У каждого врача, чья работа непосредственно связана со смертью, есть свое персональное «кладбище». Мы, действительно, помним всех, кто «ушел», кого не удалось спасти. И я — не исключение. Речь, конечно, идет не об именах и фамилиях. Но я точно помню диагнозы, обстоятельства, при которых наступила смерть каждого из них.
Впервые я встретился со смертью, когда окончил третий курс. Мне тогда было 20 лет. Сам я родом из небольшого города, и моя семья полностью состоит из врачей. Поэтому на летнюю практику я отправился в знакомое с детства лечебное учреждение, где работали родители. Там я был в доску «своим», и поэтому мне разрешали ошиваться в реанимации, а не просто намывать полы в палатах (как это делали многие другие студенты-медики младших курсов). Ведь уже тогда я понимал, на какую специальность хочу пойти.
В один из дней практики я заступил на первое суточное дежурство. Тогда в палате реанимации лежал один пациент на аппарате искусственного дыхания, а часть неврологического блока была занята пациентами-инсультниками. Успешно отстояв «план» в операционной, после обеда я проводил осмотр и писал дневники наблюдения за пациентами. В это время привезли его.
Это был мужчина 44 лет. Из анамнеза, который в «приемнике» помогла составит его жена, было известно, что ее супруг в этот день отмечал на даче день рождения друга. После N-ного количества выпитого алкоголя человеку стало плохо: закружилась голова, заболело в области сердца.
Скажите честно, кто в 44 года всерьез задумывается о своем здоровье?
Мнится, что ты в полном порядке, раз ничего не болит. Так думали и друзья мужчины, который в тот день попал к нам в больницу. Они пришли к выводу, что он просто «перегрелся» и отвели в дом полежать на диване.
Уже через минут 40 человеку стало хуже: начал бредить, стал реже дышать. Заметив это, товарищи вызвали «скорую». Приехавшая бригада поставила мужчине внутривенный катетер, сняла ЭКГ и зафиксировала инфаркт миокарда. Думаю, хотя бы часть из вас знает о том, что в медицине есть правило «золотого часа». Это значит, если успеть помочь человеку в этот промежуток, то с вероятностью в 80% исход будет благоприятный. Но в этот раз оказалось не так.
Всю вышеперечисленную информацию мы собирали параллельно с осмотром пациента и оказанием первой медицинской помощи. К тому времени его дыхание уже было неэффективным. Пульсоксиметр показывал сатурацию 88% (здоровые люди дышат в пределах 98-100%). Немедленно выполнив интубацию трахеи на спонтанном дыхании (без расслабления мускулатуры), мы подняли его в отделение.
После подключения к ЭКГ была зафиксирована фибрилляция желудочков. Это значит, что сердце сокращается неэффективно и его нужно «качать» ручками.
— Ну что стоишь, смотришь? Качай давай! — крикнул мне анестезиолог.
Признаюсь, до этого я «качал» только манекены, да и со «смертью» в принципе сталкивался только в рамках симуляций, смоделированных ситуаций.
А тут — передо мной лежит он. Живой человек. Это было ужасно страшно и очень ответственно. Впервые в жизни я «качал» живого человека. Мне кажется, я буквально за считанные секунды весь вспотел. В это время медсестра-анестезистка с помощью «мешка Амбу» проводила искусственное дыхание.
После минуты базовой сердечной реанимации я понял, что все, что происходило только что — это дикая жесть. Работа явно не для слабонервных. Пока я витал в своих мыслях, врач уже принес деффибрилятор. А это значило, что нужно незамедлительно «стрелять» током в сердце пациента.
Немного отвлекусь от рассказа, и для несведущих проведу экспресс-курс теории: существуют два варианта остановки кровообращения:
1. Ритм, поддающийся дефибрилляции
2. Ритм, не нуждающийся в дефибрилляции
Приложив «утюжки», врач незамедлительно «стрельнул» в пациента и прикрикнул на меня «качай!». И я продолжил. Через четыре комплекса я остановился для оценки ритма. Фибрилляция сохранялась, а это значит — нужно стрелять еще.
Скажу честно, проработав в отделении медбратом и год находясь в статусе врача-ординатора, для меня сейчас не составит трудности провести БСЛР и дефибрилляцию. Однако, тогда я был совсем «зеленым», и страх в то время был единственной эмоцией, которую я испытывал. Несмотря на это, врач сунул «утюжки» мне в руки, и сказал: «теперь твоя очередь…пора учится».
Все сделав по стандарту, я «выстрелил» в мужчину еще раз, и не оценивая свою попытку, продолжил качать. Тогда я думал, что прошли считанные минуты. Но в общей сложности мы пытались спасти мужчину полтора часа: поочередно «качали» и «дышали» за него. Но это не помогло. Мы оказались бессильны. Препараты тоже результата не дали. И спустя два часа была зафиксирован летальный исход.
Он лежал на реанимационной кровати, а я просто стоял, и смотрел. Не мог поверить, понять, что всё — это конец. Мы сделали всё возможное, но не спасли этого 44-летнего мужчину. Моя роба к тому моменту была полностью мокрой — до нитки пропитана потом. А руки болели. «Ныли» после бесконечных попыток «откачать».
После оформления всех необходимых документов меня сразу же отпустили с дежурства. И дали сутки на реабилитацию. Признаюсь, что в тот момент был опустошен. Однако, уже на следующий день я стоял в операционной, и давал свой первый в жизни внутривенный наркоз.
С того времени прошло более четырех лет. А я помню каждую мелочь. Даже цвет робы врачей, которые боролись за жизнь того пациента. С тех пор мое персональное «кладбище» стало больше. Но «встреча» со смертью — это тоже, к сожалению, часть моей работы. Иногда ее просто не избежать.
Заранее прошу прощения за некоторую сумбурность мыслей. Пишу это, вернувшись с ночного дежурства, и отстояв 6-часовую экстренную операцию по спасению женщины, попавшей в жесткое ДТП. Увы, ее травмы также были несовместными с жизнью. Но это уже совсем другая история.
