Прочитал замечательный роман Ивана Александровича Гончарова “Обломов”. Он написан прекрасным слогом, его герои узнаваемы, роман совершенно лишен сентиментальности и построен с изяществом шахматной партии. Главных героев там три с половиной. Но чтобы пояснить, что это за герои, надо сперва изложить мое представление практического отличия монотеизма от политеизма.
Монотеизм удобен для построения империи. Единый государственный культ избавляет от постоянной конкуренции между культами за влияние на светскую власть, как, например, это было в Древнем Египте. Также это упрощает контролирование жрецов светской властью. При этом подходе остальные культы подавляются, а божеству основного культа приписываются космогонические черты. Однако, это победа парадоксальным образом начинает процесс вытеснения победившего божества из повседневной жизни людей. Так произошло с демиургом и с Брахмой. “Ну, создали они мир когда-то, мы-то тут живем уже, а они, вроде, и зачем нам теперь. Пусть лучше подальше будут, а то вдруг разобрать его назад захотят, или переделать, там, что-нибудь.” Понимая это, христианские теологи для создания иллюзии противостояния, придания драматизма ввели концепцию дьявола - вроде двухпартийной системы в США, создающей видимость борьбы и выбора. Но, противостояния не очень получилось: так как Бог вездесущ, то он и в дьяволе, да и создал дьявола тоже Бог вместе со всей вселенной. И постепенно происходит отдаление от общества божества, стоящего в основе христианства. Культ становится во многом формальным (оказывается, подавляющее большинство людей, считающих себя православными, даже не могут назвать имена евангелистов). А то и принудительным (полиция нравов, там, всякая, жандармерия, которая выслеживала тех, кто не ходит в церковь и составляла на этом основании списки неблагонадежных). Появляются прогрессивные идеи большого взрыва и эволюции, сам Бог теряет антропоморфные черты, а потом и вообще какую-либо форму и воспринимается как мировой разум или универсальный закон мироздания. То есть, происходит деперсонификация образа бога. Однако, эти изменения являются лишь сменой терминологии и не противоречат мировоззрению, стоящему в основе христианства: “Вдыхание души, сотворенной Богом” в человека, собирающегося родиться, заменяется комбинацией генов родителей, которые, однако тоже являются результатом эволюции по универсальному закону (по воле Бога в старой терминологии) в рамках мира, сотворенного большим взрывом (актом божественного творения, только отдаленным во времени). Кстати, это же превращение, который мы наблюдаем с богом авраамических религий, имел место и с предыдущим Создателем мира демиургом. Уже в античности - у софистов и пифагорейцев - он превратился в обезличенный универсальный закон бытия.
И так как Бог везде, во всем и одновременно где-то очень далеко, то люди уже забывают его характерные особенности, манеру проявления себя, повадки. А они, как с прямо-таки завораживающим мастерством и эрудицией показывают нам братья Стругацкие, не изменились ни со времен Средневековья (“Гадкие Лебеди” - отсылка к гамельнскому Крысолову) ни с того времени, как этот бог был единым не для всех, а только для приверженцев его культа (отсылки к образу бога Тота в повести “За миллиард лет до конца света”), да и будущее они без него не видят (“Малыш” и многие другие произведения). Да и вообще они кроме него ничего больше не видят.
Однако, культурная жизнь человека простирается далеко за пределы правил, установленных этим богом и логики, которую посредством государственной системы он нам навязывает. Вообще, античные боги не являлись абстракциями, также, они не являлись олицетворениями сил природы, как считала “Мифологическая школа” (литературоведческое направление XIX века) до раскопок Трои и Кносса. Боги отражали факт существования групп людей с разным мировоззрением. Божественные культы были необходимы для сохранения и передачи жизненных ориентиров, мировоззрения последующим поколениям. Характер божества, его история, поступки отражают модель поведения, естественную для людей, осознанно или неосознанно придерживающихся специфического для него мировоззрения. Хотя культы уже давно и, казалось, прочно забыты, сами боги никуда не делись. Они продолжают оказывать влияние на нашу жизнь: являются во снах, проходят по страницам литературных произведений в виде устойчивых героев, присутствуют в политике, мы встречаемся с их проявлениями, зачастую не зная сами, в личной жизни.
Вот, к примеру, Аполлон - иллюзорный бог; бог, которому приписывают чужие заслуги. Более всего он, пожалуй, известен как Аполлон-прорицатель. Его святилище в Дельфах имело влияние далеко простирающееся за пределы Эллады. За предсказаниями к нему обращались римляне перед тем, как начать войну, или при смене власти. Ему делали щедрые пожертвования малоазийские Крез и Мидас. Однако, вознося хвалы Аполлону, старались закрывать глаза на тот факт, что святилище это, собственно, было святилищем матери-Земли (Геи, Геры, Дельфины) доэллинского населения (пеласгов) и пророчества давались ее жрицей Пифией с помощью змея-прорицателя Пифона. Да и само название “Дельфы” возможно восходит к корню, означающему “лоно”, “матка”. Эллины, пришедшие с севера, захватили Дельфы, убили змея, но институт жриц оставили, объявив, что они передают волю Аполлона.
Также Аполлон знаменит как бог-врачеватель. На раскопках Эпидавра (город на востоке Пелопоннеса, представляющий собой огромный лечебный комплекс) можно увидеть забавный рельеф с изображением отца и сына: молодой прекрасный безбородый юноша и умудренный, такой, бородатый дядечка, опирающийся на посох, обвитый змеей. Отец - конечно же, юноша, потому что это Аполлон, который всегда при чем, там где есть что-то нужное и ценное. А сын этот - древний врачеватель Асклепий (Эскулап), до пришествия Аполлона бывший жрецом Афины. Ирония в том, что Асклепий не только опирается на посох, обвитый змеей, но и сам нередко изображается в образе змея, а Аполлон является змееборцем и убивает змей, где только может. Таким образом, средиземноморские традиции врачевания, как и традиции прорицания, были силком приписаны Аполлону.
Это также бог, дающий несбыточные надежды. В обычной жизни это проявляется в виде типичных историй, когда девушки к концу школы или вскоре после окончания ее влюбляются в прекрасного человека с артистическими замашками, веселыми искристыми шутками, окруженного флером молодежности и романтичности. Но проходит год-другой, и они начинают спрашивать себя: “а что же меня могло привлекать в этом человеке?” Его шутки оказываются плоскими, сам он выглядит пошляком, абсолютно не понимающим сложного психологического мира подруги, ее желаний, стремлений, того, что для нее является жизненной необходимостью, да и вообще оказывается ничтожеством, нередко пьяницей. А если девушка имела несчастье попасть от него в зависимость, то жизнь ее начинает приобретать триллерные черты.
Аполлону приписывают многочисленные любовные связи, но они существуют у всех античных богов, а вот что отличает Аполлона от других так это навязчивые сюжеты отказа Аполлону (Кассандра, Марпесса), доходящих даже до того, что героиня предпочитает превратиться в дерево, нежели стать его любовницей (Дафна), что неудивительно, ибо отношения с Аполлоном ведут к катастрофе: то погибает вследствие ревности Аполлона его любовница, мать Асклепия Коронида; юноша Гиакинф, которого полюбил Аполлон, тоже как-то вдруг погибает от ревности Зефира; другой юноша, возлюбленный Аполлона Кипарис, погибает от горя, случайно убив оленя, подаренного Аполлоном; охотник Орион погибает (согласно “Одиссее”, погибает в Делосе - важном административном центре под покровительством Аполлона) от боязни Аполлона, что тот соблазнит Артемиду; а то Аполлон и сам убьет Агамеда и Трофония в награду за строительство своего храма.
Важным атрибутом классического Аполлона является моложавость и чистота, незапятнанность репутации. И если ее нет, то предпринимаются усилия для создания видимости чистоты. Его враги как правило погибают не от самого Аполлона, а с ними расправляются другие. Если же случится бесчинство под его знаменем, то Аполлона отправляют получать очищение (пастухом послужить у Адмета или еще как-нибудь). Его эпитет - “светлый”, он проповедует умеренность, отсутствие излишеств.
Идеализированным изображением Аполлона были куросы (они иначе так и назывались - Аполлоны). Это статуи обнаженных безбородых юношей, поза которых была заимствована у канонического изображения идущих египетипетских фараонов, но в отличие от последних куросы лишены индивидуальных черт. Куросов было несметное количество, но, подобно бесконечным процессиям на рельефах Персеполиса, статуи куросов были стандартными, сделанными как под копирку. Лишенное эмоций лицо с нейтральной улыбкой, идущая поза, не выражающая ни решимость, ни нерешительность, ни торопливость, ни силу, ни усталость. В руках у них, в отличие от фараонов, не было ни символов власти, ни каких-либо других символов. Человек без свойств. И без печати психологических переживаний, которые неизбежно появляются на лицах и в позах живых людей. Безжизненные, в общем-то, изображения. Если и искать там какую-то специфику, то в некоторых можно, пожалуй, найти сходство с бараном - одним из животных ипостасей Аполлона. Еще искусствоведы нередко отмечают с недоумением чрезвычайно небольшие половые органы, по размеру скорее детские, чем мужские (в отличие от герм или изображений Диониса).
Образ Аполлона часто встречается в немецкой романтической литературе. Из наиболее очевидных примеров - “Крошка Цахес” Гофмана. Вы можете возмутиться: “какое отношение уродливый карлик может иметь к прекрасноликому Аполлону?” Однако, окружающие видят его именно как красивого и умного молодого человека, поскольку его наделяют всеми положительными качествами, занимая их у других, подобно тому как Аполлону придают свойства прорицателя, целителя, музыканта. Причем сам по себе Крошка Цахес не является героем вообще. Он пассивный персонаж, который не предпринимает абсолютно никаких усилий, чтобы что-то получить. Однако вся ситуация вокруг него создает катастрофу и хаос, прекращающийся лишь после того, как исчезает наваждение.
В психологической прозе представитель этого бога имеет благообразную внешность. Люди видят в нем то, что ищут: он немного и принц, и философ, и актер, и музыкант, и художник. Но он ничто конкретное. Отсутствие воли, своей психической энергии не дает возможности достичь каких-нибудь значимых результатов. Но так как человек он неплохой, имеет талант, кажется, что стоит ему немного помочь, и он произведет что-нибудь великое и прекрасное. Однако, затраченная на него энергия уходит безвозвратно. Он, как черная дыра, может поглотить ее сколько угодно. И непонятно, куда она девается. И непонятно почему, стоит его оставить, он опять оказывается в прежнем положении.
Собственно, таков титульный герой этого романа - Обломов. Он благородного происхождения - из дворян. Хоть и живет в грязи и часто не замечает этого, а “душа его была чиста и девственна”, и эта чистота привлекала в нем Штольца и других людей. Штольц рассуждает о том, что “после всего” никакая грязь не пристала к душе Обломова. Что правда, потому что к ней вообще сильно ничего не пристает. Он был немного философ, говорил иной раз увлекательно, но результатов это никаких не имело. Что еще у него было? Нежность, но, как сказала при расставании Ольга “А нежность… где ее нет!” Тогда же она поняла, что любила иллюзию: “Я узнала недавно только, что я любила в тебе то, что я хотела, чтоб было в тебе”. Однако, Ольга потратила очень много сил, и история с Обломовым больно ранила ее душу: “– Нет, дай мне плакать! Я плачу не о будущем, а о прошедшем… – выговаривала она с трудом, – оно «поблекло, отошло»… Не я плачу, воспоминания плачут!.. Лето… парк… помнишь? Мне жаль нашей аллеи, сирени… Это все приросло к сердцу: больно отрывать!..”
Сам по себе Обломов человек неплохой. В том смысле, что никогда не желал никому зла. Однако, привязанные к нему люди воздействие зла на себе ощутили. Ощутила Ольга. Ощутил Штольц - от того, что Ольга после полученного удара потеряла силы и возможность критически анализировать ситуацию и изложить ее связанному с Ольгой Штольцу. Не в последнюю роль сыграли слова (чужие, заемные, просто повторенные неосторожно Обломовым), что женщина по-настоящему может любить только раз. Для Штольца это, в свою очередь, выражалось ощущением бреда, в котором по отсутствию информации он не мог ориентироваться, но которое его изводило и отнимало силы. Ощутила и Агафья Матвеевна, влияние черной дыры на которую также красочно описано. И Захар, ставший нищим, похожим на призрака, привязанного к могиле хозяина, да и Анисья, умершая от холеры вскоре после смерти главного героя. Их судьба вызывают ассоциации со слугами скифского вождя, которых тот забирает с собой после смерти. Еще с Аполлоном Обломова сближает и то, что он умер безболезненно во сне. В Древней Греции же говорили, что если мужчина умер во сне безболезненно, то его убил Аполлон.
И здесь возникает главный вопрос: “откуда это зло?” Этот вопрос задает и Ольга: “– Отчего погибло все? – вдруг, подняв голову, спросила она. – Кто проклял тебя, Илья? Что ты сделал? Ты добр, умен, нежен, благороден… и… гибнешь! Что сгубило тебя? Нет имени этому злу…”
Она предполагает, что безволие Обломова объясняется проклятием. Для этого проклятия автор вводит специальный термин “обломовщина” и подчеркивает важность его, повторив несколько раз в ключевых точках романа и, в частности, в самом конце. Однако в рамках романа не дается ответ на вопрос, что же такого сделал Обломов, что лишило его воли и приговорило его к существованию в сумеречном состоянии сознания.
Традиционно считается, что в такое состояние человек попадает, совершив сакральное преступление. Что же такое сакральное преступление. В Германии, где Аполлон занимает много места в культуре вообще и в литературе в частности, на рубеже XVIII и XIX веков немецкий романтик Людвиг Тик (кстати, предсказавший появление нацизма и его последствия) написал рассказ “Белокурый Экберт”, сюжет которого построен примере сакрального преступления. Сестра Экберта попала к старухе-хозяйке волшебной страны, научившей девушку грамоте и прядению. Но мечтая о рыцарях и замках, эта девушка украла волшебную говорящую птицу хозяйки, хотя и не смогла ей воспользоваться, а также драгоценности, благодаря которым она смогла выйти замуж за рыцаря, не зная, что это ее брат (кстати, инцест в культурах с остатками матриархата рассматривался как священный брак), но в конечном итоге преступление против хозяйки погубило их обоих. Здесь на память приходит миф о Корониде, матери Асклепия. Она погибла из-за ревности Аполлона, а ее ворона Аполлон проклял. Согласно Р. Грейвзу историческая основа этого мифа та, что эллинские жрецы Аполлона захватили фессалийское святилище вороны-прорицательницы у старой богини Корониды (имя, производное от слова “ворон”), которая занималась предсказанием и врачеванием, однако вороной-прорицательницей воспользоваться не смогли.
Однако, даже если принять тезис о том, что какое-то давнее сакральное преступление Обломова сделало его безвольным, то все равно остаются вопрос “откуда зло?". Ведь сам Аполлон - герой иллюзорный. Безвольный Обломов не способен действовать самостоятельно. Это не герой, а только половина героя. Кто же создает притягательную иллюзию вокруг него? И куда уходила нешуточная энергия, которую окружающие тратили на Обломова? И зачем нужен, как выражалась одна девушка, этот сволочизм?
И здесь мы подходим к другому герою романа, который незримо присутствует даже, когда губительное влияние, идущее через Обломова, уже, кажется, прекратилось. При этом сам этот герой почти не имеет представителей в пространстве романа.
Для того, чтобы понять природу этого скрытого героя надо обратиться к миру, который Обломов считает идеальным миром; миру, к которому приближалась жизнь в Обломовке во времена его детства, и который он одновременно считал своим проклятием, называемым словом “обломовщина”. А мир этот как две капли воды похож на описание Золотого Века, существовавшего, в представлении греков и римлян в незапамятные времена, когда Сатурн (Кронос) был главным богом: вся жизнь проходила бы в сплошном пиру и праздниках, “ты не увидал бы ни одного бледного, страдальческого лица, никакой заботы”, не нужно было бы работать, все бы являлось как-нибудь само собой, не было бы никаких потрясений, “каждый день был бы похож на предыдущий”. “Не наказывал господь той стороны ни египетскими, ни простыми язвами. Никто из жителей не видал и не помнит никаких страшных небесных знамений, ни шаров огненных, ни внезапной темноты; не водится там ядовитых гадов; саранча не залетает туда; нет ни львов рыкающих, ни тигров ревущих, ни даже медведей и волков, потому что нет лесов. По полям и по деревне бродят только в обилии коровы жующие, овцы блеющие и куры кудахтающие.” Жили там долго, смерти не боялись, а умирали легко во сне.
И вот Сатурн уже давно отправился в иной мир, а и там в его царстве продолжается Золотой Век, лишь неизменность застыла там до того, что не только времена года не меняются, и стоит вечная весна, но даже и солнце теперь никогда не заходит.
Кому-то, как Штольцу и Ольге, такая жизнь может показаться ущербной. Все там держится кое-как и потихоньку разваливается:
“Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями. Три-четыре поколения тихо и счастливо прожили в ней.
Кажется, курице страшно бы войти в нее, а там живет с женой Онисим Суслов, мужчина солидный, который не уставится во весь рост в своем жилище.
Не всякий и сумеет войти в избу к Онисиму; разве только что посетитель упросит ее стать к лесу задом, а к нему передом.
Крыльцо висело над оврагом, и чтоб попасть на крыльцо ногой, надо было одной рукой ухватиться за траву, другой за кровлю избы и потом шагнуть прямо на крыльцо.
Другая изба прилепилась к пригорку, как ласточкино гнездо; там три очутились случайно рядом, а две стоят на самом дне оврага.
Тихо и сонно все в деревне: безмолвные избы отворены настежь; не видно ни души; одни мухи тучами летают и жужжат в духоте.
Войдя в избу, напрасно станешь кликать громко: мертвое молчание будет ответом; в редкой избе отзовется болезненным стоном или глухим кашлем старуха, доживающая свой век на печи, или появится из-за перегородки босой длинноволосый трехлетний ребенок, в одной рубашонке, молча, пристально поглядит на вошедшего и робко спрячется опять.” - это, собственно, классическое описание ущербного мира.
А может и вовсе ненароком напомнить разрисованную гробницу, где все всегда хорошо (впечатление, усиливается от словам “Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать сильнее стрелы, а разве только, чтоб обнять ее покрепче, с любовью: оно распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод.”). Однако таков идеальный мир в представлении Обломова.
На самом деле, в романе много ключевых символов. Например, в том же описании Обломовки встречается: “А в этом краю никто и не знал, что за луна такая – все называли ее месяцем. Она как-то добродушно, во все глаза смотрела на деревни и поле и очень походила на медный вычищенный таз.” И хоть это важные слова, но все невозможно охватить разом.
Сатурн же - бог небезынтересный, и неожиданно всем близкий. Может быть, даже иногда более близкий, чем хотелось бы.
Происхождение и образ еврейского бога, составляющего основу религий, называемых авраамическими (иудаизм, христианство, ислам) является намеренно сокрытым: его изображения в иудаизме запрещены, а само имя произносилось раз в году в День Очищения первосвященником даже не шепотом, а вообще беззвучно. Хотя его имя присутствовало в священной книге евреев, но в записи без гласных букв звучание тоже оставалось неизвестным, а в новой редакции в III в до н. э., так и вообще имя бога было везде заменено на слово “Господин”. То есть, этот бог имеет привычку скрываться, и по этому признаку его можно было бы соотнести с греческим владыкой царства мертвых Аидом (означает “невидимый”). Само запрещенное к произношению имя Яхве означает “Я существую” - так ответил Бог Моисею, когда тот спросил его имя. Вообще, это (Исход, 3-14) хороший сюжет для фильма ужасов: пасет, себе, Моше стадо своего тестя, ни о чем не думает, вдруг вдалеке сам собою загорается куст, горит-горит, но никак не сгорит.
- Пойду-ка посмотрю, что за куст такой странный. - думает Моше.
Подходит, а оттуда голос зовет его:
- Моше, Моше! Подойди ближе!
Подходит ближе Моше и видит, как в пламени появляется лик какого-то демона:
- Я пришел вас спасти!
Моше закрыл лицо от ужаса:
- Господи, кто ж ты такой? Как зовут тебя?
- Я существую!
Однако, установление тождества этого бога с Сатурном не представляется сложным. Сатурну назначена не только планета, но и отдельный день недели - суббота. По-английски она до сих пор так и называется: “Saturday” - “День Сатурна”. Суббота же является священным днем для евреев; в Торе подчеркивается, что это единственный сакральный для Яхве день. В этот еженедельный праздник (фактически, Священная Суббота начинается прямо перед заходом солнца в пятницу и заканчивается с заходом солнца в субботу) евреи должны жить по принципам Золотого Века Сатурна: все это время они должны пировать, праздновать, не знать забот, запрещена всякая созидательная работа, причем за нарушение полагается смертная казнь. Практическая попытка следовать правилам Золотого Века доставляет много неудобств: еду надо готовить заранее, посуду мыть нельзя (точнее, можно, но не до конца), свет надо тоже включать загодя (запрет на зажигание и тушение света специально прописан), возникает целый комплекс проблем, связанных с отправлением естественных потребностей.
Моя первая зарубежная командировка была в Израиль. В субботу город цепенел. Трудно было найти не только работающий магазин, но даже и ресторан, чтобы поесть. Улицы пустели (ездить можно, но водить тоже запрещено). Оставшиеся водители такси, также как и общественного транспорта были из арабов или вероотступников.
Практически получается фарс вместо праздника. Таким же фарсом представляется идеальный мир Обломова Штольцу.
Яхве, как и Аполлон, является змееборцем, победителем морского змея Левиафана (являвшегося важным элементом местных культов, как и змеи в Греции). Как и Аполлон, Яхве экспроприирует святилища и объявляет себя настоящим хозяином их. Происхождение этого бога следует искать у персов. Несмотря на длительную историю, изложенную в священной книге евреев, археология не нашла ни одного подтверждения существования культа Яхве (резко отличающегося от распространенных в регионе и в Средиземноморье вообще культов Астарты и Баала) до того момента, когда персидский царь Кир в 538 г. до н.э. после завоевания Вавилона поселил еврейскую общину в Палестине, дав им полномочия персидских наместников и позволив собирать налоги с палестинских территорий. А таких подтверждений очень хотелось, что произвело к ряду скандалов, связанных с фальсификациями (порой, очень качественными) археологических артефактов.
У этой общины было еще одно интересное свойство: как отмечает И.Ш. Шифман в книге “Ветхий Завет и его мир”, она была не общиной светского типа, возглавляемой местным царьком. Она была жреческой общиной. Там же указано, что священный текст в этот момент существовал не на иврите, а на арамейском, который являлся официальным языком деловой переписки в персидской империи. Тут вообще есть некоторый парадокс. У персов есть свой язык, относящийся к языковой группе, называемой “индоевропейской”, родственный санскриту, древнегреческому, латыни. Однако, в деловой переписке использовался арамейский язык из другой языковой группы - семитской. Это дает основания полагать, что кастовые различия в Персидской империи имели этническую природу. Таким образом получается, что когда персидские цари завоевали Палестину, жреческая каста, пользуясь своим влиянием, отстояла право создания чисто жреческого государства, свободного от царей, о котором всегда мечтала, и в качестве идеологической основы дала священный текст, основанный на разработках, которые у них уже имелись. То, что этот текст евреи получили извне, видно не только из чужого арамейского языка, на котором он был написан, но и из указания текста, что бог избрал среди разных народов евреев (то есть, выбрал уже сложившийся этнос, не имевший ранее культа Яхве) и заключил с ними Договор (а не Завет, как принято переводить его на русский), и все беды евреев с этого момента объяснялись отступлением от договора с богом. А персы кроме всего прочего известны тем, что считают договор особо священным, хотя также они известны своей вероломностью, потому что не считали зазорным нарушать договор, если он заключен с чужими. Для чужих, кстати, у них даже существовал специальный язык, вроде того, что персы умирают, я не- персы подыхают). У евреев также есть специальное слово для тех, кто не находится в рамках иудаизма (гои), также как и у христиан (язычники, поганцы), и в исламе (кяфир, гяур). То есть, все указанные системы принципиально отделяют людей, находящихся вне их религиозного объединения, и это отделение несет в себе качественную оценку. Если провести параллели с современными лозунгами, они считают, что их жизни важны, а жизни всех остальных - нет. Также известно, что в Персии существовало племя “маги” - этноса, отличного от персов, без представителя которых в Персидской империи не обходился ни один ритуал. Причем, Геродот пишет, что маги собственноручно убивали змей и считали это за великую заслугу - то есть, являлись змееборцами.
Почему именно евреи стали богоизбранным народом, не совсем понятно. Может быть, их, как это и указано в Торе, действительно персы привели из Вавилона, и они не имели связи с культами местного палестинского населения, хоть и говорили на близком языке. В любом случае, создание жреческого государства со священным текстом, данным извне - это религиозный эксперимент. В своей среде, где все знают историю бога, и он вовлечен в сложные отношения с другими культами, невозможно построить идеальное государство Золотого Века. Невозможно начать с чистого листа. Такая попытка уже предпринималась Эхнатоном в Древнем Египте, причем там были те же установки: чистота, формальность, универсальность и предельная отдаленность бога с единственным посредником - верховным жрецом, претензия на солнечность (как и у Аполлона), но не Аммона, имевшего свой культ и жреческую касту, а “атона” - просто солнечного диска, свободного от какого бы то ни было культа (все египетские имена, кстати, условные; они произносились по-другому, но такое написание закрепилось в нашей литературе); был предпринят запрет всех прочих культов. Но эта попытка полностью провалилась, имя Эхнатона предали проклятию и постарались уничтожить, стереть все его упоминания. А здесь в тепличных условиях, под защитой персидской армии, готовой прийти на помощь (как это было в Египте, когда против еврейской общины местное население подняло бунт), была вновь предпринята попытка создания идеального государства.
Связь с Египтом постоянно подчеркивается в Торе, и объясняется это тем, что этот бог уже существовал там. И назывался он Тот. И имел все те же черты: он был административным богом, на котором держатся государственный и мировой порядок. Был автором священных книг, заведовал грамотой, контролировал сферу государственных чиновников, ученых, проповедовал меру во всем, облегчал переход в иной мир, и опекал в нем умерших, был богом времени (как и Сатурн-Кронос слившийся у греков с Хроносом из-за созвучия), был большим колдуном и истреблял гадов, потому что они, гады такие, все норовили снова родиться на свет, и подорвать тщательно создаваемый им образ, рассказав, что Тот, будучи бюрократическим богом, может быть лишь администратором, а не хозяином, а тем более не имеет права претендовать на все сферы человеческого существования. Будучи хорошим колдуном, он всегда может создавать необходимые ему образы, фантомы и всегда побеждать в аппаратных играх в рамках существующей системы. Однако, он не может быть царем, потому что не может развивать политическую инициативу (что и привело к краху нового мира Эхнатона, к деградации Спарты и к разрушению древнееврейского государства), умело распределяет ресурсы при строительстве, но сам не только мир не может построить, но и табуретки починить не умеет. В любовных отношениях он как Каренин. Он прекрасно сохранит существующий сверхсложный механизм, причем, будучи усидчивым, сделает это как никто другой не захочет и не сможет, но сам он метафизически бесплоден. В случае с Сатурном мифологически это оформляется в пожирании своих детей.
И бесплодность его задевает. Он не может удовлетвориться ролью второго: замещать солнце Ра, когда его нет на небосклоне, быть секретарем богов, служить умершим, провожая их и перенося их на крыльях над озерами иного мира: “Что я, мальчик на побегушках, что ли, чтобы всем угождать, да и надоело, что меня обезьяной изображают”. Он завидует другим богам и богиням, которые умеют мастерить и строить что-нибудь, воевать, справедливо царствовать в мирной жизни, сочинять музыку и стихи, совершать научные открытия, радоваться и любить, торговать и оплодотворять, давать жизнь - на все это и многое другое в Древнем Египте были боги и богини со своими традициями и навыками, передающимися из поколения в поколение. Как писец и бог-администратор Тот находится во всех сферах человеческой деятельности, и, вроде, знает, “как дела делаются”, поэтому периодически он пытается заменить собой все культы, отчасти, может быть, из комплекса неполноценности, чем сатурнические герои всегда страдают (отсюда, кстати, проистекает характерная для этих героев ревность и зависть). Однако, прямо он сделать этого не может, потому что его история переплетается с историей развития других культов. Поэтому он создает Аполлона - бога-фантома, бога без истории, бога вроде эллинского, но с неиндоевропейским именем неизвестной этимологии. Роберт Грейвз так и пишет: “в истории Аполлона много неясного”. Но деяния Аполлона - это деяния Тота-Сатурна, только подвергшиеся цензуре, очищенные. Хотя постепенно Аполлон набрался всяких безобразий, поэтому понадобился новый незапятнанный бог, которым стал Христос. В этом отношении, кстати, интересен христианский догмат о Святой Троице, по которому Христос является логосом, и теологические рассуждения, что зачат он был через ухо, а рожден устами. Это и есть характеристика бога-фантома.
Исторически христианство как государственная религия начинается с чисто сатурнической ситуации. Император Константин убил свою молодую жену и сына от прошлой жены из ревности. Может быть, они и вправду вступили в связь между собой, но ревность, зависть и обида как раз является эмоциями, которыми заведает Сатурн и которые к нему приводят. Посчитав, что Константин совершил сакральное преступление, римские жрецы отказали ему в посвящении, и тогда он нашел других жрецов, которые предоставили аж четыре варианта священного текста (может, каждый по отдельности маленьким слишком показался, у евреев во-о-о-он какая толстая книга). На самом деле, текстов было много, но остальные объявили апокрифами. После этого Константин издал много интересных приказов, способствовавших закабалению населения, создав таким образом законодательный фундамент для закрепощения крестьян (собственно, это обездвиживание - совершенно в аидическом духе). За всем этим последовал упадок и раскол Римской империи.
Для создания аполлонического героя Сатурн находит слабого человека, попавшего под его влияние. Будучи бесплодным, Сатурн не может сделать человека продуктивным, но может окружить его флером притягательности, длящимся, пока наваждение действует.
Если придерживаться греческой модели, где Сатурн является хозяином царства мертвых, тени которого получают слабое подобие ощущения жизни от пролитой крови и слез живых людей, то бог предстает похожим на глубоководного удильщика, подманивающего светлой удочкой-Аполлоном жертву, или на паука, который прячется и ждет мотыльков, запутавшихся в липкой сверкающей на солнце паутине. Но мне такая картина не нравится и кажется слишком мрачной; мне кажется, таким образом он просто хочет внести нотку разнообразия в иначе серое бюрократическое существование, развлечь людей, сделать их добрее, заставить забыть про темное прошлое, стоявшее у истоков человечества, частью которого этот бог являлся (это предложение было шуткой; пишу - так, на всякий случай).
В пространстве романа есть герои, отражающие хотя не всю полноту этого бога, но все же некоторую часть его линии. Это Иван Матвеевич Мухояров и его друг Михей Андреевич Тарантьев (оба имени, кстати, содержат аллюзию на паука). Первый как писец является жрецом Тота, а второй - краснобай, приводящий в ловушку жертвенного агнца Обломова. Оба бесплодны и постоянно нуждаются в источнике существования. Они как жрецы Сатурна являются бенефициарами слабости Обломова, напускают туману и составляют обманные договоры, перенаправляющие доход от Обломовки (изрядно поднявшийся благодаря энергии, затраченной Штольцем) полностью себе. Вот, собственно, и ответ, о практическом применении Аполлона - перенаправление ресурсов путем подлога. Как выразился православный писатель Иван Шмелев, “народ кормится”. Но “кормится” он по-всякому, не только деньгами.
Вообще же, ситуация, когда старый бог с дурными привычками выступает с маской молодого невинного юноши, возможно является универсальной. У индейцев Сапотеков еще до Колумба был бог Косихо, аналогичный по функциям Сатурну, который иногда изображался так:
***
Теперь Штольц. Он обходителен, у него “выразительные глаза”, он умеет рассмешить и заинтересовать Ольгу: “Только что Штольц уселся подле нее, как в комнате раздался ее смех”; легко сходится с людьми, знает, как обстоят дела у всех окрестных соседей, замечает детали, и может не только сразу определить, что на Обломове один чулок нитяной, а другой бумажный, но по обрывочным словам определяет, куда уходят деньги с Обломовки, хотя и Обломов и Агафья Матвеевна пытается это скрыть вследствие пикантности ситуации. Имеет хорошую память, но не злопамятен: оторвав от Обломова Мухоярова и Тарантьева не преследует их в суде, а просто выкидывает Мухоярова с должности. Умел: “Что ни встречалось, он сейчас употреблял тот прием, какой был нужен для этого явления, как ключница сразу выберет из кучи висящих на поясе ключей тот именно, который нужен для той или другой двери”, поправляет дела в Обломовке, так, что она не просто становился жизнеспособной, но и, проведя дорогу, организует торговый путь для доставки обломовского хлеба. “Настойчив в достижении цели”, но не берет на себя заведомо непосильных задач: “Он измерит бездну или стену, и если нет верного средства одолеть, он отойдет, что бы там про него ни говорили.” “Беспрестанно в движении: понадобится обществу послать в Бельгию или Англию агента – посылают его”. “Он участвует в какой-то компании, отправляющей товары за границу.”
Собственно, даже двух последних предложений достаточно, чтобы понять, что перед нами представитель Гермеса - бога коммуникации и изобретательства.
В сферу деятельности Гермеса входило строительство и поддержание безопасности путей движения товаров и информации. Ему приписывалось изобретение письменности, также необходимой для передачи информации. У него хорошая память, и он может наделять ею других: он наградил ей своего сына, который, рождаясь вновь, помнит все, что с ним было раньше. Он все время в движении и перемещается очень быстро. Своим жезлом он успокаивает страхи и мирит враждующих. У него хорошие отношения с женщинами с рождения (новорожденного Гермеса купали горные нимфы). На древнее происхождение Гермеса указывает наличие собственной планеты (Меркурий) и дня недели (среда). Также на это указывает то, что он является фаллическим богом. Фаллические культы имели важное значение для региона Средиземноморья, а пришедшие с севера Эллины не только их не имели, но и старались подавлять.
На создание мира Гермес не покушется, так как не берет на себя заведомо невыполнимых задач (ведь, чтобы изобрести мир, надо, чтобы кто-то сначала изобрел бога, а если бог был всегда, значит и находился он не в вакууме, следовательно и мир был всегда). Однако, кое-какие штуки изобретать он умеет. Он вообще является “культурным героем” (есть такой устойчивый термин). Помимо письменности он изобрел способ получение огня, единицы измерения, математику, астрономию, музыку, земледелие (кстати, отец Андрея Штольца был агрономом), владел красноречием, колдовством и гаданием - словом всем тем, что потом оказалось в руках Сатурна-Аполлона. Любопытно, что в позднем мифе, появившемся уже после прихода Аполлона, Гермес готов отдать изобретенную им свирель, если за это Аполлон научит его гадать, на что этот знаменитый прорицатель отвечает, что ничем не может помочь, и в качестве платы за свирель отправляет Гермеса к тем, кто действительно владеет этим даром, - горным нимфам на Парнас. Они и обучают Гермеса гаданию. Даже лиру Аполлона изобрел Гермес, что означает, просто-напросто, что она уже существовала до прихода эллинов.
Про Гермеса говорят, что с младенчества он умеет ловко воровать (ну, или воровал, пока Зевс не запретил). Грейвз считает эти мифы поздними, возникшими в то же время, когда и поговорка “все критяне - лжецы! Они говорят, что Зевс умер и показывают его могилу”. Кстати, критяне и по сей день ее показывают. Но так или иначе, согласно мифам это беззлобное воровство, скорее призванное демонстрировать ловкость Гермеса, при этом, в отличие от Аполлона-Сатурна, оно не носило характер сакральных преступлений. Сакральных преступлений Гермес вообще не совершал.
Характер отношения Гермеса с Сатурном хорошо иллюстрирует пример с лабораторией Эдисона, большинство изобретений которого, как утверждают, состояли в том, что он улучшал и патентовал изобретенное другими (в частности, работниками его лаборатории), при этом он был усидчив - работал по девятнадцать с половиной часов в сутки. Показательна также история отношений Эдисона с искрометным в прямом смысле слова изобретателем Николой Теслой. Эдисон пообещал очень большую сумму Тесле за оптимизацию существующих электрических машин, но когда Тесла придумал целую систему мер для этой цели, Эдисон заявил, что пошутил, а Тесла просто не понял американского юмора.
Таким образом, умело занимаясь административной деятельностью Сатурн, прибирает к рукам открытия Гермеса. Сатурн медлителен, и по этой причине консервативен, но он не тупой и в состоянии научиться пользоваться новыми полезными вещами, как, например, исламские террористы - вроде люди каменного века, а вполне себе овладели интернетом и с успехом пользуются им для организации террора. Сатурн (то есть, люди, находящиеся под его знаком) боится Гермеса, потому что подозревает его в устремлениях, свойственных самому Сатурну (боится, что будет подсиживать; Мухояров, вот, боялся, что Штольц заведет на него дело).
Противостояние Гермеса и Сатурна проистекает главным образом из разности их природы. Сатурн медлительный и цепенящий, старающийся остановить всякое движение, использующий для это убаюкивающие истории и внушающий, что жизнь - это пустая суета (как красноречиво и убедительно говорит Обломов в начале произведения), а также не брезгующий отравлением вкуса к жизни вообще и имеющий для этого богатый арсенал средств. Сатурн стремится погрузить человека в забытье.
Гермес напротив - быстр сам и пытается растормошить других (как это делает Штольц с Обломовым). Он старается привить людям вкус к жизни, используя, как змей, всякие уловки, чтобы обойти блоки, устроенные в сознании или в общественном мнении Сатурном. Гермес наделяет человека памятью, сохраняющейся даже после смерти (хотя, честно говоря, есть вещи, знание которых не делает человека счастливее, но вряд ли стоит стремиться забыть даже их).
Гермес может заниматься административной деятельностью и бумажной работой (восстановлением Обломовки, писанием официальных бумаг: “он служил, вышел в отставку”; также: “нужно написать какой-нибудь проект или приспособить новую идею к делу – выбирают его [Штольца]”). Однако, он не может заниматься этим долго. Ему нужно постоянно быть в движении, узнавать и изобретать что-нибудь новое, иначе он слабеет и стареет; а придет в движение - молодеет снова. Империя же не может существовать без каждодневной административной работы, поэтому без Сатурна - никак. Надо только следить, чтобы он не становился главным, не посягал на чужие сферы, и чтобы на его долю тоже доставалось праздника, а также демонстрировать ему уважение и почет во избежание возникновение комплекса неполноценности. Тогда он будет счастлив и доволен.
***
Ольга Сергеевна Ильинская в первом же упоминании является как женщина, которая прекрасно поет, - причем поет “Casta Diva”. Эту же партию она исполняет с необыкновенным вдохновением в первую встречу с Обломовым. “Casta Diva…” (“Чистая Богиня”) - так обращается в опере Беллини “Норма” верховная жрица к своей богине. Этим пением она подчиняет Обломова.
Таким образом автор сразу заявляет связь героини с богиней, причем богиней-сиреной, которая своим пением овладевает душами людей. Так как в романе постоянно подчеркивается связь женщин и поэтов с луной, то можно рассматривать Ольгу в контекстетрехликой лунной греческой Богини, принимающей разные имена по фазам жизни женщины: Афина - девушка, соответствовала весне и растущей луне; Афродита - женщина, лето, полная луна; Гера - бабушка, осень, убывающая луна. Хотя для луны есть специальный день, Богиню обычно ассоциируют с пятницей, соответствующей планете Венера. Этот день недели посвящен ей и поныне: в немецком и английском - день Фреи; в итальянском, испанском, французском - день Венеры. В русском Православии, которое представляет собой дикую смесь христианства с рудиментами язычества, эта связь еще помнится в фигуре Параскевы Пятницы.
По этой системе Ольга соответствует Афине. Да и отношения ее с Обломовым начинаются весной (ветка сирени). В Венеции есть статуя Афины верхом на льве (копье, к сожалению, отсутствует на фотографии):
Оно имеет прямые параллели с распространенным в Индии представлением. о богине:
И означает то, что хрупкие на вид девушки могут иметь в своем распоряжении большую силу.
Среди гадательных карт Таро, пришедших из незапамятной древности, есть карта со сходной иконографией, которая так и называется: “Сила”.
Это сила, которая и у мужчин, и у женщин, и у всех одушевленных существ вызывает острое желание жить. С помощью песен, танцев, своей красоты, сексуальной привлекательности она притягивает души в этот мир, выводит их к свету солнца. Не того солнца, которое никогда не заходит, а самого настоящего, того, которое ярким днем радует глаз своим сверканием на волнах, бросает игривую сеть отблесков на деревья, стены дворцов и гротов, на статуи и мосты, вызывая в жизни ощущение праздника; солнца, которое золотит леса и луга ранним утром и расцвечивает облака в розово-пепельные, золотые, медные и багряные тона на закате; утренней и вечерней зарею заливает пурпуром край неба, когда на другой краю его - бездонно-синем - мерцают звезды; солнца, ловя последний уходящий луч которого, поражаешься и не веришь, что может существовать столь необыкновенно прекрасное в мире, который, казалось, уже давно засыпан серой будничной пылью, покрывающей лица людей, не ведающих праздника и двигающихся монотонно, словно призраки, среди заводов и небоскребов под трамвайные звонки.
Влюбляя в себя, богиня дает людям силу, выводящую их из монотонного существования, сумеречного полусонного состояния и заставляющую их совершать поступки, делающие человека человеком, поступки, отличающие людей от прочих живых существ: заставляет заниматься наукой, писать музыку, стихи или вот такие картины:
Этой силы нет у Гермеса, но он знает, как привести души к Богине.
Эту силу имеет Ольга, что автор блестяще показывает. Заполонив душу Обломова пением, она начинает тормошить его уколами, завлекать игрой, заставлять бегать за собой. И вот уже этот мешок оживляется, перестает все время есть и спать, начинает читать, писать, гулять, мечтать, у него возникает слабое пламя желания жизни.
Проблема только в том, что она любила не Обломова, о чем сам Обломов, будучи слабым, но честным, ей говорил. Собственно, обман Сатурна и состоит в том, что он с помощью иллюзий подставляет Аполлона на место другого. При этом, жертва Аполлона, затрачивая энергию впустую, теряет силу и способность к адекватным действиям и, соответственно, к сопротивлению. Читая роман, я боялся, что автор утащит Ольгу и Штольца в эту черную дыру, и, дочитав до конца, вздохнул с некоторым облегчением, потому что этого не произошло. Однако близость к Сатурну не проходит даром. Он вызывает отравление, проявляющееся спустя некоторое время, когда, казалось, опасность уже позади. И выражается оно во внезапной бесконтекстной тоске, неожиданному упадку сил и потере желаний. Ольга и сама предполагает эти связь этих состояний обломовским периодом и боится, что заразилась обломовщиной. В тексте указывается даже момент, когда конкретно произошло это отравление. А именно, когда они прогуливались в темноте с Обломовым и ей стало страшно и трудно дышать, начал мерещиться рядом кто-то еще, и когда она положила голову на плечо к Обломову. Этот “кто-то еще” и был хозяином Аполлона Сатурном.
Анна Каренина в романе Льва Толстого приблизилась к Сатурну ближе, поэтому ее отравление было фатальным, но признаки его сходные, и однозначно указывают на этот же источник.
Как ни парадоксально, причиной, по которой Ольге стало возможно влюбиться Аполлона, была та самая “Casta Diva”. Это весьма популярная опера, и там действительно главная жрица обращается к своей богине, но вообще, сюжет там… не очень: герои согрешили, признались, покаялись, потом умерли мучительной смертью на костре; хорошо, деток пожалели. Оперная партия эта - магическая формула, а произнесение магических формул, тем более пение, тем более с чувством имеет последствия. В данном случае, они выражались в потере возможности адекватно оценить Обломова и распознать иллюзию.
Кого же Ольга любила всегда на самом деле? Ответ на это дается в первой же сцене с Ольгой: Штольца. Как и Штольцу ей нужно движение. В сцене расставания с Обломовым, поняв, какое будущие ее ожидает, Ольга произносит следующие слова: “Я не состареюсь, не устану жить никогда. А с тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать рождества, потом масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили бога, что день скоро прошел, а утром просыпались бы с желанием, чтоб сегодня походило на вчера… вот наше будущее – да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру…”
Это “вместо” еще находит параллель в том, что день недели древнего бога Гермеса - среда, но именно на этот же день недели претендует новый бог Аполлон.
Неудивительно, что когда Ольга перешла из возраста Афины в возраст Афродиты, она вышла за Штольца. Гермес и Афродита являются мистическими братом и сестрой, что отражено в несколько буквально-прямолинейном мифе о Гермафродите - позднем мифе, возникшим от непонимания пришельцами представлений догреческого населения, по которому один и тот же человек при новом рождении мог поменять пол на противоположный, но оставался тем же человеком и существовал в рамках единого культа Гермеса и Афродиты. В Индии разработанный круг этих представлений дошел до наших дней и выражается в образе Ардханаришвары, у которого одна половина женская, другая - мужская:
Еще о Богине можно узнать в книге А.Л. Антипенко “Мифология Богини по данным Одиссеи Гомера”. Там автор полемизирует с устоявшейся точкой зрения, что древние женские культы требовали постоянных человеческих жертвоприношений, и на материалах мифов, присутствующих в “Одиссее”, рассматривает различные аспекты культа Богини.
А в заключение я хотел бы просто поместить картину Юбера Робера из Пушкинского музея. Просто так. Четыре картины его, кстати, украшают парадную залу в Воронцовском дворце в Крыму.
