Так уж получилось, что детство обошло мою память стороной. Кажется, будто жизнь началась сразу с сознательного возраста, с какой-то точки внезапного пробуждения от сна младенчества. Кое-что, правда, я всё же помню. Помню мощёную пухлыми камнями аллею, нависшие над ней сочные копны лучистой листвы. Помню козочек, щиплющих траву, пробившуюся сквозь брусчатку. Это было в крошечном городе Плёс много лет назад.
Эти обрывочные образы случайно затесались на оттиск моей памяти. Плёс я помню вовсе не по вине камней или деревьев. Запомнить важно было совсем иное: грозную реку Волгу во всей её красе. Там, на берегу, я был напуган и поражён до глубины души – природа могуче давила на меня своей бескрайностью. Сероватый лесной массив до самого горизонта, ветер треплет лоснящиеся поля, тяжёлые громады туч держат небосвод...
Много лет спустя я вернулся в Плёс. Редкие пароходы, рыбацкие лодочки, покосившиеся деревянные дома и заброшенное кладбище в хвойнике – городок не меняется, вероятно, со времён Левитана. Приволжье тоже не изменилось ничуть – напряжённая сила природы ощущалась в воздухе. Но теперь я смог разглядеть кое-что ещё. Утомлённая серебрящяяся река ползёт на восток, заботливо кормя сотни городов, ютящихся у её лона. Тучные поля готовы разразиться урожаем под щедрыми дождями. Братья-деревья сторожат по периметру здешний покой.
Эта природа, я знаю точно, не представляет ни малейшей опасности для нас. Эта природа – наша любящая мать и защитница, преисполненная холодной решимости. Она понимающая и рассудительная – у неё нет гнева на тех, кто сердцем и душой отвернулся от земли и устремился в небо.
Таким идеалистом был Исаак Левитан, которого я неспроста упомянул в начале. Он писал монументальную работу «над вечным покоем» с эскиза, сделанного в Плёсе. Левитан немало прожил в этом приволжском захолустье и успел вдоволь насладиться природой средней полосы.
«Над вечным покоем» будит во мне заново те нежные и возвышенные чувства, которые я испытал когда-то наедине с Волгой. Фотографичная точность и чувственная насыщенность картины точь-в-точь передают характер реки.
Однако, видение этого характера у меня и Левитана расходятся кардинально. Он чувствовал себя, по его же словам, одиноким и слабым наедине с «громадным водным пространством, которое просто убить может».
А вот из его письма Третьякову: «Вечность, грозная вечность, в которой потонули поколения и потонут ещё… Какой ужас, какой страх!»
Художник раскрывает свои мысли с помощью переднего плана. Заброшенные маленькие могилки заменяют своим пристыженным молчанием живых действующих лиц. Ветер рвёт ветви упругих деревьев, пробуждая первобытную тревогу. Церквушка же, хоть и выглядит слабой и жалкой на фоне суровой природы, стоит непоколебимо среди тёмного хаоса красок. В окне горит огонёк. «Вера – маяк на острове посреди беснующегося океана» – вот мысль Левитана, которую он внушает через картину.
Я же предпочитаю думать, что идеалисты, такие, как Левитан, боятся природы, как нашкодивший ребёнок гнева матери. В своей любви к надземному, в своих мыслях о невозможном они хулят землю – и знают о своём мыслепреступлении.
Работа Левитана – несомненно, великий труд. Мысли художника не так важны, как магнетизм нахмурившейся природы. Пусть каждый видит своё в этой вечной поволжской истории. Я же знаю, что мы – русская природа и русские люди – одно целое. Любовь к матери-земле заложена в каждом из нас с рождения. И это великое счастье – жить в миру со своей заботливой и могучей матерью.
