ты – иная:
небесная, пока я ждал.
Дождался – ты опять земная.
Забыл – ты снова идеал.
7. Зимняя ночь
Затопил я печь -
дом прогрел.
Подошёл к окну.
День прошёл.
За окном снег,
в небе луна.
Только встал –
снова спать пора.
Записал стишок
про короткий день.
И уехал в ночь
к милой моей.
И пошла любовь
хоть куда!
Только вот беда:
конь убёг без меня
8. Арион
Куда же делся Арион,
грозою выброшен на сушу?
В каком краю сокрылся он,
спасая Родину как душу?
Он пел и до сих пор поёт
не слышимые миром гимны.
Их слышит лишь дельфин наивный,
когда вдоль берега плывёт.
9. (Из Карамзина)
Москва храпит. Хрипит и конь.
Опричник бьёт его рукой.
Под виселицей конь застрял.
Качнулся труп, затем – другой.
Опричник трупы бьёт рукой.
А конь хозяина узнал –
он с ним полсвета проскакал.
И вот висит. Москва храпит.
Опричник бьёт рукой коня:
«Ты что застрял? Неси меня!
Нас ждут изменники царя.
Успеть бы – впереди заря…
Измена! Чуешь, конь, измена!
Ниспровергают суверена!
А ты стоишь и слёзы льёшь.
Мне дан приказ – казнить любого,
кто на царя поднимет слово.
Вперёд, мой конь! Не пропадёшь!»
Москва храпит и видит сны,
как все, кто надо, казнены.
И царь спасён всея Руси!
Пощады царской не проси.
И понял конь, что всем хана,
раз на престоле сатана.
Москва. Рассвет кровав, но ясен,
что наступило время казней.
И в Петербурге пять повисли –
за что? за то, что были мысли.
А дальше – больше, без конца…
И весь-то сказ про мертвеца.
10. Читая Чаадаева
Взойдёт ли наконец
счастливая заря,
где смесь казармы
и монастыря?
Элита холопов.
Аристократы ворья.
Русь Чаадаева – и моя.
11. Анчар
Пустыня, мёртвая песками.
Но древо выросло из корня
и напитало землю ядом
покорности.
И напитало воздух смрадом
бездарности.
А царь был рад,
что древо яда
поможет справиться
с соседями.
И он раба послал за ядом,
мол, пусть поделится анчар.
И умер раб,
принесший яд.
И вымер род людской
от чар
невыносимых древа яда.
12. Стансы
Нет, я – не льстец! Но Русь – одна.
Другой не будет у меня.
Какая есть – такая есть.
Любить её – большая честь.
Когда я думаю о ней,
мне страшен дух грядущих дней.
Но я приемлю даже страх
и чту её и взлёт и крах.
И я храню её в себе,
в моей единственной судьбе.
И говорю – и не боюсь:
«О, как же ты безумна, Русь!»
И отвечает мне она:
«Но это не моя вина».
«А чья? – «Тиранов и рабов».
Неужто, Русь, и я таков?
13. Цветок
Цветок я в книге нахожу –
и сам я, кажется, брожу
полями, скрытыми далече,
и слышу собственные речи.
Я сам с собою говорю –
и, вопрошая, отвечаю,
что я в тебе души не чаю.
Душою в прошлое парю.
Цветок засох и стал закладкой,
верней сказать, он стал загадкой,
какую мне не разгадать,
хоть книгу всю перечитать.
И я читаю в сотый раз,
как сердце вдруг словам внимает,
что здесь закладка не про нас.
А про кого? Цветок лишь знает.
14. В садах Лицея
Сады Лицея вспоминая,
себя я в память заточил…
О, как себя я расточил
за эти годы… А сады всё те же
и даже гуще стали, а не реже.
Я растерял мои мечты
в пылу сердечной суеты…
Воспоминания теснятся,
да вот цветы уже давно не снятся.
Я восполняю сны стихами.
В садах Лицея я как в храме
молюсь о тех, кого уж нету с нами.
Сады, прекрасные сады!
Сюда ведут меня библейские следы:
здесь я утешен, вспоминая,
как вышел грешником из рая
и как вернулся в дом отца,
всё расточивший до конца…
И пал к ногам деревьев я
в садах Лицея, где моя семья.
15. Поэт и Муза
И молвил:
«Муза, не проси покоя,
покуда в мире
торжествует горе».
16. К вельможе
Ты видел всё: и суету сует,
и праздный свет, и философский диспут,
и за кулисами артисток,
на дам похожих из Севильи,
и их обманутых мужей ты видел.
Измены кончились величественной сменой
всех декораций и свобод.
Законодательницей мод
в Европе стала гильотина.
И го́ловы летели, как шары,
в корзины как в миры иные.
Ты видел всё: и суету сует,
и даже то, что смысла в жизни нет.
В Россию ты вернулся неспроста:
здесь нет свобод – зато есть красота!
Одно нас губит: подражанье
как верная дорога к вырожденью.
Не парижане мы, не лондонцы и не севильцы.
Чему дивиться? – Хороши девицы!
Талантами не обделён народ.
Так кто же мы? – Европы оборот, –
и весь ответ твой. Понимай, как знаешь.
Ты видел всё. И всё ты понимаешь.
17. Бесы
То ли мы с дороги сбились,
то ли бесы сбили нас.
Доигрались, отбесились
всей округой напоказ.
То ли снеги, то ли листья,
то ли черти правят бал.
Тут как тут раздался выстрел –
домового наповал!
Домового не хоронят.
Ведьму тащат на панель.
«Эй, ямщик! нас в пропасть гонят!»
«Барин, это же – метель.
Это вьюга в чистом поле
раскружилась – не беда».
«Эй, ямщик, гони на волю!»
«Знать бы, барин, гнать куда…»
18. Элегия
Безумие прошло. Мой путь уныл.
Но старое вино меня развеселило.
И, стоя на краю могилы,
о жизни я заговорил.
Я жить хочу, а умирать не смею,
хотя печали одолели.
Я многое сказать ещё имею,
растратив средства, не достигнув цели.
О, сколько раз я разбивал фиал!
И из осколков новый собирал.
19. Неизвестному читателю
Ты, мой читатель неизвестный,
кто б ни был ты, благодарю за честный
восторг или укор, что есть одно и то же:
вниманием они друг с другом схожи.
Смешон, кто требует участия в трудах.
Но ты откликнулся, мой друг, а может, враг.
Какая разница – ты прочитал поэта,
задумался… Вот счастия примета!
Не зря доверил я свои мечты
тебе, мой Аноним, и ты ответил,
слов не бросающий на ветер.
Благодарю тебя за то, что ты есть ты!
20. Заклинание
Такое надо пережить!
Так полюбить, чтоб не забыть,
и заклинание завыть
на кладбище, где по ночам
пустеют тихие могилы
и тени бродят по лучам
по лунным… Тень любви Леилы,
явись как мысль, как дуновенье,
явись хотя бы на мгновенье –
и снова в вечность перейди,
и знай, что встреча впереди!
Так ноет сердце, замирая,
любовь любовью заклиная…
21. Бессонница
По ночам гуляет шёпот –
странный, страшный, скучный шёпот:
капли пролитого дня.
Или это явный топот
запоздалого коня.
Что ты хочешь от меня,
бледный всадник? Ничего,
кроме сердца твоего,
в коем заблудился ропот.
Жизнь – мышиная возня.
22. Герой
Каков наш Государь?
Ах, молодец!
Глядишь,
и скоро каторжников всех простит…
Герой!
Москву холерную утешил
своим приездом,
как иной герой чумную Яффу посетил.
Но вышло слово
мемуариста, что Наполеон
не пожимал руки́ больного
чумой.
Хорош герой!
Каков наш Государь?
Лет через тридцать
последний каторжник,
глядишь, и возвратится…
А наш герой
заслуженно уйдёт
на вечный отдых
от земных забот.
23. Наша родословная
В конце концов, мы все – мещане,
помимо тех, кто дворянин,
кто при Дворе пред палачами
играет словом «гражданин».
Хотелось бы, конечно, знать,
а что есть нынешняя знать?
А то́ есть нынешняя знать –
быть всем и ничего не знать.
В конце концов, мы все – мещане.
Мы все – мещане как один.
Не то беда, что обнищали,
а то, что вымер гражданин.
И тут повылезли князья
из настоящего грязья,
что и понять уже нельзя,
кто есть враги, а кто друзья.
24. Поэту
Осколки памяти,
осколки.
Так бьётся сердце
через край.
Так одиноко воют волки.
Не за-бы-вай!
Не за-бы-вай!
И не молчи –
ты бог, ты царь,
ты высший суд
свободы вольной.
Не зря язык дан колокольный
тебе, поэт,
тебе, звонарь!
25. Красота
Италия – моя мечта.
Испания – моё виденье…
Но есть иная красота:
там юг, здесь север вдохновенья.
Сюда погода ледяная
заносит утлый мой челнок.
Мне ближе красота иная,
где солнце дальше – ближе Бог.
26. Соловей и роза
Погубила грёза,
грёза погубила.
Неужели роза
соловья убила?
27. Мадонна
Чистейшей прелести чистейший образец.
Сбылась мечта. Но вы не верьте! –
здесь предугадыванье смерти,
венец терновый и конец.
Оружие пройдёт Тебя! –
пророчествовал Симеон Мадонне.
И вот, рыдая и любя,
жена – одна в осиротевшем доме.
28. Дуэль
Пускай оскорблён,
но унижен не буду.
К барьеру, барон,
я вас не забуду.
Я кровью своей
вас навечно помечу.
И жизнью моей
перед Богом отвечу.
Желанная смерть
как последняя воля.
За честь умереть
есть высшая доля.
май-июнь 2018 г.
Оскар Грачёв
