В 1833 году российскую армию потряс скандал. При загадочных обстоятельствах погиб флигель-адъютант императора — Александр Казарский. Перед смертью он проводил инспекцию Черноморского флота.
Совесть флота
Александр Казарский не был аристократом и не имел влиятельных покровителей. Он родился в 1797 году в семье мелкопоместного дворянина Белорусской губернии. Окончил Николаевское штурманское училище. Отсутствие знакомств не помешало ему расти в чинах и считаться образцовым офицером.
В 1828 году, когда началась война с Турцией, Казарский отличился при взятии Анапы, за что получил звание капитан-лейтенанта и стал командиром брига «Меркурий». На нем он и совершил свой знаменитый подвиг.
В открытом море «Меркурий» был настигнут двумя линейными кораблями турок. Они были гораздо быстроходнее и имели 184 орудия против 18 на русском бриге. Оставалось либо сдаться, либо драться. Казарский выбрал второе и убедил в своей правоте команду.
Перед началом боя он с заряженным пистолетом встал у дверей крюйт-камеры (помещение, где хранился порох), которую собирался взорвать, если ситуация станет безнадежной. Но «Меркурий» одержал блестящую победу — турецкие линкоры получили такие повреждения, что вышли из боя. Казарский был произведен в капитаны II ранга, награжден орденом Святого Георгия и назначен флигель-адъютантом императора.
После войны Александр Иванович, произведенный в капитаны I ранга,сделался доверенным порученцем Николая I. К примеру, он инспектировал Казанское адмиралтейство, которое было закрыто после его доклада о хищениях. Очень быстро за ним укрепилась репутация «надежды и совести русского флота».
На счету Казарского несколько громких ревизий, проведенных по поручениям царя и морского министра. Обладатели самых высоких постов теряли покой, когда распространялись слухи, что по их душу едет неподкупный царский посланник.
Круговая порука
В то время огромных масштабов достигло казнокрадство на Черноморском флоте, особенно в его тыловых службах. Русская эскадра готовилась к Босфорской экспедиции, чтобы поддержать Турцию в войне против Египта. Однако само формирование эскадры было под угрозой срыва.
«Явное препятствие обер-интенданта в изготовлении эскадры и столь дерзкое усилие его препятствовать мне в выполнении высочайшей воли я доводил до сведения главного командира, но... оправданиями обер-интенданта все остается по-старому», — жаловался контр-адмирал Михаил Лазарев командующему морскими силами России Александру Меншикову.
Но даже Меншиков, любимец Николая I, был бессилен что-либо сделать, так как Черноморским флотом командовал герой многих войн адмирал Алексей Грейг. На все жалобы он отвечал, что не разбирается в хозяйственных вопросах и доверяет подчиненным, которых сам же и назначил.
«"Париж" совершенно сгнил, и надобно удивляться, как он не развалился... “Пимен", кроме гнилостей в корпусе, имеет все мачты и бушприт гнилыми до такой степени, что через фок-мачту проткнули железный шомпол насквозь. А фрегат "Штандарт" чуть не утонул», — сокрушался Лазарев.
К сожалению, многие офицеры имели превратное понятие о чести и не желали выносить сор из избы. На деле такое благородство оборачивалось торжеством круговой поруки.
Слухи о злоупотреблениях на Черноморском флоте дошли до Санкт-Петербурга, и весной 1833 года туда для ревизии был направлен Казарский. Скорее всего, к его приезду готовились. Любимец Грейга контр-адмирал Критский, заправлявший тыловыми службами, срочно отбыл на лечение. Эскадра вышла в море раньше намеченного срока. Но Грейга на флагмане не было.
Мерзавцы, отравили
Адмирал оказался больным и перепоручил командование Лазареву, таким образом убив двух зайцев: ревизор теперь мог и не встретиться с опасным свидетелем, а сам Грейг как бы снимал с себя ответственность.
Но Лазарев, судя по всему, нашел возможность увидеться с Казарским в Одессе, откуда тот начал инспекционную поездку. Неизвестно, передал ли он ему какие-либо сведения, но точно предупредил, что флотское начальство будет всячески противодействовать расследованию.
Во всяком случае Казарский отбыл из Одессы крайне встревоженным, но поехал не в Севастополь представляться командованию, как полагалось по процедуре, а прямиком в Николаев. Именно там на верфях и портовых складах сплетались нити хищений.
Добираться он решил в штатском платье, ни разу не прибегнув к помощи официальных лиц. В 25 верстах от Николаева Казарский остановился в имении супругов Фаренниковых, своих старинных друзей. Вел он себя более чем загадочно.
«Не по душе мне эта поездка, предчувствия у меня недобрые», — говорил он. А кроме того, Елизавета Фаренникова вспоминала фразу, брошенную Казар-ским на прощание: «Сегодня я уезжаю, а вас прошу приехать ко мне в Николаев в четверг. Вы мне там много поможете, а в случае, не дай Бог, чего, я хочу вам многое передать».
В Николаеве Казарский повел себя совсем уж странно. Поселился в скромной комнатенке у старой немки. Столовался у нее же, причем просил при нем пробовать каждое блюдо. В городе нигде ничего не ел и не пил. Но 14 июня тяжело заболел, а через два дня скончался в мучениях.
Фаренниковы приехали и застали его в агонии. «Мерзавцы, меня отравили», — успел прохрипеть ревизор.
Штаб-лекарь Петрушевский, лечивший Казарского, поставил диагноз: воспаление легких. Николаевский полицмейстер Автомонов, проведший расследование по приказу Грейга, с этим выводом согласился.
Но Фаренникова утверждала, что расследования как такового не было, а Автомонов намеренно исказил факты. Например, сам Казарский уверял врача, что его отравили. Квартирная хозяйка якобы показала, что умирающий постоянно сплевывал чем-то черным, что невозможно было отмыть с пола. Но вместо промывания желудка Петрушевский прописал порошки и горячую ванну. Об этом следователи умолчали.
Гиблое дело
Тело Казарского почернело, распухло, глазные яблоки лопнули, а волосы буквально отвалились, когда его клали в гроб. Налицо были все признаки отравления, причем не «модным» в то время мышьяком, а чем-то более серьезным. Но Автомонов распорядился вскрытия не делать, а побыстрее хоронить покойного.
Замять скандал не вышло. Мало того что Фаренниковы подняли шум на всю округу, так еще и на высочайшее имя поступило письмо николаевского купца 1-й гильдии Василия Коренева. Он сообщал о неестественной смерти капитана Казарского и сговоре расхитителей. Николай I поручил провести новое расследование шефу жандармов Александру Бенкендорфу.
В октябре 1833 года появилась новая версия. Казарский, дескать, прибыл в Николаев, узнав, что его дядя Осип Мацкевич оставил наследство в 70 тысяч рублей ассигнациями. Однако деньги были разворованы вдовой капитана-командора Михайловой, в доме которой проживал Мацкевич.
Казарский пожелал наказать виновных и для начала встретился с Михайловой. Во время обеда у нее он был отравлен мышьяком. Лошадиную дозу яда подмешали в кофе. Мышьяк предоставила некая аптекарша Роза Иванова. Автомонов же был с Михайловой на дружеской ноге, почему и замял дело.
Бенкендорф дал понять царю, что эта версия не вызывает доверия. Но вместе с тем отписал, что «от нового следствия ждать ничего хорошего не приходится». Николай I отстранил жандармов от дела и приказал провести расследование Меншикову. Вот тогда наконец и допросили Фаренниковых.
Одновременно открылся интересный факт. Никакого дяди у Казарского не было, а отравленный кофе ему могли поднести в доме одного отставного генерала, родственника того самого интенданта Критского. Известно, что ревизор чего-то опасался и ничего не ел и не пил в городе. Но молоденькой генеральской дочке отказать не смог, приняв из ее рук отраву.
Утверждать, что б этой истории был замешан сам Грейг, достаточных оснований нет. Но следы заговора явно вели в высокие флотские кабинеты. Результаты работы комиссии Меншикова так и остались неизвестными. Но много позже он имел разговор на эту тему с Лазаревым и сказал лишь одно: «Гиблое дело. И нечистое».
© Артем Прокуроров
