В 1941 году в Минске 16-летний еврейский подросток Соломон Перель попал в плен к фашистам, но сумел убедить их, что он — этнический немец.
В конце 1936 года, после того как Гитлер пришел к власти, мы бежали из Германии в Польшу, в город Лодзь. Не успели мы выучить польский язык и начать новую жизнь, как 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Всех евреев начали сгонять в гетто. Я вместе со своим старшим братом бежал из Лодзи на восток, добрался до города Гродно в Белоруссии.
Как известно, 22 июня 1941 года Германия напала на Советский Союз. Город Гродно располагался в пятнадцати километрах от немецкой границы и фактически в первый же день был захвачен нацистами.
Нас с братом наскоро подняли, попросили одеться, потому что немцы уже стояли на подступах к городу. Нам было необходимо срочно эвакуироваться в Минск.
Как мне удалось скрыть, что я еврей? Перед тем как пройти проверку, стоя в очереди, носком ботинка я вырыл небольшую ямку в земле, в которую сбросил все документы. Без всех этих бумаг я прошел досмотр. У меня было четкое ощущение того, что я приближаюсь к собственной смерти. Мне было 16 лет.
Я поднял вверх дрожащие руки, и вдруг немец спросил меня: «Ты еврей?» Мне было абсолютно ясно, что если сейчас я отвечу правду, то это будут мои последние слова. Я совершенно не хотел оказаться жертвой, погибнуть в тот момент. И я сказал следующее: «Я не еврей, я — этнический немец, фольксдойче».
Поскольку я родился в Пайне, мой немецкий язык был безупречным. Это спасло мне жизнь. И здесь случилось чудо: немецкий солдат мне поверил. Он не только не заставил меня снять штаны (именно так немцы определяли евреев), но и очень обрадовался, увидев своего. Он подумал, что я принадлежу к поволжским немцам.
Меня препроводили к командованию части, где немецкий офицер встретил меня с распростертыми объятиями. Первый вопрос, который он мне задал: «Где твои документы?» А я ведь их все похоронил.
Офицер спросил меня: «Как тебя зовут?» Я понимал, что если скажу свое настоящее имя: Соломон или Шломо, то это будет равносильно самоубийству. Первое имя, которое пришло мне в голову, было Йозеф. В тот момент я совершенно не мог представить, что вот эта маленькая ложь приведет меня через несколько месяцев в ряды гитлерюгенда.
Немцы очень обрадовались, когда узнали, что я знаю русский. Меня сразу же взяли в часть, одели в стандартную немецкую форму с орлом, со свастикой. В составе этой части я прошел от Минска до пригородов Москвы.
Итак, я стал переводчиком. На фронте я пробыл более полугода. Правда всегда оставался за линией фронта. Почему? Во-первых, у меня не было оружия. Во-вторых, я был несовершеннолетним. Мне только должно было исполниться 18 лет.
Когда мы стояли на подступах к Москве, немецкие офицеры уже планировали победный парад на Красной площади. Они говорили, что Сталин и советское правительство бежали из города, что дорога открыта. Но вдруг по немецким позициям был открыт ураганный огонь. Впервые я услышал приказ, отданный, разумеется, по-немецки: «Отступаем!»
Немецкий офицер, при котором я состоял переводчиком, по окончании войны хотел меня усыновить, поскольку у него не было собственных детей. Именно он отослал меня в Германию, где я учился в школе гитлерюгенда.
Проведя два года в детском доме в Гродно, я проникся, полюбил русскую культуру, русские песни. Мне было очень больно видеть то, что немцы делали по дороге в Москву.
Еще один удивительный эпизод из моей жизни — это допрос сына Сталина, Якова. Это было под Смоленском. Несколько советских офицеров было захвачено в плен, и кто-то сказал, что среди них находится сын Сталина.
У меня была девушка, немка. Это была такая подростковая влюбленность. Она была фанатичной нацисткой. Однажды вечером я решил зайти к ней в гости. Ее не было, но дома была ее мама. Я уже собирался уходить, но вдруг она пригласила меня войти в дом. Только я опустился в кресло, как она ни с того ни с сего: «Скажи, Юп (Юп — это сокращение от Йозеф), ты действительно немец?» Я не знаю, что случилось со мной в тот момент, но я ответил ей: «Нет, я не немец, я — еврей».
Мама моей девушки отреагировала неожиданно. Прежде всего она успокоила меня, сказав: «Юп, я не сдам тебя полиции». Она поцеловала меня в лоб (я никогда не забуду этот поцелуй) и посоветовала быть аккуратнее с ее дочерью, поскольку та, будучи убежденной нацисткой, могла запросто выдать меня полиции.
Я, естественно, не мог позволить себе мыться со всеми, поскольку был обрезан. Я всегда ждал, пока помоются все, а потом заходил сам. Однажды я остался на кухне один, разделся, и вдруг немецкий офицер (он был у нас врачом) обхватил меня крепко сзади.
Освободившись, я повернулся к нему лицом. Офицер посмотрел на меня и, увидев, что я обрезан, воскликнул: «Юп, ведь ты же еврей!» Я ничего не ответил, разрыдался, потому что был уверен, что сейчас он достанет пистолет и застрелит меня на месте. К тому же у него была еще одна причина уничтожить меня — я знал, что он гомосексуалист.
