…Надеюсь, согласитесь: «Мы все – поэты, истинные поэты в той мере, в какой мы истинные люди...»
– Нет, не согласны? Конечно, мысль укороченная, вырванная из текста, не убеждает. А если – так:
«Умереть – или высказаться! Все, все высказать, со всей полнотою! "Иль разорвется грудь от муки..." Но какой язык человеческий способен всецело заговорить всем этим? Бессильное слово коснеет. – Утешься! есть язык богов – таинственный, непостижимый, но ясный до прозрачности. Только будь поэтом! Мы все – поэты, истинные поэты в той мере, в какой мы истинные люди. <...>
Слова: поэзия язык богов – не пустая гипербола, а выражает ясное понимание сущности дела. Поэзия и музыка не только родственны, но нераздельны. Все вековечные поэтические произведения от пророков до Гете и Пушкина включительно, в сущности, музыкальные произведения – песни. Все эти гении глубокого ясновидения подступали к истине не со стороны науки, не со стороны анализа, а со стороны красоты, со стороны гармонии. Гармония также истина. Там, где разрушается гармония – разрушается и бытие, а с ним и его истина. <...> Ища воссоздать гармоническую правду, душа художника сама приходит в соответственный музыкальный строй. Тут не о чем спорить и препираться, – это такой же несомненный, неизбежный факт, как восхождение солнца. Нет солнца – нет дня. Нет музыкального настроения – нет художественного произведения. <...> Когда возбужденная, переполненная глубокими впечатлениями душа ищет высказаться, и обычное человеческое слово коснеет, она невольно прибегает к языку богов и поет» (курсив автора – Л.В.)
Это – строки из статьи Афанасия Афанасьевича Фета (Шеншина)(5 декабря 1820 – 3 декабря 1892) «Два письма о значении древних языков в нашем воспитании». Мы отмечаем 200-летие великого Русского поэта, мыслителя, верного сына Истины и Земли родной…
* * *
Двадцать томовсочинений и писем, где отнюдь не только изумительные образцы прекрасной лирики, помогающие жить – не существовать, жить!
А сам он прожил большую, наполненную многими трудами, горестями и бедами, потерями и страданиями, но и – истинной радости, счастья жизнь. Клеймо незаконнорожденного, лишение вдруг, в отрочестве, имени и потомственного дворянства, изъятие из семьи, привычной среды; обучение сначала на юридическом, потом на историко-филологическом (словесном) отделении философского факультета Московского университета (1838 - 1844). Первая, страстная и глубокая любовь, страшная гибель любимой в огне. В прямом смысле слова. Унтер-офицер, корнет, штабс-ротмистр кирасирского Военного ордена полка (штаб – в Новогеоргиевске Херсонской губернии), поручик уланского Его Величества лейб-гвардии полка; в 1858 году вышел в отставку в чине гвардейского штабc-ротмистра. За службу награждён орденами Св. Анны 3-й степени (1852) и Св. Анны 2-й степени (1885).
Пережил и угрозу полной нищеты и богатство помещика. «Солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик», – так шутливо характеризовал себя Фет, подчеркивая разные свои, то сугубо практические, то поэтические занятия. Мне вспоминается «мечтание» Владимира Маяковского из поэмы «Хорошо!»:
…В полях – деревеньки.
В деревнях – крестьяне.
Бороды – веники.
Сидят папаши.
Каждый хитр.
Землю попашет,
Попишет стихи.
Пишут: «Будучи одним из самых утончённых лириков, Фет поражал современников тем, что это не мешало ему одновременно быть чрезвычайно деловитым, предприимчивым и преуспевающим помещиком». Да, имение Степановка в Мценском уезде Орловской губернии, затем – старинное имение Воробьёвка в Курской губернии его трудами, заботами, усилиями были превращены в образцовые хозяйства, доходы от которых были единственными доходами семьи. В 1867 году Афанасий Фет был избран мировым судьёй по Мценскому уезду.
Наконец, член-корреспондент Петербургской Академии Наук (1886), камергер. Русский философ, публицист, литературный критик Н.Н. Страхов в своем надгробном слове сказал об А.А. Фете (Шеншине): «Он был сильный человек, всю жизнь боролся и достиг всего, чего хотел: завоевал себе имя, богатство, литературную знаменитость и место в высшем свете, даже при дворе. Всё это он ценил и всем этим наслаждался, но я уверен, что всего дороже на свете ему были его стихи и что он знал: их прелесть несравненна, самые вершины поэзии. Чем дальше, тем больше будут это понимать и другие. Знаете ли, иногда всякие люди и дела мне кажутся несуществующими, как будто призраками и тенями; но, встречаясь с Фетом, можно было отдохнуть от этого тяжелого чувства: Фет был несомненная и яркая действительность» (С.А. Толстой, 28 ноября 1892).
С юных лет Афанасий Фет писал стихи, в студенческие годы начал публиковаться. Первый сборник – «Лирический пантеон» (1840), Стихотворения А. Фета (1850), Стихотворения, 2 тома (1863). После большого перерыва – «Вечерние огни»: выпуск I (1883), II (1885), III (1888), IV (1891). В 1890 году вышли в свет два тома мемуаров «Мои воспоминания», третий том «Ранние годы моей жизни» был опубликован посмертно в 1893 году.
А. Фет – автор переводов классических произведений. Еще в 1856-м увидели свет Оды Квинта Горация Флакка (4 кн.,1856). Пишут: «Фет переводил лирические стихотворения немецких поэтов – Гёте, Шиллера, Уланда, Гейне, Рюккерта, Мёрике и др., французских – Шенье, Ламартина, Беранже, английских – Байрона, Мура, польского поэта Мицкевича, персидских поэтов Гафиза и Саади и др.; кроме того, он переложил стихами несколько прозаических переводов песен кавказских горцев. Из крупных произведений европейских авторов им были переведены "Герман и Доротея" (1856) и "Фауст" (1882-1883) Гёте, "Юлий Цезарь" и "Антоний и Клеопатра" Шекспира (1859). Особенно интенсивная переводческая деятельность Фета относится к последнему десятилетию его жизни, когда он подготовил ряд изданий римских поэтов: полные собрания стихотворений Горация (1883, перевод удостоен Пушкинской премии) и Катулла (1886), сатиры Ювенала (1885) и Персия (1889), элегии Тибулла (1886) и Проперция (1888), "Превращения" (1887) и "Скорби" (изданы посмертно – 1893) Овидия, "Энеиду" Вергилия (1888), комедию Плавта "Горшок" (1891), эпиграммы Марциала (1891). Помимо стихов Фет переводил в 1880-е годы сочинения немецкого философа-идеалиста Шопенгауэра».
Кому сегодня по силам одолеть?.. И мне, признаюсь, не пришлось… Но, хоть немного из того, что запало в душу, что грезится необходимым для знания, приятия «вступающими в жизнь», позвольте предложить. Конечно, понимаю: «Поэт до старости, подобно ребенку, витает в мире несбыточных грез...» (Ответ «Новому времени»). И все-таки…
* * *
…Вовсе не странно, что так совпали по времени даты юбилеев (или, если хотите, - «круглых дат») Н.И. Пирогова – не только великого врача, но и – педагога, настаивающего на приоритете классического образования и воспитания человека; А.А. Блока – истинного сына Гармонии, гениального Русского поэта, обладавшего великим даром и слышать, и воплотить дух музыки и – А.А. Фета. Верных сынов России.
О, как последовательно, иезуитски, нынешние «властители» разрушают основы отечественного образования, превращая его в ремесленничество, в «сферу услуг»! Вовсе отрицая воспитание – важнейшую обязанность учительства! Еще немного – из статьи «Два письма…»:
«Заводя речь о воспитании, не будем подражать большинству, у которого слова: образование, воспитание и наука не сходят с языка, являясь какими-то синонимами, несмотря на резкое различие заключающихся в них понятий. Такое смешение, очевидно, должно приводить не к уяснению вопроса, а к окончательному его затемнению».
Пожалуйста, прочтите статью, уважаемые учителя, педагоги. И – родители. С чем-то, возможно, не согласитесь, но не с главным же?! –
«Воспитание всякого русского, кто бы он ни был и к чему бы он себя ни предназначал, прежде всего должно быть русским. <…> Воспитание должно с молоком матери развивать в душе каждого русского бесконечную любовь и преданность России, любовь, которая бы не покидала его во всю жизнь и не дозволила ни на минуту поколебаться в выборе между ее общим благом и его собственным. Все в жертву России: имущество, жизнь, – но не честь. Честь – достояние высшего круга понятий, понятия о человеке. Бесчестный человек есть в то же время и бесчестный русский человек. Но русский, в душе француз, англичанин или швейцарец, – явление уродливое. Он ничто – мертвец; океан русской жизни должен выкинуть его вон, как море выбрасывает свою мертвечину». И снова: «…воспитание, не желая быть уродливым, должно быть национально русским, как самая жизнь. Спрашивается, в какой мере разумно рабское скалывание совершенно чуждых нам условий, ну хотя бы немецкого?»
А вот – и о роли поэта:
«Песня поется на каком-либо данном языке, и слова, вносимые в нее вдохновением, вносят все свои, так сказать, климатические свойства и особенности. Насаждая свой гармонический цветник, поэт невольно вместе с цветком слова вносит его корень, а на нем следы родимой почвы» (курсив мой – Л.В.)
…Вынуждена лишь затронуть вопрос о преданности А.А. Фета своей земле, своему народу. Огромен пласт – и в переписке с И.С. Тургеневым, Я.П. Полонским, поэтом К.Р. (Великим князем К.К. Романовым), другими; в поэтических посланиях, в том числе – в эпиграммах и «на случай», где встречаются и «непечатные» определения; в стихах Фета из Франции, Италии и мн. др. Прочтем:
* * *
Под небом Франции, среди столицы света,
Где так изменчива народная волна,
Не знаю отчего грустна душа поэта
И тайной скорбию мечта его полна.
Каким-то чуждым сном весь блеск несется мимо,
Под шум ей грезится иной, далекий край;
Так древле дикий скиф средь праздничного Рима
Со вздохом вспоминал свой северный Дунай.
О боже, перед кем везде страданья наши
Как звезды по небу полночному горят,
Не дай моим устам испить из горькой чаши
Изгнанья мрачного по капле жгучий яд!
Нынешние «эстетствующие», отрицающие, по сути, гражданскую поэзию, не знают, бедные, что «даже у Фета» есть её образцы. Да, он писал: «"Служенье муз не терпит суеты...", но еще более не терпит демократической дребедени и навозу». Но вспомним и о его отлупе «Новому времени»: «…насмешливая статья "Нового времени", советующая нам продолжать писать стихи, но не вмешиваться в дело неурожая. Почему же всем, нисколько лично не причастным настоящей беде, дозволительно говорить о мерах действительной, а не воображаемой помощи голодающим, а тому, кто сам в качестве землевладельца испытывает тяжкие последствия неурожая и находится в постоянном раздумьи о возможных бедственных его последствиях, это запрещается? Весь смысл моего заявления в "Московских ведомостях" заключается в том, что в такое критическое время следует смотреть не с точки зрения фантазирующего ребенка, а с точки зрения положительной и осмотрительной няньки. "Новое время", в укоризну, обзывает нас суровым реалистом. Мы же чувствуем себя польщенными прозванием, которого, к сожалению, едва ли заслуживаем» (Ответ «Новому времени»).
А как прелестно, злободневно звучит: «...я стараюсь не принадлежать, и не принадлежу, ни к какой партии – литературной или политической, и не считаю всесветного расслабления за прогресс и уверен, что государственные и народные основы могут держаться только там, где, как в Китае, их шатать воспрещается» (А.В. Олсуфьеву, 31 марта 1890).
И из множества я приглашаю прочесть:
Севастопольское братское кладбище
Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов!
Рукою набожной сложила здесь отчизна
Священный прах своих сынов.
Они и под землей отвагой прежней дышат...
Боюсь, мои стопы покой их возмутят,
И мнится, все они шаги живого слышат,
Но лишь молитвенно молчат.
Счастливцы! Высшею пылали вы любовью:
Тут что ни мавзолей, ни надпись – всё боец,
И рядом улеглись, своей залиты кровью,
И дед со внуком и отец.
Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
Что им завидовать грешно...
Поэт писал: «Нигде и никогда не испытывал я того подъема духа, который так мощно овладел мною на братском кладбище. Это тот самый героический дух, отрешенный от всяких личных стремлений, который носится над полем битвы и один способен стать предметом героической песни. Кто со смыслом читал Иллиаду, начало "Классической Вальпургиевой ночи" во второй части Фауста, или Севастопольские рассказы гр. Л. Толстого, – поймет, о чем я говорю...» (Мои воспоминания).
И – конечно же! – не могу не вспомнить стихов, посвященных А.С. Пушкину, сегодня, когда недоумки (ой ли? есть более точные определения…) пытаются в который раз, убогие, колебать «незыблемый треножник»! –
К памятнику Пушкина 26 мая 1880 года
Исполнилось твое пророческое слово;
Наш старый стыд взглянул на бронзовый твой лик,
И легче дышится, и мы дерзаем снова
Всемирно возгласить: ты гений! ты велик!
Но, зритель ангелов, глас чистого, святого,
Свободы и любви живительный родник,
Заслыша нашу речь, наш вавилонский крик,
Что в них нашел бы ты заветного, родного?
На этом торжище, где гам и теснота,
Где здравый русский смысл примолк, как сирота, –
Всех громогласней тать, убийца и безбожник,
Кому печной горшок всех помыслов предел,
Кто плюет на алтарь, где твой огонь горел,
Толкать дерзая твой незыблемый треножник!
В очень интересной и полезной статье, особенно для поэтов (или так называемых…), «О стихотворениях Ф. Тютчева», где А. Фет говорит о соотношении формы, мысли и чувства поэта, он заметит:
«Я говорю о стихотворениях на современные случаи и лица (Gelegenheitsgedichte). Опыт доказывает, что деятельность в этом направлении была всегда самой больной стороной поэтов, от которой так или сяк им приходилось страдать.
Одних преследовали вечные упреки в равнодушии к современным интересам, другие – и великие поэты, уступая просьбам или собственному сочувствию к современности, подобно Гете, писали дюжинами Gelegenheitsgedichte, и писали их плохо; иные же, что всего хуже, увлекшись современностью, давали возможность заподозривать их в пристрастии, а быть может, и в чувствах еще более зазорных.
Рассматривая этот вопрос, надо сделать строгое различие между такими стихотворениями. Одни пишут по заказу, и следовательно не принадлежат к свободному творчеству. Другие, хотя и современные – плоды вдохновения. О них только и можно говорить».
Когда я читаю некоторых современных нам поэтов, гордящихся публикациями их за рубежом, а значит, – переводом, вспоминаю Фета: «Вообще, чем самобытнее и народнее поэт, тем менее поддается он художественному переводу». И – снова:
«Поэт бывает всегда или велик, как Пушкин, или мал, как я, но всегда народен, и вот причина, почему поэта переводить нельзя» (С.В. Энгельгардт, 14 июня 1880).
Но ведь не все, называющие себя поэтами – поэты, даже малые – ох, и «рассердил» меня самоопределением Афанасий Афанасьевич! Однако он писал:
«Произведение, не трогающее соответственной струны в душе человека, – труп»; «Самый вылощенный стих, выливающийся под пером стихотворца-непоэта, даже в отношении внешности, не выдерживает и отдаленного сравнения с самым, на первый взгляд, неуклюжим стихом истинного поэта» (О стихотворениях Ф. Тютчева).
И никуда не деться от аксиомы: «Жить умственной жизнью значит ставить вопросы; жить реальной человеческой жизнью значит отвечать на эти вопросы. Перестать отвечать нельзя» (Два письма о значении древних языков в нашем воспитании).
Очень по сердцу мне мысль А.А. Фета: «Где нет наивности, нет искусства» (И.С. Тургеневу, середина июня 1873).
…Приветствуя сборник Фета 1856 года, Николай Некрасов писал: «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет».
* * *
Завершая, хочу предложить вниманию несколько очень близких душе концовок стихов Афанасия Фета. Кстати, он писал: «Стихотворение, подобно птице. Пленяет или задушевным пением, или блестящим хвостом, часто даже не собственным, а блестящим хвостом сравнения. Во всяком случае, вся его силадолжна сосредотачиваться в последнем куплете, чтобы чувствовалось, что далее нельзя присовокупить ни звука» (из писем к К.Р.; курсив мой – Л.В.)
* …Но память былого
Всё крадется в сердце тревожно…
О, если б без слова
Сказаться душой было можно! («Как мошки зарею…», 11 августа 1844).
* ...И весь этот город воздушный
Тихонько на север плывет…
Там кто-то манит за собою –
Да крыльев лететь не дает!.. (Воздушный город, 1846).
* ...Будто воды, наши годы
Станут прибывать.
Сядь у моря, жди погоды.
Отчего ж не ждать? («Сядь у моря – жди погоды…», 1847).
* ...В эфире песнь дрожит и тает,
На глыбе зеленеет рожь –
И голос нежный напевает:
«Еще весну переживешь!» (Весна на дворе, 1855).
* …Находят дни, – с самим собою
Бороться сердцу тяжело,
И духа злобы над душою
Я слышу тяжкое крыло. («В пору любви, мечты, свободы...», 1855).
* …Встает ласкательно и дружно
Былое счастье и печаль,
И лжет душа, что ей не нужно
Всего, чего глубоко жаль. (У камина, 1856).
* …Нельзя с безбрежностью творенья
В чаду отыскивать родства,
И ночь и мрак уединенья –
Единый путь до божества. (Нельзя, 1858).
* …Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя. (А.Л. Бржеской, 28 января 1879).
* …Минувшего нельзя нам воротить,
Грядущему нельзя не доверяться,
Хоть смерть в виду, а всё же нужно жить;
А слово: жить – ведь значит: покоряться.(А.Л. Бржеской, апрель 1879).
* …Солнца уж нет, нет и дня неустанных стремлений,
Только закат будет долго чуть зримо гореть;
О, если б небо судило без тяжких томлений
Так же и мне, оглянувшись на жизнь, умереть! («Солнце садится, и ветер утихнул летучий...», 29 апреля 1883).
* …В пример себе певцов весенних ставим:
Какой восторг – так говорить уметь!
Как мы живём, так мы поём и славим,
И так живём, что нам нельзя не петь! («Кляните нас: нам дорога свобода...», 2 марта 1891).
* …И, когда этой песне внимаю,
Окрыленный восторгом, не лгу,
Что я все без речей понимаю
И к чему призывает – могу. («Рассыпаяся смехом ребенка...», 18 марта 1892).
Tags: Литературоведение Project: Moloko Author: Владимирова Людмила
