О книге Кирилла Соловьева про политическую повседневность последнего десятилетия Российской империи. Начинается она с описания дня, когда в Петербурге открылась Государственная Дума - 27 апреля 1906 года многим казался переломным в истории страны.
Прием, устроенный депутатам Николаем II, показал: диалог власти с теми, кого привела в Зимний дворец первая русская революция, будет складываться непросто. Император пребывал в состоянии то ли депрессии, то ли старательно скрываемой ярости. «Какие скверные физиономии!» – отозвался о депутатах один из министров. Презрение ощущали и некоторые народные избранники к сановникам. Проиграют и те, и другие.
Среди достоинств книги – пестрота фактов: от данных по принятым законам до поводов, по которым депутаты прогуливали заседания. Если констатируется низкая явка избирателей, то можно сравнить её масштабы в Курске, Симбирской губернии, Брянском уезде Орловщины. Если рассказ о региональной специфике выборов, то анализируются характерные ситуации: «В Курляндской губернии безраздельно господствовали остзейские бароны, которые могли провести любого кандидата. В Оренбургской выборы в немалой степени определялись симпатиями мусульман, которые поддерживали кадетов», а в Москве расклад сил мог зависеть от позиции домовладельцев-арендаторов, проживавших в районе Марьиной рощи и оказавшихся винтиками некоей финансовой операции, связанной с арендой земли. «Крупные планы» соседствуют с «общими». Соловьев разъясняет различия в программах, дает портреты отдельных депутатов – и групповые портреты каждой фракции, порой объединявшей ученых с мировым именем и неграмотных крестьян. Рассказывается и о роли, сыгранной в истории парламентаризма велосипедом Милюкова, усами Головина, сигарой Пуришкевича.
Вопрос, а стала ли Россия в 1906-м конституционной монархией, для юристов был поводом к трактовкам, противоречащим друг другу. Одни отмечали: сложившееся устройство страны не походило на то, что наблюдалось в Англии, соответствуя немецким образцам. Полномочия Думы были ограниченными, но «император в большинстве случаев отныне не мог законодательствовать самостоятельно». Другие юристы считали: подлинной конституции в стране нет, но можно говорить о неких «конституционных началах». Правые монархисты ситуацию интерпретировали в соответствии со своей картиной мира: «царь не мог умалить собственную власть, даже если сам того желал. Кроме того, император даровал конституцию, а значит, мог забрать дарованное назад». Так считали и депутаты, именовавшие себя черносотенцами. Но тут возник повод для раскола. Не первого, не последнего.
Необходимость формирования политических партий объединила несхожих людей, сторонников разных взглядов на будущее страны. Крайности сходились. Вторая Дума, созванная после роспуска первой, стала более оппозиционной и непредсказуемой, что могло выражаться в едином голосовании радикалов. Левые отстаивали свои принципы, правые потакали им, чтобы… ускорить роспуск парламента.
Подданные империи не имели равных избирательных прав, но состав Думы, отмечает историк, был демократичным. Почти половину первой и второй составили крестьяне. Немало было рабочих. Подобным не могли похвастаться немецкий рейхстаг и английская палата общин. Власть с этим боролась. Ее настойчивость в проведении лояльных депутатов становилась всё заметнее.
Книга знакомит с разнообразием методов применения админресурса. Например, редактирование списков избирателей и публикация их с недельным опозданием, чтобы не было времени обжаловать. В Нижнем Новгороде перед голосованием развели мосты через Оку, изолировав рабочую часть города. К желаемому результату такие меры приводили не всегда. Читателей, думаю, позабавит история, как товарищ министра внутренних дел требовал от костромского губернатора гарантированное избрание правых, а тот не видел к подобному исходу голосования предпосылок. Столичное начальство предлагало их создать. Не вышло – депутатами стали оппозиционеры, главу региона наказали: перевели в Олонецкую губернию. Проще оказалось поменять правила, сократив представительство от Польши и Кавказа, усилив права более состоятельных горожан и т.д.
Но депутаты тем временем обретали опыт законотворческой деятельности, укрепляли контакты с правительственными кругами, учились влиять на общественное мнение. Менялось и общество: «становилось более организованным, готовым отстаивать свои интересы», используя в том числе Думу.
Наша жизнь дает немало поводов реагировать на слова «российский парламентаризм» усмешкой. Увы, здесь слишком долго голосовали единогласно. Затем нас учили, что парламент – не место для дискуссии. Боюсь, многие назовут деятельность героев книги «болтовней». Тем полезнее ее прочитать. Чему-то улыбнуться, где-то увидеть печально знакомое, многому – позавидовать.
Виталий Черников
