Евгений Читинский
Начало книги здесь
Предыдущая глава тут. Гл.74
Глава семьдесят пятая.
24 июня 1941 года. Старновский, нужно уходить!
Вечером 23 июня 1941 года командование группы армий «Центр» поставило своим войскам на следующий день такую задачу:
«Группа армий намерена развивать свои операции прежним образом: как и прежде, использовать быстрое продвижение обоих танковых клиньев, не обращая внимание на положение, создавшееся в районе Белостока». Что и стало осуществляться с утра 24 июня 1941 года. С севера и юга Белостокский выступ стал неумолимо срезаться немецкими танковыми клиньями. И всё, что находилось внутри сходящихся на Барановичах дорог, таким образом попадало в окружение. А тут были три армии, 10-я, 3-я и 4-я. Так как эта конфигурация войск не соответствовала обороне, а предназначалась сугубо для наступления вперед, то и контрудары «в бок», то есть на север и юг, заранее были обречены на провал из-за банальной нехватки дорог. Это немцы понимали, поэтому и указали «не обращать внимания» на то, что творилось внутри выступа.
Однако эта целеустремленность немцев давала шанс на спасение тем немногочисленным нашим войскам, которые оказались южнее «нижней клешни» Гудериана. По сути, отряд Старновского оказался на обочине грандиозного сражения.
В район Береза-Картузской, куда отряд заграждения направлял все отступающие части, отряд Старновского уже не успевал попасть. А там командование 4-ой армии собирало всё, что у неё оставалось, только для того, чтобы прикрыть Варшавское шоссе. Оборона строилась по классической схеме. В первом эшелоне располагались 205-я моторизованная дивизия и остатки 28-го стрелкового корпуса. Во втором эшелоне находились все оставшиеся танки 22-ой и 30-ой танковых дивизий. Таким образом, создавался подвижный танковый резерв, предназначенный для ликвидации вклиниваний врага в оборонительные порядки.
То есть командующий 4-ой армией А. А. Коробков делал то, чего немцы боялись больше всего, о чём также указали в своем боевом донесении:
«Крупные вражеские силы отступают на восток перед всем фронтом группы армий и пока трудно установить, как и где будет организован противником фронт сопротивления».
Как видим, немцев ждал сюрприз - окопы в стиле двадцати восьми панфиловцев с остатками артиллерии и со 120-ю танками, выполняющими роль мобильного резерва.
Причем на довольно узком участке местности в 70-80 км вдоль Варшавского шоссе и нескольких второстепенных дорог, ограниченных с обеих сторон лесами и болотами. Но и тут в очередной раз немцам сказочно повезло.
Вечером 23 июня пришел приказ командующего Западным фронтом Д. Г. Павлова об атаке силами перебрасываемой 121-ой стрелковой дивизии и остатками 14-го механизированного корпуса (это 22 тд, 30 тд, 205 мд). Опять танки вперед? Опять на подготовку один вечер и одна ночь? И чем атаковать? Сотней танков всю 2-ю танковую группу Гудериана?
Немцам определенно сказочно везло!
Хотя, правды ради, Павлов втиснул в свой приказ о наступлении и пункт 1, гласящий:
«Приказываю упорной обороной остановить противника на фронте Трухновичи и далее по восточному берегу реки Ясельда до Жабер, Дрогичин, канал Белозерский, прочно окопавшись, создать искусственные препятствия перед фронтом позиции армии и дать решительный отпор всякой попытке противника прорвать фронт армии».
Что это? Первым пунктом приказа об атаке командующий фронтом ставит и задачу окапываться, используя реки и каналы? Видимо, хотел подсластить пилюлю, полученную из Москвы?
Не получилось.
На рассвете 24 июня 1941 года немецкий 24-й моторизованный корпус в составе 3-й и 4-й танковых дивизий после артиллерийской подготовки и при поддержке авиации сам перешел в наступление.
Опять началась манёвренная война одной сотни советских танков против девяти сотен немецких. Результат был закономерен. Опять полный разгром. К 12-ти часам дня все уцелевшие танки 22-ой тд и 30-ой тд свели в один отряд. Всё… Танки, по сути дела, кончились!
Теперь у немцев была полная свобода в маневре. Никто их прорывы больше парировать не мог!
Как видим, в результате продолжающегося некомпетентного руководства Сталина и его маниакальной идеи наносить контрудары «здесь и сейчас» немецкий блицкриг только набирал силу. Он буквально расцвёл кровью советских воинов и стал пахнуть пожарищами мирных сел и городов.
Вот теперь мы понимаем, как же повезло лейтенанту Старновскому и как не повезло другим лейтенантам и капитанам! А ведь среди них тоже было много талантливых и образованных командиров, на которых, по сути, и держится вся армия!
Что есть в руках у майоров, подполковников и полковников? Трубка телефона, карта местности и посыльные! А солдаты фактически находились под командованием лейтенантов и капитанов! И они гибли с ними в первую очередь! Самый цвет кадровой, довоенной армии!
Но вернемся к стратегической карте. Помните, в первом пункте приказа о наступлении Павлов, как мог, пытался подсластить пилюлю, и самой южной точкой построения оборонительных позиций указал Драгичин? Так вот, отряд Старновского находился еще южнее этой станции, в 15-17 километрах, в деревне Заречка. В лесисто-болотистой местности.
Основные бои, которые шли вдоль дорог Брест-Барановичи, грохотали далеко на севере. А здесь, в лесной деревушке, была полная идиллия!
Лейтенант НКВД Левченко как раз заканчивал допрос с описанием словесного портрета диверсанта Бунина, который давал сбежавший заключенный Фокин Николай Семенович 1910 года рождения.
- А теперь напишите «С моих слов записано верно, мною прочитано» и поставьте подпись и число! – монотонно пробубнил Левченко, позёвывая. Словно разламываясь от сонливости, он встал со своего места, обошел стол и встал за спиной Фоки, глядя, как тот старательно выводит свою подпись.
Затем особист вдруг резко схватил заключенного сзади за шею на удушающий прием локтем одной руки, сцепленной со второй, и неумолимо стал сжимать смертельное объятие. Затем наклонился над ухом заключенного (которое было не перевязано) и зловеще прошептал:
- Ты чего мне тут лепишь? Мне правда нужна! По твоим подельничкам, по Бунину. Я же сказал, что если почувствую, что ты не всё говоришь, то мы просто пристрелим тебя, как сбежавшего преступного элемента!
Удушение полностью повергло Фоку в панику, он судорожно пытался схватить ртом воздух, но у него ничего не получалось. В то же время он инстинктивно взял своими руками руки оперативника, но смелости начать борьбу за свою жизнь не хватило. Он с ужасом понимал, что любое раздражение его противника тут же непроизвольно закончится вдавливанием кадыка и хрустом его, Фоки, шеи.
- Хр-рр, а-ахххах! – хрипел зэк.
Особист резко повысил голос:
- Что падла, жить захотелось? Говори, как всё было!
Тут сработал принцип – с англичанами говорят на английском языке, с французами на французском, ну а с уголовниками и прочими наглецами нужно разговаривать на их языке – языке силы! Вежливость подобная публика всегда расценивает как признак слабости! Это Левченко и сейчас прочел в позе, поведении уголовника при нормальном допросе. Типа видавший виды, тёртый калач и всё в таком духе, хотя поначалу сидел тише воды ниже травы. Но реакция на вежливый голос оперативника невольно выдала в свидетеле Фокине снисходительное отношение уголовничка.
Чем резче был контраст перехода от «доброго следователя» к «злому», тем больше паники и страха за свою жизнь было у допрашиваемого! Фактор внезапности всегда работал безотказно!
Фока инстинктивно постучал ладонью по руке оперативника, осторожно так, просительно!
Оперативник с неохотой ослабил хватку:
- Ну вот, сразу бы так!
Левченко в последнее время часто ловил себя на мысли, что каждый раз ему всё труднее и труднее становится отпускать трепещущую в панике жертву. Хочется еще раз послушать хруст шейных позвонков, когда чуть доворачиваешь захват и слегка приподнимаешь жертву. Сразу же видно, что никчемный это человечишка, ворюга и закоренелый уголовник. Сколько же их на свете, всех и не изведешь! Но постараться надо! Сильно он их ненавидел и были на то причины!
Но оперативник взял себя в руки, спокойно сжал плечо откашливающегося уголовника и с лёгкой издёвкой произнес:
- Ну, ну, чего ты. Ведь не убили же тебя. Успокойся!
Постояв для усиления страха за спиной некоторое время, словно раздумывая, стоит ли отпускать свою жертву, Левченко сел на место, и, глядя в глаза откашливающемуся и всё еще жадно хватающему воздух Фокину, требовательно сказал:
- Ну, а теперь говори, как всё было на самом деле!
- Начальник, я всё скажу, всё скажу! Этот, который Злой, всё про конфигурацию какую-то говорил!
- Про какую конфигурацию? – с интересом и лёгким недоумением спросил Левченко.
- Это самое, ну как его, а! Вот! Про наступательную! Это он про немцев говорил, что раз они напали первыми, значит, готовились, значит, построили вот эту самую наступательную конфигурацию!
- Войск? – переспросил особист.
- Вот, точно, гражданин начальник! Но не это интересное, гражданин начальник, он про наших сказал, что сам видел, что наши, ну эти, как их звать-то, а, ДОТы, стоят прямо на границе, ну их немцы, видать, сразу и накрыли прямой наводкой! Вот, обратите внимание, гражданин начальник, он до войны по нашим границам шастал, укрепления высматривал! Ишь, назвал ошибочной нашу оборону, и сказал, что она тоже похожа на наступательную конфигурацию, а ДОТы на границе — это готовый исходный рубеж для атаки, а не для обороны! Я эти слова доподлинно запомнил, товарищ начальник! Похоже, что вредитель он!
Стараясь придать своему лицу выражение беспристрастности, чтобы скрыть пренебрежение, Левченко кивнул головой и произнес:
- Дальше!
- А дальше, гражданин начальник, еще интереснее, я сначала этому не придал значения, а счас вот вспомнил! Ей Богу, счас! Ночью, перед тем как выйти к нашим, я проснулся!
Тут Фокин хотел сказать, что «по малой нужде», но не рискнул врать и поэтому признался:
- Хотел у сержанта его военный ранец проверить втихаря. Он за него всё это время так держался, будто у него там деньги и золото с брЮльЯнтами! Ну и это самое, просыпаюсь так потихоньку, а часового-то нашего нет! Он, кстати, сам вызвался!
- Кто?
- Да Бунин этот!
- То есть он вызвался дежурить ночью, контуженный?
- Да какой он контуженный! Так, слегка огрело его. Он больше притворялся, следил за нами, падла!
- Дальше что?
- Ну и я такой, то-о-олько к его ранцу-то потянулся, как тут этот, падла, возвращается. Ну и я такой шуганулся, а он такой сразу первым говорить начал. Вроде как оправдывается. Сказал, что на разведку ходил, а потом так зло зыркнет и ка-а-к спросит – «а ты давно проснулся»? Ну я такой сразу со страху чуть не обмочился, извиняюсь за подробности.
- Это почему?
- Взгляд у него, такой стра-а-ашный! И сразу же мне показалось, что он собрался меня убить, но тут этот, дюже такой интеллигентный солдатик проснулся, Сидоров, Пётр! Ну а я такой и говорю, что вот до ветру собрался. Так он, падла, потом незаметно так взял проверил, притворялся я насчет помочиться или нет. Слава Богу, я там такую лужу…
- Ладно, давай дальше!
- Дальше? - недоуменно спросил Фокин, и вправду не зная, что еще добавить, но, поглядев на особиста, тут же бойко выдал:
- А дальше, сдается мне, гражданин начальник… - тут он для нагнетания драматизма и придания искренности своему рассказу понизил голос, оглянувшись на дверь. - А дальше, думается мне, он к немцам ходил. Штаны у него мокрые от росы были по самый пояс. И вид усталый такой, даже запыхавшийся, будто бежал по лесу-то. Я его сильно-то разглядывать побоялся, но похоже, что к немцам бегал сговариваться! Потому как потом они лихо на мост-то и заскочили!
- А ты откуда знаешь?
- Так ведь все рассказывали про бой-то!
- Ладно! Сейчас ты мне тут одну бумагу подпишешь, - Левченко потянулся к своей папке за бланком подписки о негласном сотрудничестве, но тут в дверь резко постучались.
Левченко отдернул руку и резким недовольным голосом спросил:
- Ну что там?
Дверь открылась, и вошел один из бойцов НКВД.
- Товарищ лейтенант госбезопасности, вас срочно к телефону!
- Вот черт! – прошипел Левченко одним краем губ.
Он быстро положил протокол допроса в папку, взял со стола фуражку, еще раз привычно осмотрел рабочее место, не оставил ли чего, и, кивнув на Фокина, сказал:
- Этого в коридор! Смотрите, чтобы допрашиваемые между собой не общались. В кабинет никого не пускать! Я счас!
Левченко прошел в другую комнату сельсовета, где находился телефон, и взял трубку. Приятный густой мужской баритон произнес:
- Это первый. Как дела, результаты по фикусу есть?
«Фикус» – это был и пароль, и обозначение дела по поимке диверсантов.
- Ягодка есть, спелая! Для анализа информации более чем!
«Ягодка есть!» – эта фраза являлась ответом на пароль. «Спелая» - значит, результат есть, «неспелая» - нет!
- Это хорошо! Как твой подопечный?
- Нормально! Чистый!
- А остальные фрукты?
- Двое чистые, еще двоих зеленых не успел.
На том конце провода поняли, что со Старновским всё нормально, оба заключенных допрошены, солдатики еще нет.
- Как думаешь, гнили в этих фруктах нет?
То есть тут спрашивалось о том, успел ли оперативник допросить этих двух бойцов и причастны ли они к деятельности диверсантов.
- Счас выясню!
- Я почему спрашиваю, нету у тебя сейчас времени. Срочно возвращайся. И не к зелёным, а домой! Погода портится, ты понял про погоду?
Левченко понял, что нужно возвращаться в свой особый отдел войск НКВД, а не к военным в их штаб 4-ой армии. Ну, а непогода — это, видимо, что-то на фронте случилось.
- Понял!
- И еще, подопечному скажи, чтобы срочно шел к станции. Ты знаешь, к какой! Ну и про то, о чем я тебя лично просил, не забудь. Про поздравительную открытку.
- Понял!
- И поторапливайся!
На том конце провода послышались короткие гудки, означающие, что разговор закончился.
Левченко потянулся к пачке сигарет «Девиз» табачной фабрики имени Клары Цеткин (да, да дорогой читатель, с 1928 года в СССР выпускали сигареты, вот только особым спросом у трудящихся масс они не пользовались). Достал одну, закурил, потом высунулся в окно и позвал сидящего на скамейке возле яблонь Старновского:
- Лейтенант! Разговор есть!
Как только тот зашел в комнату, Левченко, так и оставшийся стоять у окна, обернулся и сказал ему:
- Старновский, нужно уходить!
Продолжение тут. Гл 76 "Приказ № 05"
