Но вместе с тем я ощущал себя почти легковесом, когда мимо галунного швейцара с лицом номенклатурного работника среднего ранга входил под своды гостиницы «Россия», гудевшей нерусской речью от прохладных полов мраморной крошки до верхнего бара, туго набитого импортными склянками.
Моложавая барменша в седом парике улыбнулась мне милостиво:
- С приездом! Вам?..
- Что угодно, но тройную порцию льда! Не скупитесь для северян...
- Для наших друзей мы ничего не жалеем!
Стакан быстро запотевал, но опростал я его еще быстрее.
- Надолго к нам?
Этого я не знал, как и того — к ним ли.
Администратор по ту сторону стойки, уставленной телефонными, счетными, кассовыми аппаратами, приподняла ресницы, не затруднив вопросительной миной лица, тщательно приготовленного к дежурству: немного пудры, немного краски — зеленоватой по верхним, синей по нижним векам — немного светлой помады по умелым губам.
Трудно в наш век достается человеку лицо...
- Мне отдельный номер, — сказал я.
- Вы по броне?
- Я выгляжу иначе?
Улыбка забрезжила было, но, не разгоревшись, угасла.
Перелистав амбарную книгу, она возвратила мне паспорт, с безучастным лицом.
Бронь с завтрашнего дня...
Я принялся объяснять: пурга... расписание... неувязка...
Барьер обернулся неприступной стеной феодального замка, ее лицо — ликом привратницы, полным кастового высокомерия.
Словно бы ей доверили не дверной всего- навсего ключ, а бармы, скипетр и державу.
- Свободных номеров нет, товарищ.
- Решительно?
- Даже для иностранцев.
- Даже?.. А если бы вдруг прибыл Хайле Селасие?
- Кто?
- Император Эфиопии. Нашли бы вы номер?
- Еще бы!
Она склонилась к бумагам, полна профессионального достоинства.
- Его низложили, — сказал я.
- Кого? Императора.
- Императора? — Она смотрела на меня с раздраженным недоумением.
- Императора.
- Ну и что? — Она была сбита с толку.
- Он не прибудет, — сказал, я. —Отдайте его номер мне!
Теперь, взглянув на меня внимательней, она увидала, что и незнатный странник бывает неплох, и рассмеялась.
Царственным жестом владелицы замка, снисходительной к дерзости менестреля, положила на барьер анкету приезжего.
- Заполняйте!
Наутро, позвонив Аркадию Банову из «императорского» номера, я не захватил его дома и, позавтракав, отправился в министерство.
- Через Цветной бульвар.
- Через Цветной? — переспросил шофер такси.—
- Не по пути.
- Цветы всегда по пути!
Он запустил мотор и включил счетчик.
День начался звонко, той легкостью в мыслях и в жестах, какие мне предвещали легкость в делах и удачу во всем.
День испестрил встречный асфальт жаркой желтизной солнечных пятен, синей прохладой. теней, влажных после утренней поливки.
От них веяло свежестью ситца, еще не надеванного, не раскроенного, развернутого на прилавке из цельной штуки яркими, узорными: волнами слегка накрахмаленной ткани.
В таком сарафане-расстегае Москва — не державная, не столица прямых магистралей и правительственных трасс, — нет, добрая тетка из пряничной путани Подсосенских, Лялиных переулков, Тверских ли Ямских; сквозь пальцы, унизанные самоцветами вперемешку - с фальшивыми камнями, она снисходительно поглядывает на шалости племянника- шалопая и, опекая, заслоняет просторным подолом от досужего нескромного взора.
Окружит пестротой и сутолокой, уютно укутает, спрячет: пошел и — затерялся. Как в тайге.
Недаром в Москве нравилось мне из конца в конец ходить по солнцу, не спрашивая дороги.
С охапкой солнечно-желтых мимоз, купленных на Центральном рынке.
Заявился я в министерство, где букеты уместны 8 марта и в юбилейные дни.
Но черногалстучные, чернопортфельные служащие торопились мимо или толпились, покуривая в отведенных местах, не удостаивая цветы и взглядом.
«Шайба... шайбе... шайбой... шайбу», — склоняли на все лады их бритые и спрятанные в бородах уста.
Необветренным лицам обладателей сезонных билетов на проезд в метро и в электричках бороды придавали вид не мужественный, а неряшливый.
Да и шайбу где-то на льду мирового чемпионата пинали другие, отпетые парни.
Здесь она витала лишь отраженьем, зайчиком с телеэкрана.
В приемной Аркадия Банова незнакомая мне секретарша быстро писала на белой машинке.
Ноги ее открывались взгляду достаточно доверительно.
- Здравствуйте... подождите... Аркадий Семеныч занят... — отстучала она по клавишам и головы не подняв.
За пластиковой дверью слышался голос хозяина. Казалось, он ругался с немым: покричит-покричит и стихнет, снова проорет что-то надсадно, неразборчиво, и снова— тишь.
- Скажите, а почему ваш начальник так сильно кричит? — полюбопытствовал я, разглядывая темечко секретарши и бледную мочку с сережкой, открытую под гладкими волосами.
- Он разговаривает... С другим городом... — отстучала она, и только.
Было в ней что-то от недавно еще рьяного курильщика, который, бросив, требует, чтоб при нем не курил никто.
- Понимаю, что докучаю, — искательно сказал я,— но... Почему, собственно, он не может поговорить с этим другим городом по телефону?
Наконец-то она подняла на меня глаза:
- То есть как —по телефону?..
И поняла, засмеялась. Увидала и мимозы.
- Боже какая прелесть!
Я подал ей пушистую гроздь.
...Продолжение в следующей части.
