«Костёр уже догорал. Язычки пламени облизывали угольки и, отдавая дань синему, выплёскивали остатки алого. Тихий сухой треск прерывал тишину леса. И далёкие звуки ночи уже не казались такими пугающими. Бор спал, угомонив перед тем, всех своих обитателей. И только двое у костра, мучились сомнениями — если этой тьме конец. Подкидывать было совсем нечего и идти за валежником — страшно. Да и заблудиться в незнакомом месте — «пара пустяков»; «на ветер плюнуть» и, что там ещё, говорят. При таком раскладе.
Он поднялся. Она вздрогнула, ухватила за ладонь: «Не надо. Останься! Пусть с ним! Обойдёмся, переждём. Скоро рассветёт…»
Он, хмуро: «Не скоро. В этих краях рассвет — дело не частое. И нам. Не дождаться. Да и их рассвет. С нашим. Не совпадёт. Надо пересидеть. Надо…» И бережно: «Я потороплюсь. Ты не успеешь. Соскучиться».
И исчез за тёмными стволами, в обвальной черноте — словно ступил за занавес, из бархата. Тяжёлого и для света непроницаемого. Совсем. Только случайный хруст веток, под ногой.
Она ухватила себя за плечи. Изнутри начало колотить — стоило ему отойти на чуть. И унять накативший ужас, и оказаться достойной. Участи. Было важнее, чем дождаться возвращения. Дождаться — можно по-разному! Ей — не упавшей, а если и так — то, поднявшейся.
От частого поворота головы, заболела шея. От пристального вглядывания в частокол ёлок, заслезились глаза. Или, нет от этого? Она сглотнула, потёрла кулачками веки. Можно было встать и походить вокруг кострища. Но хотелось замереть и стать невидимой. Чтобы, наблюдающие из слепых пятен, не поняли её страха. Чтобы не воспользовались его уходом. И она принялась кричать, шёпотом. Но изо всех слабых сил. Она кричала, как любит его. Как не может быть одна. Не может совсем, до боли, до помутнения. Как ждёт, ждёт, ждёт…
Он пришёл за миг, до первых лучей. Солнце пронзило кроны и пробралось к крошечному укромному местечку. Где женщина пережидала Ночь. Но он уже держал её в объятиях. И груда хвороста лежала у ног.
Дождаться. И переждать. Имеют один корень…»
