«Сверчок моего сердца»
19 сентября 1815 года Жуковский напишет П.А.Вяземскому: «Я сделал ещё приятное знакомство! С нашим молодым чудотворцем Пушкиным. Я был у него на минуту в Сарском Селе. Милое, живое творение! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности… Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастёт».
Это первое упоминание поэта о Пушкине. Именно тогда будет положено начало дружбе, которую они пронесут через годы.
Напомню: 8 января 1815 года Пушкин читает на лицейском экзамене перед Г.Р.Державиным свои «Воспоминания в Царском селе» - и сразу делается знаменитым. Жуковский (в тот момент он ровно вдвое старше юного поэта) словно берёт его под свою опеку.
Посмотрите! В этот письме нет даже тени зависти к младшему собрату по перу или недовольства дерзким юнцом, так ярко заявившим о себе. Жуковский волнуется, как сложится судьба юноши, боится, что «он истощит себя», считает, что в Лицее «учат дурно». И восхищается и пророчит: «Он теперь бродит около чужих идей и картин. Но когда запасётся собственными – увидишь, что из него выйдет!»
Это восторженное отношение к Пушкину Жуковский сохранит до конца. «Чудесный талант! Какие стихи! Он мучит меня своим даром, как привидение!» - это тоже адресовано Вяземскому, но уже три года спустя.
Пушкин же будет относиться к Жуковскому шутливо-почтительно. Сохранился рассказ, записанный со слов П.А.Плетнёва: «Жуковский, когда приходилось ему исправлять стихи свои, уже перебелённые, чтобы не марать рукописи, наклеивал на исправленном месте полосу бумаги с новыми стихами. Сам он редко читал вслух свои произведения и обыкновенно поручал это другим. Раз кто-то из чтецов, которому прежние стихи нравились лучше новых, сорвал бумажку и прочёл по-старому. В эту самую минуту Пушкин, посреди общей тишины, с ловкостью подлезает под стол, достаёт бумажку и, кладя её в карман, преважно говорит: ‘’Что Жуковский бросает, то нам ещё пригодится’’».
И ещё из воспоминаний современников: «Пушкин обладал необычайною памятью: целые строфы, переданные ему Жуковским, он удерживал надолго в голове и повторял их без остановки. Жуковский имел привычку исправлять стих, забытый Пушкиным; каждый такой стих считался дурным по одному этому признаку».
Поэты часто видятся. Сохранилась шутливая записка Пушкина, не заставшего Жуковского дома:
Штабс-капитану, Гёте, Грею,
Томсону, Шиллеру привет!
Им поклониться честь имею,
Но сердцем истинно жалею,
Что никогда их дома нет.
А потом будет знаменитый подарок – портрет с надписью «Победителю-ученику от побеждённого учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму ‘’Руслан и Людмила’’. 1820 Марта 26. Великая Пятница».
Вдумаемся! Любой ли человек способен признать себя побеждённым? И кем? Двадцатилетним юнцом! А ведь Жуковскому всего тридцать семь, он полон сил и замыслов… По-моему, эта надпись говорит о Василии Андреевиче больше, чем целые тома исследований.
Во время ссылки Пушкина Жуковский, конечно же, будет переживать и хлопотать за него. До нас дошли, видимо, не все их письма, но дошедшие великолепны! Чего стоит обращение Жуковского «Сверчок моего сердца» (Пушкин ещё в Лицее был принят в общество «Арзамас», члены которого носили прозвища, взятые из баллад Жуковского, сам же Василий Андреевич звался Светланой)! А дальше – вновь высочайшая оценка - «Ты создан попасть в боги - вперёд. Крылья у души есть! Вышины она не побоится, там настоящий её элемент! дай свободу этим крыльям, и небо твоё». И великолепное завершение письма: «Прости, чёртик, будь ангелом. Завтра же твой ангел. Твои звали меня к себе, но я быть у них не могу: пошлю только им полномочие выпить за меня заздравный кубок и за меня провозгласить: "Быть Сверчку орлом и долететь ему до солнца"».
Потом будет почти комическая история о «медвежьей услуге» Жуковского.
Томясь в Михайловском в ссылке, Пушкин при участии своего приятеля Алексея Вульфа задумал бегство. Нужно было попасть в Дерпт, где учившийся в университете Вульф и его товарищи помогли бы с переездом границы. Пушкин вспомнил про свой «аневризм». В заключении псковского врача указано: «У А.С.Пушкина имеется на нижних конечностях, а в особенности на правой голени повсеместное расширение кровевозвратных жил». Болезнь поэта практически не беспокоила, но как предлог годилась. Вспомнили и про И.Мойера, специалиста по таким заболеваниям, подключили к делу маменьку Пушкина (естественно, не сообщая ей истинных причин), она подала прошение царю. И вот уже встревоженный Жуковский пишет Пушкину: «Я услышал от твоего брата и от твоей матери, что ты болен: правда ли это? Правда ли, что у тебя в ноге есть что-то похожее на аневризм и что ты уже около десяти лет угощаешь у себя этого постояльца, не говоря никому ни слова? Причины такой таинственной любви к аневризму я не понимаю и никак не могу её разделять с тобою. Теперь это уже не тайна, и ты должен позволить друзьям твоим вступиться в домашние дела твоего здоровья». Всё прекрасно: Жуковский обращается к Мойеру, с которым его многое связывает. Беда в другом: ничего не зная (а если бы узнал, то и помогать не стал бы), Василий Андреевич беспокоится лишь о здоровье друга, он практически уже уговорил Моейра… нет, не вызвать поэта в Дерпт, а приехать самому в Псков для консультации и операции. И теперь уже Пушкин пишет Мойеру: «Умоляю вас, ради Бога не приезжайте и не беспокойтесь обо мне»…
В тревожные дни следствия по делу декабристов именно через Жуковского будет Пушкин пытаться узнать о своей участи. И Жуковский не станет скрывать: «Ты ни в чем не замешан - это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством». И будет убеждать: «Кончу началом: не просись в Петербург. Ещё не время. Пиши "Годунова’’ и подобное: они отворят дверь свободы».
А потом будут постоянные встречи. В 1831 году Н.В.Гоголь писал другу: «Все лето я прожил в Павловске и Царском Селе… Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я. О, если бы ты знал, сколько прелестей вышло из-под пера сих мужей». Будут и шутливые приглашения: «А завтра я именинник, и будет у меня ввечеру семейство Карамзиных, Мещерских и Вяземских; и будут у меня два изрядных человека, графы Вьельгорские, и попрошу Смирнову с собственным её мужем; да может быть привлеку и привлекательную Дубенскую; вследствие сего прошу и тебя с твоею грациозною, стройносозданною, богинеобразною, мадонистою супругою пожаловать ко мне завтра (во вторник), в 8 часов, откушать чаю с бриошами и прочими вкусными причудами; да скажи об этом и домашнему твоему Льву. Уведомь, будешь ли, а я твой богомолец Василий».
И снова будут хлопоты за поэта, не прекращавшиеся, наверное, никогда. Подчас было непонимание, почему Пушкин тяготится царскими «милостями»: «Я никак не воображал, чтобы была еще возможность поправить то, что ты так безрассудно соблаговолил напакостить. Если не воспользуешься этою возможностию, то будешь то щетинистое животное, которое питается желудями и своим хрюканьем оскорбляет слух всякого благовоспитанного человека; без галиматьи, поступишь дурно и глупо, повредишь себе на целую жизнь и заслужишь своё и друзей своих неодобрение. По крайней мере моё».
И всё равно снова и снова Василий Андреевич хлопотал. И в роковые дни конца 1836 года делал всё, чтобы дуэль не состоялась, и приложил руку к её отмене… А затем, в страшные дни января 37-го, практически всё время был около друга, отлучаясь только для встреч с царём и попыток добиться от него милостей для умирающего и его семьи.
Сохранились два бюллетеня, написанные рукой Жуковского (они вывешивались на дверях дома Пушкина, оповещая тех, кто под окнами квартиры поэта ждал вестей о его состоянии).
И именно Жуковский 29 января скажет собравшимся: «Пушкин умер…» И, наверное, вспомнит собственные строки, такие понятные для тех, кто терял своих близких:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.
А после будет разбирать рукописи покойного друга. Но об этом – в другой раз.
Продолжение – в следующей статье. Голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Навигатор по всему каналу здесь
