220 лет назад вынесен приговор пастору Фридриху Зейдеру
Останавливаюсь на этом рядовом, в общем-то, эпизоде исключительно как на штрихе, характеризующем эпоху правления Павла I.
На излёте XVIII столетия в крохотном лифляндском городке служил заурядный пастор Фридрих Зейдер. Он имел небольшую личную библиотеку и предоставлял желавшим возможность почитать имевшиеся у него книги.
Однажды пастор получил из-за границы посылку с книгами для пополнения своего собрания. Однако в посылке не хватало одного томика «Вестника любви» Лафонтена… Что тут скажешь?.. Подобные казусы с почтой случались всегда и везде… Пастор написал о случившемся в местную газету, пропажа отыскалась, книжку вернули владельцу… Тут и дело, казалось бы, не стоило выеденного яйца.
Ан не тут-то было! Выяснилось, что данное произведение значилось в списке запрещённых в России книг. Следует напомнить, что Великая французская революция к тому времени уже свершилась, Наполеон набирал силу, по Европе распространялись революционные антимонархические идеи… И российское правительство стремилось всячески воспрепятствовать проникновению вольнодумства в родимое Отечество. В частности, посредством литературы.
Объявление о пропаже попало на глаза цензору Фёдору Туманскому.
О Фёдоре Васильевиче хочется сказать несколько слов особо. Современники описывали его как махрового ретрограда, называли «палачом» и «демоном». В то же время этот же человек проявил себя как автор нескольких книг, уже сами названия которых говорят сами за себя: «Детский месяцеслов с историей, географией и хронологией, всеобщей и российской, и примечаниями из астрономии», «Чтение для прекрасного пола», «Созерцание жизни великого князя Александра Невского», а также неоконченное описание жизни и деяний Петра Великого.
Рискну высказать свою точку зрения. По всей видимости, Туманского можно охарактеризовать как достаточно образованного человека, который считал добросовестное служение короне своим долгом…
Так вот, он, как государственный цензор, узнав о столь вопиющем нарушении закона, как незаконный ввоз в пределы империи запрещённой литературы, доложил о случившемся по команде. Генерал-прокурором тогда служил Пётр Обольянинов. Пётр Хрисанфович отличался крутым жёстким нравом, был всецело предан императору Павлу, и также считал своей непреложной обязанностью всемерно пресекать незаконные деяния подданных Российской империи. Он рассудил так же, как и его подчинённый: нарушение закона налицо – должно последовать наказание.
И 31 мая 1800 года последовал приговор: пастора Фридриха Зейдера наказать плетьми и сослать в Нерчинск на каторгу. Попытки некоторых царедворцев вступиться за священника результата не дали – при Павле приговоры отменялись редко. С каторги пастор вернулся уже при императоре Александре…
Что тут скажешь?
Что представляет книга «Вестник любви», не знаю, не читал; да и не принципиально это на сегодняшний день. Главное – по каким-то соображениям её внесли в список запрещённых. Следовательно, с точки зрения буквы закона пастор наказанию подлежал. Так что речь может идти лишь о степени строгости наказания. Можно согласиться, что оно, быть может, и в самом деле оказалось чрезмерным; тем более, не для отъявленного карбонария, а для скромного священника заштатного прихода. Скажу больше: лично я не сомневаюсь, что наказание и в самом деле оказалось совершенно неоправданно непомерным!
…В ходе подготовки данного текста я попытался отыскать информацию, что ж это за сборник такой злополучный, из-за которого пострадал человек. Однако ни у французского баснописца Жана де Лафонтена, ни у прусского романиста Августа Лафонтена книги с таким названием не нашёл. Но в любом случае, ни один автор, ни другой к числу бунтарей не принадлежали, и к свержению государственного строя не призывали… Что же касается цензорского ограничения, то мало ли мы знаем в истории фактов, когда под запрет попадали произведения вполне себе безобидные, которые просто показались опасными больному воображению ревнителей буквы закона, испытывавших зуд от осознания, что они хоть что-то, а могут запретить!..
Но история эта запечатлелась в истории, получила международную огласку и муссировалась в европейской прессе как образчик нравов, царивших при императоре Павле Петровиче, который и без данного случая оснований для критики предоставлял преизрядно.
…В какой-то книге мне встретилась фраза: «Когда я приезжаю в незнакомый город, не спрашиваю, хорошие или плохие там законы – я спрашиваю, как они выполняются». В данном случае закон оказался выполненным, и обвинения в самодурстве и ретроградстве, посыпавшиеся на голову прокурора и цензора, вряд ли можно признать справедливыми.
И всё-таки осадок какой-то от осознания, что что-то всё же получилось не по совести, остался.
