Первый русский академик оставил свой след не только в естественных науках, но и в истории, став подлинным энциклопедистом, равным самым великим учёным человечества. На путь изучения славянской древности его подтолкнуло пренебрежение к ней со стороны господствовавших в то время в Российской Академии наук немцев. Что же удалось выяснить великому помору?
Из физиков в историки
Заповедь хорошего учёного – выводить теорию из фактов, а не подгонять факты под теорию. Может показаться, что в своих «исторических штудиях» Ломоносов её нарушил. Михаил Васильевич и не скрывал, что интерес к теме у него пробудили именно труды Герхарда Миллера.
Немец из Вестфалии, приехавший в Россию в год смерти Петра I, казалось, должен был жить припеваючи во время правления Анны Иоанновны. Однако как раз тогда Миллер беспрестанно трудился и собрал совершенно бесценные реликвии. С 1733 по 1743 он объехал всю обитаемую русскими Сибирь и нашёл целые горы архивных документов.
Знаменитые «портфели Миллера» и по сей день составляют одну из главных ценностей Русского Государственного Архива Древних Актов (РГАДА). К этой части работы немца у Ломоносова вопросов не было, учёные разошлись в трактовке добытого материала.
В 1749 году Миллер, принявший за два года до этого русское подданство, выступал в Академии с докладом «Происхождение народа и имени российского». Ломоносову эта работа очень не понравилась, показалась «предосудительной России». Разразился скандал, не обошлось даже без рукоприкладства, в итоге Михаил Васильевич попал в тюрьму (как бы забавно это ни звучало, но помимо прочего его обвинили в том, что он сломал немцу нос).
Сурового наказания удалось избежать. Ломоносову, конечно, пришлось извиниться за содеянное, но после этого он был не только освобождён, но и восстановлен в Академии, хоть и с урезанием жалования. Отныне учёный поставил себе цель: написать такую историю Руси, которая будет наполнять людей гордостью, а не стыдом.
Задачка со звёздочкой
К чести великого помора нужно отметить, что к своей работе он подошёл с чисто научных позиций. В опровержение доводов Миллера, а также его соратников по так называемой «норманнской теории» (вкратце сводившейся к тому, что государство у славян появилось только благодаря приглашению варягов) он приводил не голословные утверждения, а другие, не принятые немцами во внимание источники.
Так, безапелляционное заявление о скандинавском происхождении варягов Ломоносов блестяще разбил неоспоримым фактом: в русском языке нет заимствований из шведского, а вот обратных случаев в достатке: «lodhia» (ладья, в значении «судно»), «torg» (торг) и уж совсем обескураживающее «pitschaft» (печать).
Однако, разбив чужие аргументы, Ломоносов оказался не в состоянии построить собственную стройную теорию, а «находить» фальшивые источники считал недостойным учёного. Он писал о глубокой древности славянского народа, но не имел в доказательство этого утверждения ничего, кроме собственной убеждённости.
То Михаил Васильевич опирался на звуковое сходство между роксоланами и россиянами, выводя наших предков от сарматов, то превращал русских в потомков уцелевших троянцев, то заселял славянами итальянскую область Венето только на основании созвучия её названия со словом «венеды», которым античные авторы обозначали восточнославянские племена.
Великий учёный вслед за Плутархом хотел написать такую историю, которая была бы вдохновляющим примером для народа, но справился только с половиной задачи: разбил «клеветников России», но не сумел стать её Гомером.
