Начало истории Эрика и Рудольфа.
Биография Эрика Бруна: Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6
Часть 8
1962-1963
Восстановив нервы в клинике, Эрик поспешил вернуться на сцену, ведь летом 1962 года ему предстояла интереснейшая работа - “Дафнис и Хлоя” в Штутгарте, балет, который Джон Крэнко собирался ставить для него и Джорджины Паркинсон. Как ни странно, это был первый подобный опыт в жизни Эрика. При всем своем таланте, он до сих пор не вдохновлял хореографов настолько, чтобы они сочинили что-то специально для него. Позднее Эрик всегда называл Дафниса в числе своих любимых партий. “Джон находил во мне такие качества, которым невозможно научиться и которые нельзя проанализировать, - рассказывал он. - Я никогда раньше не любил демонстрировать виртуозность, но он освободил меня и дал мне свободу, которая меня напугала”. Эрик не был бы Эриком, если бы не страдал, даже танцуя свою любимую роль, созданную для него, с учетом его возможностей: “Я чувствовал, что не могу повторить за самим собой. Я станцевал только два спектакля. Первый был чудом, второй привел меня в ужас”.
На премьеру приехал Рудольф Нуреев. Доподлинно неизвестно, что произошло между ними, но вскоре Эрик без объяснения причин отказался от оставшихся представлений “Дафниса и Хлои” и среди ночи, никому не сказав ни слова, уехал из Штутгарта. Джон Крэнко так и не простил ему этого дезертирства. (Подробности этой истории можно прочесть тут.)
Эрик и Рудольф, разумеется, не выдержали долго друг без друга, помирились после своей штутгартской драмы и воссоединились в Копенгагене. В разгар их идиллии произошло новое несчастье - умерла Эллен Брун. Эрик был безутешен и винил себя. Его мать была стара, нездорова, нуждалась в бережном отношении, а он привел в дом своего любовника и заставил ее мириться с этой ситуацией - так он рассуждал, глотая виски и валиум. Где-то в этот период у Эрика начались загадочные боли в желудке. Врачи не могли поставить диагноз и сошлись на том, что это очередное проявление расстроенных нервов, поэтому валиум и другие барбитураты заняли прочное место в ежедневном рационе Эрика наряду с алкоголем и сигаретами. Обычную еду этот рацион включал лишь от случая к случаю.
Можно было бы сказать, что со смертью матери Эрик обрел свободу, если бы он не увяз в других токсичных отношениях. Трудно отделаться от впечатления, что Рудольф был в своем роде мужской версией Эллен Брун. Он так же безумно, слепо, эгоистически любил Эрика, совершенно не понимая и не чувствуя его и его потребностей (спокойной домашней гавани, простых радостей и постоянства, которые давали Эрику Соня и Рэй), - и так же не осознавал, что губит его своей любовью.
Зато Эрик осознавал это временами и пытался освободиться - так же безуспешно, как пытался в свое время освободиться от матери. Зимой они с Соней Аровой получили ангажемент на другом конце мира - в Австралии. Рудольф немедленно засобирался следом, но Эрик разбил ему сердце, запретив приезжать, а в Австралии отказывался даже разговаривать с ним по телефону, но период отчуждения длился недолго. Вскоре Рудольф получил от Эрика путанное истерическое послание, в котором говорилось: “Когда я говорю тебе: “Нет смысла приезжать”, это означает, что пора приехать, чтобы помочь мне и любить меня”. Рудольф приехал. Они с Эриком заходили даже не на второй, а неизвестно, на какой по счету круг взаимных истязаний.
Эрик продолжал мучиться от своего мнимого старения и заката карьеры, особенно рядом с Рудольфом, но вместе с тем Рудольф был мощнейшим катализатором — Эрик чувствовал, что должен оставаться для него примером для подражания, и оставался им, несмотря на свои вечные депрессии, нервные срывы и боли. В 1960-е годы его карьера внезапно получила второй расцвет, возможно, более яркий, чем десятилетие назад.
Оставалась проблема поиска сценической пары. Мария и Соня, его любимые партнерши, уже сворачивали исполнительскую карьеру и присматривались к преподаванию. Им обеим было около тридцати пяти, и они были всего на пару лет старше самого Эрика. Еще одно мучительное напоминание о скоротечности балетной жизни! Британская балерина Надя Нерина, с которой его “поставили” в Лондоне, Эрику не нравилась. Он немного танцевал с Марджери Толчиф, родной сестрой Марии, но “химии” не случилось и здесь.
И снова чудо — осенью 1962 Эрика позвали записать для американского телевидения отрывок из его коронной роли — Джеймса из “Сильфиды”. В пару ему предложили молодую, и пока еще не слишком известную балерину из Ла Скала, красивую застенчивую итальянку — Карлу Фраччи. Они, как и их герои в “Сильфиде”, общались больше жестами и мимикой — по словам Карлы, ее “английский тогда просто не существовал”. Но “химическая” реакция началась, и из случайной совместной работы родилось удивительное интуитивное партнерство, ставшее визитной карточкой для обоих. Фраччи стала для Эрика тем же, чем Марго для Рудольфа.
Карла — миниатюрная брюнетка, да еще иностранка, нуждающаяся в покровительственной опеке, - вполне соответствовала эталону привлекательности в глазах Эрика. Возможно, не будь он так увлечен Рудольфом Нуреевым, это могло стать романом и за сценой. Но они остались просто друзьями. “Одна ты не требуешь от меня оргазма”, - как-то сказал ей Эрик, умученный бурными отношениями с Рудольфом.
В 1963 году 35-летний Эрик получил правительственную награду Дании - орден Данеборга. На родине его уже начали рассматривать как национальное достояние. Но художественным руководителем датского Королевского балета он так и не стал. По словам самого Эрика (но тут нужно делать скидку на его виртуозное умение сказать много и не сказать ничего по существу, если вопрос неприятен), он и не стремился к этому, поскольку не любил старорежимные порядки в датском театре. Но, надо думать, это было огромным разочарованием. Датский театр предпочел видеть в роли худрука артиста, тесно связанного с компанией, а не появляющимся в театре на три месяца в год (таковы были эксклюзивные условия контракта Эрика).
