Не перестаю удивляться зигзагам человеческой памяти. Из нее исчезают значимые пласты жизни, а зато прилипают как смола какие-то детали, цифры, фамилии. То есть то, что никоим образом не влияло на мою дальнейшую жизнь.
Так случилось, что на днях был в районе метро «Электрозаводская». Я и раньше эпизодически бывал в том районе. Но только в этот раз решил дойти до дома, в котором прожил до 13 лет.
Точный адрес вспомнился сразу, как будто я его никогда и не забывал. Семеновская набережная дом 3/1, корпус 2, квартира 56а. А прошло более 50 лет.
Свой дом не сразу, но нашел. Помогла табличка подъезде, на которой последней значилась квартира 56а. Кроме свежей краски на фасаде и стеклопакетов практически ничего не изменилось. Ни одного нового строения. Все тот же двор внутри кольца из 5-9 этажных сталинских домов, пройти из которого можно было через несколько арок.
Даже детская поликлиника через десятки лет осталась на прежнем месте. Первый этаж моего дома. Здесь мне лечили зубы, вырывали гланды и водили к логопеду. Если в первых двух случаях было больно, но с удачным исходом, то с логопедом случился облом. Букву «р» так и не научился выговаривать.
Наша квартира находилась на последнем пятом этаже. Литера «а» означала, что она состоит из двух квартир. Открываешь входную дверь, слева первая. Проходишь метров 10 по коридору, еще одна входная дверь. За ней наша коммунальная квартира с таким же длинным коридором. Наша комната была самая большая – 27 квадратных метров. Мама мечтала ее перегородить, но это было невозможно, так в комнате имелся эркер с тремя окнами, к которым вплотную был придвинут массивный письменный стол, на котором стояла огромная по нынешним меркам в деревянном футляре радиола.
При входе слева мой диван, справа раскладушка тети Симы, моей няни, которая в будущем растила и моих детей. Дальше находились симметрично расположенные два шкафа – платяной и книжный. За платяным шкафом кровать родителей. И по центру комнаты обеденный стол, которым я пользуюсь до сих пор.
Я бы это и не вспомнил, если бы не увидел свой балкон и на другой стороне дома три окна в эркере. Думал написать маленький пост, как комментарий к фоткам. А вон как меня понесло. С каждой новой строчкой вспоминаются новые детали моего детства. Вспомнил по именам всех до одного соседей. Спрашивается, зачем мне это? Значит, зачем-то надо.
Балкон был общим достоянием квартиры, так как находился на кухне. С него открывалась панорама всего нашего двора. Он был наблюдательным пунктом и средством коммуникации – упрощенный аналог современного телефона. Тетя Сима с балкона зорко следила за моим уходом в школу и приходом из нее. Чтобы, не дай Бог, не отклонился от маршрута. Школа находилась в 200 метрах от дома. Если она видела, что я задерживаюсь с одноклассниками, тут же громко кричала: «Жоорка, давай домой иди. Обед стынет. За мое непослушание обещала показать мне «кузькину мать» или оторвать голову и «бросить в рукомойник. Я не боялся, потому что, наверное, чувствовал, как она меня преданно любит. Заботиться обо мне для нее было даже не работой, а каким-то неистовым служением.
Для меня балкон был, прежде всего, средством коммуникации. Я выбегал на него, что посмотреть, есть ли кто из друзей на улице. Если были, начинались громкие переговоры, куда пойти гулять.
Взрослые очень редко сопровождали нас в наших играх. Никому из них не могло прийти в голову, что детям страшно и опасно играть на улице одним.
Мой отец был заядлый охотник. На стенном ковре в комнате висели двустволка и «мелкашка». А когда мне было лет шесть, у нас появилась охотничья собака – сеттер – гордон по кличке Коро. Мы звали его Короша.
Я его совсем не помню, за исключением последней нашей прогулки. Конец апреля. Очень тепло и солнечно. Отец попросил меня прогуляться с Корошей. Помню, что гуляли на детской площадке. Смутно припоминаю, как ко мне подбежали какие-то тетки. Дальше полный провал. Пустота. Домой попал через несколько дней. Где был, не помню. Плачущая мама прижала меня к себе и сказала, что умер папа. Никаких эмоций. Ни ощущения горя утраты, сожаления или еще каких-похожих эмоций. Став постарше, изредка сожалел, что не был на похоронах. В нашем доме в основном жили семьи офицеров. Если случалось несчастье, хоронили красиво с оркестром.
Еще через какое-то время (возможно через год) узнал, что мой отец застрелился из своей двустволки. «Если в первом акте на стене висит ружье, то в третьем акте оно должно выстрелить». Вот тогда ко мне пришли эмоции. Нет, не сожаления, а гордости. У других отцы умирают от старости, от болезней, а у меня застрелился. Малолетний дурак.
В нашем доме никогда не жила моя старшая сестра Лерочка. Помню, что очень мечтал с ней встретиться. Не сложилось. Когда она была здоровой, я еще не родился. Когда же родился, она прожила еще 15 лет и умерла в городе Ельце в спецбольнице.
Через несколько лет мама вышла замуж. Нашу комнату и комнату отчима поменяли на двухкомнатную квартиру и переехали в другой район, в котором прошла вторая половина моего детства и юности. Я там бывал, но больше не поеду. Там столько всего понастроили, что даже не о чем вспоминать. Но адрес тоже помню наизусть.
