Посвящаю памяти моей мамочки. Из личного архива Эльвиры Иосифовны Русановой.
Зима сорок первого года, самая страшная зима Блокады.
С 20 ноября норма выдачи хлеба по карточкам была сокращена до 125 граммов для детей и иждивенцев. За хлебом в магазин ходила только мама. И в последний день своей жизни она с раннего утра стояла в очереди за хлебом, несколько раз приходила домой, грелась у буржуйки, подпалила край шубки. На печке грелись по очереди две половинки кирпича, одну из них она подкладывала в кровать к братику, к его стынущим ногам… Снова уходила. А потом ушла и не вернулась…
В письме без даты (видимо, это было последнее письмо):
"Здравствуй, моя Родная! Деньги от тебя снова получила и телеграмму. Не надо мне денег… Что делать с деньгами? Мы хотим есть. Хлеба и снова хлеба… На деньги ничего не купишь - мы голодные. Иосиф счастливый ему завидую каждую минуту. Ирина умирает медленной смертью. На нас жутко смотреть. Я до дурноты хочу есть, другой мысли нет как есть. Все чувства атрофировались. Письмо это на тебя жутко подействует, если дойдет.
У меня опухают ноги, лицо, наверное от голода, боюсь попасть в б-цу. Ребята не выдержат (второй раз в письмах возникает эта мысль!). Переживаний жутко много. Спим все вместе, на одной кровати - погибнуть так всем сразу. Элина кровать в бомбоубежище.
Страшно хочу есть и ни о чём другом не могу думать. Еда для человека всё на свете. Проснулась Иринка, на неё без слёз нельзя смотреть, ей нужно молоко, булка, каша… Ну ладно. Будь здорова. Целуем крепко
Катя, Эля, Жорик и Иринка".
Я не знаю точного дня смерти мамы – самый конец декабря 1941 или первые дни января 1942 года.
Это был страшный день. Соседка пришла вечером с работы и сказала, что мама во время обстрела взрывной волной была брошена на ледяную землю, санитарная машина увезла её в больницу. Люди слышали её шепот: "Спасите. Спасите. Трое детей…".
На долю этой женщины – (тётя Маруся Мухина), выпали хлопоты по направлению всех нас в детдома и в дом малютки.
Через несколько дней она на санках отвезла меня во двор больницы Эрисмана, где лежали трупы блокадников. Я увидела сначала мамины косы, обычно собранные в пучок, они как змеи лежали на беличьей шубке, её белые фетровые сапожки, и только потом соседка приоткрыла мамино лицо…
На следующий день у меня отнялись ноги…
Нас всех увезли в разные детприёмники, а потом в детдома. Я попала в 64-й детский дом (пр. Карла Либкнехта, д.29/2), там сразу положили в лазарет, видимо, лечение и спасло мне жизнь.
С помощью добрых людей удалось установить связь с бабушкой. Она долго не получала сведений из Ленинграда, но однажды в республиканский родильный дом пришло письмо – в маленьком самодельном конверте. Адрес был такой: Сталинабад, роддом, бабушке. Когда мама писала письма, именно так она проговаривала адрес бабушки, запомнилось и спасло.
В бухгалтерии письмо вскрыли, прочли, поняли, что речь идёт о родных Марии Иосифовны Ивановой, старшей медицинской сестры. Главный врач, эвакуированный из Киева, взял на себя роль печального вестника.
пропуск
Это письмо не сохранилось. Бабушка говорила, что оно помогло позднее добиться пропуска для поездки за внучкой в Красноярский край.
Письма за меня писали бабушке девочки постарше, нянечки, медсёстры.
Вот одно такое письмо от 15 июля 1942 года. На листочке штемпель. "просмотрено военной цензурой. Ленинград".
"Здравствуй, дорогая бабушка! Я пишу уже вам третье письмо, а ответа не получаю. Я живу ничего, уже у меня ножки поправляются, и я хожу по лестнице одна… 12 июля ко мне приходила тётя Люля, она была тоже очень больна и раньше ко мне придти не могла "… (Люля-Елена – младшая сестра моей бабушки. Она прожила в блокаде 872 дня, приняла меня жить к себе на пять студенческих лет (1952-1957г.г.), потом приезжала в Фирово, помогала растить детей. В начале 70-х годов блокада её догнала, и она тяжело уходила из жизни в больнице для блокадников на территории Смольного монастыря).
20 августа 42 г. г. Ленинград
"Бабушка, я сейчас совсем здорова. Ноги мои могут бегать по дорожке быстро-быстро. Наш детдом всё время эвакуируют, и могла бы эвакуироваться и я, но я жду Жорика, чтобы уехать вместе. Он сейчас находится в больнице, а сестрёнка умерла. Мы будем всё время переписываться и не терять связь. В детдоме кормят нас хорошо, но овощей едим мало, а картофеля совсем, наверное, не увидим. Хлеба дают 300 грамм, каждый день дают масло. Мне очень хочется к Вам…
Мария Иосифовна! Это письмо пишет Вам медсестра Вера. Не забывайте её. Ваши письма и письма дедушки из Батуми очень радуют её…она всем интересуется…".
Сохранилось хоть имя бескорыстного, делающего доброе дело, человека. Спасибо им всем, спасавших нас, выживших в годы блокадных испытаний.
Седьмого сентября 1942 года эвакуация состоялась. Нас везли через Ладогу, потом в товарных вагонах, на нарах, в Сибирь, в Красноярский край, который принял в годы войны 120 детских домов.
На станциях поезд наш стоял не минуты – иногда несколько часов. И приходили к вагонам женщины и несли кто что мог ленинградским детям. Вкусно пахло картошкой из чугунков, которые женщины прикрывали платками, сохраняя тепло. Кто-то наливал кружку молока или давали нам с собой целую бутылку, и со слезами смотрели, как жадно всё это мы, вечно голодные, поглощали.
В Красноярске нас присоединили к 47-му детскому дому и привезли в село Вершино-Рыбное Партизанского района.
18 ноября 42г.
"Пишу ответ за вашу Эличку, т.к. она учится в первом классе, понемногу начинает читать, пишет ещё не все буквы. Пишу под её диктовку. Живём мы в трёх отдельных домах для девочек, мальчиков и малышей. В столовую ходим к малышам. Сейчас никого из детей нельзя переправить…
Писала няня".
На листочке стоит моя подпись Эля Франкенберг, видимо, кто-то водил мою руку. Кстати, на листочке есть красным шрифтом напечатанные слова: "Товарищу Сталину – отцу и учителю", только письмо написано с другой стороны. Как это цензура не заметила? Кстати, и штемпеля на письме нет.
В Таджикистане бабушка развернула работу и добилась пропуска в Красноярский край. Цель поездки – за внучкой. Пропуск выдан 24 января 1943 года и был действителен по 28 февраля 1943 года.
Почти три недели добиралась она до нашего детдома. Её появление было шоком для всех – ведь шла война, и мало кто приезжал за сиротами. Бабушка здесь была первой.
Дорога до Сталинабада была долгой и трудной, но 1 марта 1943 года мы с бабушкой уже были на приёме у директора школы, а 3 марта я пошла в первый класс.
Мальчики и девочки меня боялись. Никто не хотел сидеть со мной за одной партой – я была наголо остриженным ребёнком, дистрофиком. Помирили нас кедровые орешки, привезённые из Сибири. - А что это у тебя?- спросили мальчики на перемене, с опаской всё-таки приблизившиеся ко мне. Угостила их, и дружба началась, со многими на всю жизнь.
2014 год. 70-летие снятия блокады Ленинграда. Я просмотрела почти все передачи в связи с этой датой.
Мне кажется, отметили дату достойно. Дали слово блокадникам. Документальный фильм "Голоса" поразил искренностью, болью и памятью. У людей моего поколения были и есть навсегда до конца вместе "детство и война"…
27 января 2014 года меня пригласили выступить на общешкольной линейке. Это, поверьте, было очень трудно. Я писала о многих блокадниках в нашей газете, говорила о блокаде на уроках истории. о трагедии нашей семьи очень долго не могла говорить.
Теперь поняла – мы последние блокадники, пора рассказать о том, что знаем мы.
Материалы взяты из сборника Э И Русановой "Время.События.Судьбы земляков. Продолжение следует.
