Приведенный ниже текст представляет собою фрагмент посвященной итогам Цусимского сражения записки флагманского штурмана Крейсерского отряда 2-й Тихоокеанской эскадры, капитана 2-го ранга Сергея де Ливрона, опубликованной в 1907 году в третьем томе сборника документов периода Русско-японской войны, изданном Военно-морским ученым отделом Главного морского штаба. Автор документа дает пространный и достаточно подробный обзор факторов, повлиявших на трагический для российской эскадры исход боя, так что записка де Ливрона хорошо дополняет донесение, сделанное командиром отряда контр-адмиралом Оскаром Энквистом:
Помимо прочего, обращает на себя внимание та часть, в которой идет речь о возможном применении японцами в Цусимском сражении подводных лодок. Несмотря на то, что Сергей де Ливрон с помощью логических умозаключений вроде бы отметает такой вариант, он все же не исключает его вовсе. Что еще раз демонстрирует, насколько ошеломляющее впечатление произвела на российских офицеров явленная флотом Страны Восходящего Солнца мощь.
КОПИЯ ЗАПИСКИ ФЛАГМАНСКОГО ШТУРМАНА КАПИТАНА 2 РАНГА ДЕ ЛИВРОНА
"Находясь в штабе Командующего 2-й эскадрой Тихого океана, на пути из России на Восток на якорных стоянках мне часто приходилось бывать на разных кораблях нашей эскадры и слышать мнения кают-компании и командиров, что если будет у нас бой, то нам достанется, и если мы и пройдем во Владивосток, то с большим уроном, но никто никогда не предполагал о таком уничтожении нашей эскадры, как это пришлось видеть 14 мая в бою при Цусиме, чему, конечно, способствовала полная наша неподготовленность как со стороны личного состава, так и со стороны материальной части.
Главными причинами поражения нашей эскадры у Цусимы надо считать большую меткость японской стрельбы, свойства их снарядов и преимущество их хода перед нашей эскадрой, а кроме того, было много и второстепенных причин, дававших японцам некоторое преимущество.
Преимущество хода японцев дало возможность им обходить на каждом галсе наш головной фланг и бить всеми своими кораблями по нашему головному, а зайдя фланг - и вдоль линии концевых нашего строя, так что все их перелеты не пропадали даром, а были действительны. Между тем, наши концевые корабли, а в особенности 3-й броненосный отряд, сильно растягивались и отставали, вероятность их попадания этим самым, то есть увеличением расстояния до неприятеля, уменьшалась, и стрельба не могла быть сосредоточена все время на одном неприятельском корабле. Большую часть времени эти концевые могли действовать только носовою артиллерией, а иногда должны были и совсем прекращать стрельбу, так как им мешали передние мателоты.
Командир "Жемчуга", капитан 2-го ранга Левицкий, которому приходилось несколько раз пересекать путь броненосцев, переходя на сторону, противоположную от неприятеля, говорит, что видел несколько раз, как на 3-м броненосном отряде башни были повернуты в сторону от неприятеля, так как свои же корабли мешали стрелять.
Такой японский маневр, то есть обход нашего головного, на которого сыпался весь огонь неприятеля, заставлял нашу линию броненосцев уклоняться в сторону, но этому маневрированию мешали транспорты, находившиеся с противоположной стороны неприятеля. Транспорты, находясь в начале боя в строе кильватера в расстоянии 3 - 4 миль от линии броненосцев, после нескольких поворотов эскадры, в первой половине боя сами сильно страдавшие от перелетов неприятельских снарядов, представляли уже из себя кучу кораблей, стоящих носами в разные стороны и двигавшихся по различным направлениям, стараясь не мешать маневрированию эскадры. Транспорты мешали также и движению крейсеров: иногда приходилось крейсерам останавливать стрельбу, так как противник, обладая значительным ходом, обходил транспорты, и они оказывались между неприятелем и нашими крейсерами.
Японцы, имея простор для маневрирования, и видимо, желая не допустить прохода эскадры на север, каждый раз, что наша эскадра старалась лечь на курс к Владивостоку, заходили всей своей эскадрой вперед головного и весь свой огонь сосредоточивали на нем. Делали они это, видимо, таким образом: шли курсом, несколько сближаясь, и в то же время пристреливаясь по черному дыму рвущихся даже об воду своих снарядов, а когда замечали, что снаряды их ложатся близко к цели, начинали страшно частую стрельбу, положительно осыпая наших головных градом снарядов, так что вода около цели, можно сказать, кипела. Продолжая далее обходить наш головной по окружности, им легко было удерживать его в одном и том же расстоянии довольно большой промежуток времени, пока он совсем не отворачивал в сторону или не выходил из строя.
Наша стрельба отличалась медленностью, стреляли очень редко. В Кронштадте за недостатком снарядов нашу эскадру не могли снабдить количеством на 20% больше положенного, а в пути мы не получали их. Найти их в большом количестве во Владивостоке можно было ожидать еще менее, а между тем, предвиделись выходы из Владивостока для сражения с неприятелем. Кроме того, можно было предполагать, что у японцев взят очень большой запас их, сражение могло затянуться не на один день, и запаса их у нас не хватило бы. Ввиду всего этого перед боем был сигнал не бросать снарядов. Эта редкая стрельба и долгое прицеливание, то есть через большие промежутки времени, хотя и сохранила часть снарядов, но дала возможность японцам при большем ходе в эти промежутки перемещаться на большое расстояние, благодаря чему наша стрельба теряла в своей меткости. Сравнительно небольшие попадания в "Баян" и "Новик" в Порт-Артуре, когда они атаковали неприятеля, или в "Цесаревич", когда он бросился полным ходом на неприятеля 28 июля, можно объяснить только быстротою их хода в это время. На "Олеге" тоже было замечено, что при увеличении хода японские снаряды начинали ложиться хуже.
Наша эскадра не могла иметь большого хода, во-первых, потому, что она никогда раньше не училась на большом ходу маневрировать и стрелять, и кроме того, "Сенявин", "Ушаков" и "Апраксин" могли бы развить не более 14 узлов, "Наварин" и "Сисой" - не более 13, "Донской" - 11,5, а некоторые транспорты только 10 узлов, и при том все эти хода могли быть даны при нормальной погрузке, а во время боя все корабли эскадры были сильно перегружены запасами и отчасти углем, и очень сильно обросли за плавание, а потому едва ли бы могли дать и вышеуказанные скорости.
Плохо ли у нас были собраны машины, или недостаточная подготовленность машинной команды, но только во время следования вокруг мыса Доброй Надежды 9-узловым ходом не было дня, чтобы не выходили из строя 1 - 2 корабля из-за повреждения в машине, вследствие чего командующий не раз выражал, что при надобности нельзя будет иметь большего хода.
Не имея достоверных сведений о действиях японцев у Порт-Артура и Владивостока, но основываясь на помещенных в газетах письмах, будто бы японцы стреляют очень тихо, снаряды их плохие и их даже называли "чемоданами", маневрируют они тоже плохо, на эскадре вообще все были в убеждении, что у них все плохо, а в бою 14-го они показали совершенно обратное: маневрировали они очень хорошо - видимо, на это у них было потрачено немало времени, корабли их совсем не отставали друг от друга, а шли как один, и стреляли они очень метко. Возможно, что они время нашего прохода из России до Востока употребили для обучения стрельбе на большом ходу. Попадания японских крейсеров были значительно хуже, чем броненосцев. Наши попадания едва ли были хороши, по крайней мере, их не было видно, и мною были замечены только два пожара: один на "Микасе", другой - на "Идзумо". Адмирал Того доносит о бое 28 июля, что русские корабли плохо стреляют, их снаряды попадают больше в воду, не причиняя вреда.
В бою 14 мая у японцев выбыло со всей эскадры, по донесению адмирала Того, 800 человек и три миноносца, при этом наибольшие потери в людях - на броненосце "Микаса", по которому стреляла вся наша эскадра, только 50 человек. У нас же на трех кораблях: "Олеге" (44), "Авроре" (104) и "Жемчуге" (41) всего выбыло 189 человек. Эти три корабля получили такие большие потери, находясь очень короткий промежуток времени под огнем японских броненосцев, и при том ими японцы особенно не занимались. Потому можно себе представить, какие потери должны были быть на наших броненосцах (на броненосце "Орел" - 300 человек), которые почти без перерыва находились в продолжении 6 часов под огнем. Такие большие потери только и можно объяснить отличной меткостью и особенным свойством японских снарядов рваться на множество кусков разной величины, начиная с горошину, и поражать этими кусками большое пространство.
Трудно было и ожидать у нас особенно меткой стрельбы, во-первых, потому, что комендоров у нас, вообще, обучают стрельбе на расстоянии в 10, много 20 кабельтов, а бой шел на расстоянии от 26 до 60 кабельтов, а главным образом на 50 кабельтов. Затем, оптические прицелы стрельбы были поставлены на эскадре перед самым уходом из России, и с ними как комендоры, так и офицеры почти не были знакомы. Прицелы эти, требующие очень точной установки, не были проверены стрельбою на полигоне у своих орудий. Кроме того, наши люди, имея такие руки, которые сворачивают целые железные полосы, нисколько не приспособлены к обращению с такими нежными инструментами, как бинокли, трубы, прицелы и тому подобное, и возможно, что оптические прицелы ко дню боя потеряли свою точность.
Хотя по пути на Восток почти ежедневно практиковались наводки этими прицелами на корабли, специально для этого удаляющиеся, но практических стрельб, чтобы видеть эффект попадания, было произведено только две в Нуси-бе. Делать еще стрельбы у нас не было учебных снарядов, взять же их в большом количестве не позволяло на кораблях место, а главное - их не отпустили за неимением запаса. Обе стрельбы в Нуси-бе производились в плавучие щиты на расстоянии 20 - 30 кабельтовых при 10-узловом ходе, и стрельба была крайне плоха, что видно из приказа командующего эскадрой относительно этой стрельбы (все щиты остались нетронутыми).
Ко всему этому нужно прибавить, что не было и времени много заниматься этим, так как весь путь шла непрерывно работа по погрузке угля, материалов и провизии: грузили на корабли, грузили на транспорты, перегружали с палуб в угольные ямы и т.д. Не было минуты, когда бы не шла какая-нибудь погрузка угля, и ко дню боя команда, сидящая еще к тому же на многих кораблях на солонине (рефрижераторы почти на всех кораблях скоро отказались действовать) и сухарях и стоящая боевую вахту, требующую напряженного неотступного внимания, была крайне утомлена. Бывало так, что человек весь день грузит уголь, а ночь стоит на вахте. Командные помещения почти все были завалены углем и команда помещалась где попало, а последнее время спать у орудий и коек не давали, а наделали из них защиты. На некоторых кораблях более половины команды состояло из запасных чинов, отвыкших уже от службы, пушек и приборов, и с неохотой шедших на войну, а между тем в Кронштадте много оставалось в экипажах и на кораблях (Кадетский отряд, Черное море) матросов, находящихся на действительной службе и при том желавших идти на эскадре, но почему-то не попавших.
При таких условиях нужно считать, что только настойчивость, характер и энергия адмирала Рожественского могли сделать то, что эскадра, таким образом снабженная и состоящая из недоконченных и почти неопробованных кораблей, дошла благополучно и в целости до Востока. Далее же во время боя от него мало зависело, и тем паче, что вскоре у "Суворова" были сбиты мачты и трубы, так что нельзя было поднимать сигналов, а сам адмирал был ранен.
Японские снаряды рвутся от первого прикосновения даже о воду и дают клубы черного удушливого дыма, по которому они, видимо, и корректируют свои выстрелы. Наши же снаряды не видать, куда падают. Японские снаряды рвутся на бесчисленное множество различной величины кусков, и сила разрыва такова, что эти куски не только выбивают на большом пространстве людей из строя, но портят пушки и пробивают борт, трубы, вентиляторы, делая их, как решето, и сбивают мачты, такелаж, приводы и провода, то есть портят сильно всякую передачу. Наши снаряды пробивают в борту дыру ровную, круглую, величиной несколько больше диаметра снаряда, которую легко заткнуть пробкой. Думая, что и японские снаряды таковы, у нас на эскадре была заготовлена масса различной величины деревянных пробок для забивки пробоин, между тем японские снаряды действуют больше как мина, а не живою силою, как наши. Разорвавшись от прикосновения к борту или какому-нибудь предмету, они силой взрыва или газами пробивают борт и делают рваную пробоину: борт трескается и выворачивается в том месте кусками, и кругом получается большая неправильная вогнутость, благодаря чему трудно такую дыру чем-либо заделать.
Сравнивая пробоину на "Авроре" от нашего 75-мм снаряда, попавшего в борт в Немецком море во время Гулльского инцидента, с пробоиной 75-мм японского снаряда, видна громадная разница, и как невелика первая и как ее легко заделать, так трудно заткнуть вторую, имеющую неправильный рваный вид с трещинами, идущими от нее, и с массой мелких дыр вокруг нее от осколков. Перелеты японских снарядов, попадая в мачты, трубы, сбивают их. На "Авроре" дыры в трубах одна около 40 квадратных футов, другая - 24 квадратных фута, и кругом них масса мелких дыр (как решето). На "Олеге" дыра в трубе тоже около 60 квадратных футов, а на "Суворове" почти в начале боя были совсем сбиты и трубы, и мачты.
Недолеты японских снарядов, разрываясь о воду недалеко от борта, посылают на палубу целые каскады железного дождя, выбивающего прислугу и портящего приборы и орудия. Сравнивая японские снаряды с нашими, могу сказать, что из пяти наших снарядов, попавших в "Аврору" в Немецком море, разорвался только один, а остальные, пробив борт и несколько переборок, остались совершенно целехоньки. Что же касается японских снарядов, то из 17 попавших в "Олег" один только не разорвался и был выброшен за борт, а на "Авроре" из 19 попавших тоже один только не разорвался...
Определение расстояния на "Олеге" велось дальномером Барра и Струда, но еще в начале боя дальномер был выведен из действия, это же случилось и на "Авроре", и тогда пришлось определять расстояние глазомерно. Все эти приборы на эскадре находились на открытом месте, а потому нужно полагать, что и броненосцы скоро лишились этих приборов. Передача установки прицелов голосовая, за грохотом пушек и рвущихся снарядов не слышна, и потому башни и пушки стреляли больше самостоятельно, определяя дальность глазомерно, а иногда комендоры спрашивали офицера на кого стрелять, так как команды руководящего стрельбою на мостике офицера не было слышно, а неприятельские корабли, благодаря серой окраске, не были почти видны.
Сигналов для маневрирования или указания расстояния, или сосредоточения огня на известном корабле поднимать было нельзя, так как уже в начале боя перебиты были стеньги, фалы, провода беспроволочного телеграфа и т.д. Надо полагать, что у японцев есть какие-нибудь короткие условные знаки (не флаги) для передачи в бою приказаний, маневрирования и стрельбы, и какой-нибудь другой способ определения расстояний.
Окрашены японцы были в серый цвет, жаль, что не удалось за дальностью подметить, какого колера, и эта окраска как раз подходила к той погоде туманного, или, вернее, мглистого горизонта, который был в день боя. Благодаря такой окраске их очень трудно было различить - уже в 50 кабельтов они сливались с туманом. С наших крейсеров их не могли даже видеть всех сразу, и поэтому есть между офицерами разногласие о количестве их броненосцев, находившихся в бою в одной кильватерной колонне.
Картина появления японских броненосцев была такова: вылезает из тумана и обрисовывается силуэт одного броненосца, затем другого, третьего, четвертого, и в это уже время первый скрывается и заметен только по отблеску стреляющих пушек. Наши броненосцы, благодаря черной окраске и желтым трубам, выделялись на этом сереньком горизонте всей своей фигурой. При таких условиях до японских броненосцев очень трудно было определять точно расстояния и японцы в этом случае имели преимущество пред нами.
Адмирал Того в своем первом донесении пишет, что в бою 14 мая принимали участие подводные лодки и что японцам принадлежит честь первым пустить их в дело и притом в море. Японские газеты все пишут, что бой начался с минных атак дестройерами, но так как миноносцев не было до вечера видно, то не была ли это атака подводных кораблей? Были ли они действительно, или нет, и сделали ли что-нибудь - трудно сказать, есть только некоторые указания на то, что они могли быть. Виденная на "Олеге" и на "Авроре" короткая мина Уайтхеда с бронзовым отделением, от которой этим кораблям удалось отвернуть, положив на борт, может быть, была и с подводной лодки, так как в это время японских миноносцев не было совершенно видно, а японские корабли были очень далеко, чтобы выпускать их.
Кроме того, сам я не видел, но многие из офицеров и команды уверяют, что "Донской" расстрелял фунешку, шедшую под парусами, и из нее шел как бы пар. Было только довольно странным, когда нам еще до боя пересекли путь несколько как бы фунешек, шедших под парусами, и при этом они шли, казалось, слишком скоро и почти против ветра. Не были ли это подводные лодки, замаскированные парусами? Хотя, судя по погоде, едва ли могли действовать в такую большую волну подводные лодки. Вообще, японцам выгодно было распространять, что эскадру погубили подводные лодки и батареи с острова Цусима, а не такая поразительная меткость и сила артиллерийского огня, для того, чтобы другие державы не дошли до такого же умения. Действительно, по приходе на Манилу ни американский адмирал, ни офицеры не хотели сначала верить в силу японского огня на таком дальнем расстоянии, а затем стали учиться, и перед моим отъездом из Манилы американские офицеры говорили, что научились стрелять уже на 30 кабельтовых, а через 6 месяцев надеются так же хорошо стрелять и на 60 кабельтовых.
Корабли наши "Ослябя" и "Бородино", надо полагать, погибли не от мин, а от снарядов, так как оба накренились в сторону неприятеля и тотчас после жестокого огня по ним, когда вода вокруг них кипела и стояла стеной, и в особенности это было рельефно у "Бородино". Первый, накренившись, еще некоторое время боролся с креном, но не осилив его (возможно, что сдали переборки), он носом пошел ко дну. Второй почти сразу (менее, чем за полминуты) повернулся кверху килем на правый борт в сторону неприятеля. Видно было, как японская эскадра, перегоняя и сближаясь с "Бородино", шедшим упорно своим курсом, сосредоточила на нем огонь. Сначала были недолеты, и целая полоса поднятой массой снарядов воды стала приближаться к "Бородино", затем, когда полоса эта подошла к нему, он был как бы объят дымом. Вскоре появился на корме его огонь, который стал разгораться, видно было, как выпалила кормовая башня, и качнувшись на правый борт со скоростью качания корабля на волне, он опрокинулся.
На "Олеге" тоже было несколько полуподводных пробоин, и эти отделения заполнились водой, но благодаря небольшим отделениям, на которые разделен корабль, он получил только крен. Получи он еще две-три таких же пробоины одновременно с первыми, было бы очень трудно справиться, то есть успеть до опрокидывания заполнить противоположные отсеки. Имеемые на "Олеге" пробоины, видимо, от 8-дюймовых орудий, достигают величины до 40 квадратных футов. Броненосец "Император Александр III" выходил из строя, имея большой крен тоже в сторону неприятеля. Все это показывает меткость, силу огня и силу разрыва японских снарядов, производящих громадные пробоины. Наши броненосцы были перегружены, броня их была почти под водою, и потому вполне возможно, что в полуподводные пробоины прошла вода, тем более, что было свежо, накренила броненосец, а далее он черпал полупортиками 75-мм батареи и перевертывался.
На эскадре были сведения, что японцы иногда с полного хода не только останавливают машины, но даже дают полный задний ход или описывают координат для того, чтобы быстро изменить расстояние. Два раза крейсера "Олег" и "Аврора" попадали под перекрестный огонь неприятельских броненосцев и крейсеров, и японцы брали их на прицел. В это время масса снарядов падала около и крейсера получили все повреждения, но оба раза крейсера, увеличив ход и отвильнув в сторону, выходили из этого огня. Броненосцы наши, видимо, не воспользовались этим, и несмотря на жестокий огонь и сильные попадания, продолжали упрямо идти тем же ходом и тем же курсом, понемногу только склоняясь от неприятеля и тем давая ему возможность долгое время держать себя на прицеле.
Как на "Олеге", так и на "Авроре" почти одинаковое число попавших снарядов, но значительная разница как в количестве людей, выбывших из строя, так и в количестве испорченных пушек. И это нужно объяснить тем, что на "Олеге" больше броневой защиты. Люди все были спрятаны в казематах, а пушки в башнях и казематах, осколки же японских снарядов, разорвавшихся у борта, легко пробивали борт и портили пушки, но не могли пробить казематы."
