Теперь все шутки были обращены на Марфу, которая собиралась вырвать косы сопернице:
- Марфа, когда ж это он умудрился? Ты что ж, и не заметила, что его дома не было?
Марфа «отстреливалась»:
- Записать-то в метрики можно кого угодно, а мой всегда был дома! А по вечерам так он со двора не уходит, только скотину управит и все.
«Добрые» товарки не унимались:
- Так и Дуська, небось, тоже в это время управляться выходила. Вот и «управились»!
Когда Евдокия принесла дочку домой из домика на последней улице села, где был устроен роддом, через два месяца соседки и те, с кем Евдокия работала, стали приходить по обычаю проведать роженицу и подарить что-нибудь новорожденному. Все в один голос говорили, что девочка – вылитый Кузьма.
Вначале Марфа говорила, что все младенцы на одно лицо, и придумать, на кого оно похоже, дите, можно что угодно.
- У меня вон их трое, и все похожи друг на дружку, а когда родились, так ничего общего и не было.
Она перестала спорить по этому поводу, только когда сама пришла к соседке. Девочке уже было три месяца, она крепко сидела на руках у матери, глядя черными глазенками на пришедших. Темные кудряшки и уже хорошо обозначенные тонкие бровки упрямо указывали на родство этого ребенка с ее детьми. Марфа оставила погремушку и кусок фланели на пеленки и, ничего не сказав Евдокии, вышла. Как она разговаривала с Кузьмой, никто не знает, но по селу ходила с ним, как всегда: гордо подняв голову и крепко держа мужа под руку. Поговаривали, что она время от времени посылала старших детей с гостинцами для девочки, передавала ей вязаные шапочки, штанишки. Она полностью прекратила разговоры об этом, когда на очередном перерыве на току опять кто-то начал задевать ее, сказав:
- Значит так, бабы, хватит языками молоть! Дите ни при чем! И Дуська молодец – родила себе, а не кому-нибудь другому. А что мой там оказался, так это случай, мог и твой, Маруська, там быть, и твой, Катька. Она ниче не требует, и пускай дите растет.
Женщины смущенно проговорили, что действительно, пускай растет девочка, а Дуську судить строго нельзя. На том село и успокоилось.
Ольга росла хорошенькой, звонкой девочкой. Мать в ней души не чаяла. Часто можно было слышать их смех со двора. Одевать дочку Евдокия старалась не хуже всех, у нее всегда были ленточки и бантики в ее кудрявых волосах самые яркие. В школе она училась хорошо, после восьмого класса поступила в медучилище на фельдшера-акушерку. Евдокия держала ее в строгости, она хотела, чтобы у дочки жизнь сложилась лучше, чем у нее. Она мечтала о том, что Оля выйдет замуж, родит детей, и ей, Евдокии, к старости будет куда приклонить голову.
Когда она поступила в медучилище, на нее обратил внимание старший сын Марфы и Кузьмы, Николай, который был старше нее на четыре года. Евдокия заметила, что он стал останавливаться у их двора, иногда они стояли у забора, о чем-то разговаривая, и, встретив Марфу, сказала:
- Марфа, скажи своему Николаю, что не надо ему к Ольге присматриваться, нельзя им.
- Натворили вы с Кузьмой дел! – проговорила Марфа. – Как я сыну скажу это?
- А если полюбятся, что делать будем?
- А ты скажи своей Ольге, а они уже пускай сами объясняются.
- Да не, Марфа, я не смогу.
- Родить-то вот смогла, - не удержалась Марфа. – А сказать теперь не можешь.
Евдокия молчала.
- Ладно, поговорю. А лучше Кузьму заставлю, пусть он все расскажет сыну.
Евдокия не уходила, и Марфа подумала, что она хочет сказать еще что-то.
- Ну, чего еще?
- Ты, Марфа, не держи зла на меня.
- Очнулась! Пятнадцать лет собиралась сказать? Да уже шестнадцать скоро! – Она помолчала, потом, отвернувшись, проговорила:
- По-бабски я тебя понимаю. Правильно сделала, что родила. А вот Кузьму не прощу. Если б хоть где-то подальше, чтоб не видела я, а то вот тут каждый день твое дите перед моими глазами! Думаешь легко?
- Ты не думай, Марфа, я его больше не пустила, как только поняла, что забеременела. Мне ведь больше ничего не надо было.
Марфа усмехнулась:
- Значит, ты его как производителя использовала? Осеменил – и пошел вон?
- Выходит, что так...
Они засмеялись. Проходящие мимо две женщины недоуменно смотрели на смеющихся соседок, отношения которых столько лет были предметом толков и пересудов в селе.
Когда Николай, в очередной раз приехав из Ростова, где он работал на заводе, прошел мимо их двора, Евдокия забеспокоилась. Как Ольга отнесется к этому? Она ведь не догадывалась, что сердце дочери давно занято, и вовсе не Николаем. А прошел он мимо, потому что на попытку объясниться с нею Ольга сказала, что у нее есть парень. Конечно, это было не совсем так, парень был тогда только в ее сердце.
Но ведь сердце было занято.
Через неделю Евдокия встретила Марфу у магазина. Скупившись, она подождала соседку, и когда та вышла, спросила:
- Ну что, Кузьма поговорил с Николаем?
- Ой, не спрашивай! Я думала, что они подерутся. Когда Кузьма сказал, что ему с Ольгой нельзя любиться, Николай спросил, почему. А отец сразу и сказал: «Сестра она твоя!» Тот не понял сразу. «Как так? - спрашивает. – Какая такая сестра?» «По отцу, - отвечает Кузьма, - по мне, то есть». Что тут началось! Сын кричит, что отец чуть не испортил ему жизнь, что он изменщик, а я между ними бегаю, успокоить не могу. Ну и мне досталось – кричит на меня: «Как ты могла простить ему это?» Потом все поплакали и успокоились. А Коля потом сказал, что все равно ничего не получилось бы – у Ольки твоей уже есть кавалер.
- Какой кавалер? Ты что говоришь? Приезжает из училища своего и только с подружками.
- Ну так, может, там, в районе у нее кто есть?
- Я выспрошу у нее, - проговорила Евдокия.
