Поражение Балтийского парусного флота у Балтийского порта, произошедшее 14 августа 1808 года, по праву считается одной из самых неприятных страниц его истории, ибо два британских линейных корабля сумели не только заставить русскую эскадру из девяти линейных кораблей и шести фрегатов отступать, но и при ее отходе смогли сначала тяжело повредить, а затем и вовсе уничтожить один из русских линейных кораблей. И это при том, что российскими кораблями командовал один из наиболее известных Екатерининских адмиралов, участник Ревельского и Выборгского сражений — Петр Иванович Ханыков. Более того, он был один из немногих, кого ценил С.К. Грейг, называвший его «предприимчивым и храбрым» офицером!
Проще говоря, событие получилось настолько резонансным, что в Петербурге даже организовали следственные мероприятия, причем не над кем-нибудь, а над самим командующим Кронштадтской эскадрой! Однако, несмотря на громкое начало и внушительность собранных материалов, по настоящему серьезных выводов так и не сделали, свалив все «оплошности» исключительно на П.И. Ханыкова и двух его капитанов. Более того, их наказание также постарались свести к формальности: Ханыкова на 24 часа разжаловали в матросы, а капитанов И.Я. Чернавина и А.И. Лукки просто уволили со службы.
И это при том, что даже собранного материала было достаточно, чтобы заметить гораздо более серьезные причины произошедшего, его предопределенность. Чтобы убедиться в этом, достаточно лишь непредвзято, а главное комплексно взглянуть на означенные события. Что мы и попытаемся сделать в данной статье, заодно предоставив читателям возможность ознакомиться с основными материалами следствия, до сих пор толком ни разу не публиковавшимися. Начнем с моментов, которые, за редким исключением, практически полностью упускаются исследователями, хотя речь в них идет о той ситуации, в которой в 1808 году пришлось действовать П.И. Ханыкову.
Момент первый — отсутствие должной подготовки Балтийского парусного флота в связи с нежеланием вообще привлекать его к предстоящей войне. Более того, когда дела пошли по незапланированному сценарию, против его использования выступил сам морской министр — П.В. Чичагов! Вот как это описывает П.А. Ниве:
«Пока дело ограничивалось… приведением в порядок захваченной Свеаборгской флотилии, — все шло гладко; но как только граф Буксгевден (в… всеподданнейшем донесении от 12-го мая) стал просить о присылке в его распоряжение еще и корабельного флота, — Чичагов решительно этому воспротивился и вошел к Государю Императору с особую докладною запискою (от 19-го мая), в которой доказывал, что в этом нет никакой надобности для обороны берегов Финляндии.
Ссылаясь на то, что вице-адмирал Сарычев (только что назначенный комендантом в Свеаборг) надеется через неделю привести в готовность половину Свеаборгской флотилии, а также, что гребных судов в Стокгольме и Карлскроне — незначительно (около 50), Чичагов приходил к заключению, что «для отражения неприятельского нападения, если бы он покусился сделать оное флотилиею своею, кажется достаточно быть может одних стоящих в Свеаборге судов». «Буде же (продолжает морской министр) корабельный флот для сего употреблен будет, по совершенному им знанию финляндских шхер, — тогда и увеличенное число флотилии сделалось бы равно недостаточно к удержанию его действий».
И хотя в конечном итоге корабельная эскадра все же была подготовлена, боеспособность ее оставляла желать лучшего с точки зрения как состояния корабельных сил, так и личного состава. В первом случае речь шла о включении в ее состав кораблей разной степени готовности (с наличием медной обшивки и без оной), в том числе требующего ремонта «Благодать» и малопригодного «Всеволод». Во втором — о наполнении эскадры весьма значительным числом (до трети) рекрутов. Особенно не повезло, опять-таки, «Всеволоду», на котором их вообще оказалось большинство.
Момент второй — наличие у П.И. Ханыкова крайне противоречивых инструкций. Так, уже в тексте Высочайшего рескрипта от 27 июня 1808 года, вместе с задачей «учинить над ним (шведом. — Авт.) поиск и, атаковав его стремительно, завладеть им или истребить его», стояла и следующая оговорка: «Во время плавания иметь неослабную бдительность… дабы английский флот начальным соединением со шведским не поставил нас превосходством сил своих в опасность или затруднение».
Оговорка эта, по верному наблюдению Ф.Ю. Ефремова, изначально сковывала инициативу адмирала и заставляла действовать с оглядкой. Однако указанной оговоркой дело не ограничилось, ибо по инструкции от 4 июля, полученной от П.В. Чичагова, по ближайшим планам действий флота «русский адмирал должен был совещаться с главнокомандующим русскими сухопутными войсками в Финляндии генералом от инфантерии графом Ф.Ф. Буксгевденом».
В предписаниях от 24 июля, 6 и 8 августа, данных все тем же П.В. Чичаговым, Ханыкову вновь рекомендовалось, «с одной стороны, беречь время и помнить, что «главнейший предмет» его действий — «истребление шведского морского ополчения и завладение оным», а с другой стороны, беречь себя от нападения англичан».
Наконец, в предписании от 8 августа 1808 года П.В. Чичагов уже открыто предостерегал П.И. Ханыкова от близости англичан и призывал его «по всей возможности хранить себя от нападения английских морских сил» и даже разрешал, «смотря по обстоятельствам», укрыться в Свеаборге. Иными словами, П.И. Ханыкову «рекомендовалось» и на елку забраться, и известное место не уколоть… Да еще «при полной мере ответственности за все», несмотря на явно находившийся не в лучшем состоянии Балтийский корабельный флот.
Момент третий — отсутствие у П.И. Ханыкова больших возможностей для проявления самостоятельности в силу действовавшей в России модели управления и общественного устройства. Модели, в которой командовавшим эскадрами флагманам надлежало неукоснительно выполнять любые предписания императора «со всею точностью, верностью и усердием». Модели, в которой высказывать свою точку зрения высшей власти было просто не принято.
«Уважение к власти, — писал по этому поводу Ж. де Местр, — есть везде, ибо оно необходимо и составляет ту основу, без коей не мог бы вращаться политический механизм; но повсюду чувство сие имеет особливое выражение. Здесь это немота, хранящаяся со времен древности. Если, предположив невозможное, представить себе, что у Российского императора явится фантазия сжечь Санкт-Петербург, никому и в голову не придет сказать ему, что сие повлечет за собой некоторые неудобства, что даже в здешнем холодном климате не нужен такой жар, что могут полопаться стекла, перепугаются дамы, закоптятся ковры и т. д.; об этом не может быть и речи; в крайнем случае монарха могут убить (сие, как известно, не есть признак неуважения), но возражать ему никак не принято. Судите сами, г-н Граф, о влиянии такового характера нации на войну. Империя подвергается величайшей опасности, но вот уже два месяца ни один русский офицер не смеет сказать своему повелителю: «Вы погибнете»… Ваше Превосходительство, как и весь свет, знает, конечно, что доблестный Кутузов проиграл Аустерлицкую баталию; на самом же деле он повинен в сем не более, нежели Вы или я; он не проиграл ее, а дал проиграть. Когда император решил сражаться противу всех правил военного искусства, Кутузов пришел накануне ночью к обер-гофмейстеру графу Толстому и сказал: «Граф, вы близки к государю, прошу вас, помешайте ему дать сражение, мы непременно будем биты». Но обер-гофмейстер почти послал его к черту: «Я занимаюсь рисом и пулярками, а война — дело ваше». Оба поостереглись открыть глаза Императору. Для сего они были слишком хорошие подданные…».
Причем модель эта насаждалась в равной степени, как государством, так и самим обществом. Первое воздействовало посредством системы управления, основанной на мелочной регламентации и беспрекословном подчинении и как следствие требовавшей не личностей, а бездушных исполнителей, да еще и мотивированных, по существу, лишь на формальное исполнение.
Более того, со временем система мелочного контроля лишь нарастала, достигнув своего логического апогея при Николае I, который, по словам близко знавшего его А.В. Эвальда, «ни к чему так строго и беспощадно не относился… как ко всякому проявлению неповиновения и вообще протеста», и посему даже публично говорил: «Мне не нужно ученых голов, мне нужно верноподданных». При этом любое нарушение означенных правил, а тем более постигшая неудача грозили служебной катастрофой.
«Спасти корабль однако ж не могли, — писал Дж. Тревенин, касаясь одной из аварий, — сильный ветер, впоследствии превратившийся в шторм, разбил корабль совершенно. Последствия такого несчастия гораздо неприятнее для командира в русском флоте, чем в английском. Здесь не допускаются неудачи и несчастия (выделено нами. — Авт.)».
Не меньше «заслуг» имелось и у Российского общества, весьма активно воспитывавшего у своих членов ненужность проявления какой-либо инициативы, обязательность проявления показной исполнительности, важность принципов «круговой поруки».
«Лучшее — враг хорошего», «Старое — лучше нового», «Не лезь поперек батьки в пекло», «Без сопливых обойдемся», «Не твоего ума дело», «Сиди и не рыпайся…», — гласят весьма популярные в России пословицы и поговорки, имеющие хождение и по сей день.
«Родитель мой, — цитируем мы известного государственного деятеля эпохи Петра I В.Н. Татищева, — в 1704-м году, отпуская меня с братом в службу, сие нам накрепко наставлял, чтобы мы… от… положенного на нас не отрицались, и ни на что сами не навязывались…». И добавлял: «…когда я оное сохранил совершенно, и в тягчайших трудностях благополучие видел; а когда чего прилежно искал или отрекся, всегда о том сожалел, равно же и над другими то видел».
Однако лучше всего картину рисуют отечественные литераторы. Например, созданная А.С. Грибоедовым пьеса «Горе от ума» просто пестрит показательными примерами того, как нужно правильно жить в российском обществе, в котором, как подметил устами Чацкого Грибоедов, «Молчалины блаженствуют на свете». «Молчалины», старающиеся угодить «всем людям без изъятия», молчаливые и покорные со своими начальниками, умеющие подладиться под другого, приноровиться к обстоятельствам и стремящиеся не более чем к удовлетворению личных материальных потребностей и веселой жизни.
«Молчалины», берущие пример с людей, которые, благодаря своему уменью приспосабливаться, долго держатся на своих местах: «Вот сам Фома Фомич, знаком он вам?.. При трех министрах был начальник отделенья». Наконец, «Молчалины», считающие, что все должны стремиться к той же цели: «Ну, право, что бы вам в Москве у нас служить? И награжденья брать, и весело пожить?».
Впрочем, под стать «Молчалиным» и другие персонажи произведения. Например, «Фамусовы», служащие не делу, а лицам, и поклоняющиеся людям типа Максима Петровича, который, выслуживаясь, «сгибался вперегиб», «отважно жертвовал затылком», зато был обласкан при дворе, «пред всеми знал почет».
Или «Скалозубы», ориентирующиеся исключительно на карьеру, причем без шума и без пыли: «Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы». Персонажи, которые даже с возмутителем спокойствия Чацким борются посредством известной фамусовской фразы: «Не слушаю, под суд! Просил я помолчать, не велика услуга».
В такой обстановке проявление самостоятельности весьма маловероятно. Правда, историк Г.А. Гребенщикова, например, считает, что «в случае необходимости он (Ханыков. — Авт.) мог проявить инициативу и действовать по обстановке, по примеру Ф.Ф. Ушакова на Черном море, не придерживаться строго высочайших инструкций, а отходить от них для пользы дела, как неоднократно поступали главнокомандующие флотами».
К сожалению, эти слова не подкреплены примерами «неоднократного» нарушения инструкций «главнокомандующими флотами», да и в случае с П.И. Ханыковым выглядят произвольным допущением. По масштабу личности П.И. Ханыков, увы, не соответствовал представлениям о неординарном флотоводце. Да и упомянутый Ф.Ф. Ушаков, несмотря на бесспорную неординарность, в ходе Русско-турецкой войны 1787–1791 годов весьма зависел от получаемых сверху инструкций, без которых не мог не только выйти в море (в том числе при появлении турок у стен Севастополя!), но даже произвести перемещения среди личного состава.
«Милостивый государь, — писал он, в частности, В.С. Попову летом 1789 г., — как я и по сие время ни малейшего уполномочивания по здешней части и ни в чем не имею, потому всякая вещь чрезвычайно затрудняет, так что, не упоминая обо многом, ниже одного матроса с судна на судно без особого повеления ни в коем случае перевесть смелости не имею, равно и во всяких случающихся потребностях. Таковое чрезвычайное ограничивание власти не только препятствует скорейшим исполнениям дел, но отнимает всякую способность…».
Момент четвертый — давнее преобладание в России оборонительных взглядов на вопросы ведения как войны в целом, так и сражения в частности. Особенно против сколько-нибудь серьезных противников! Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на представленную в нижеследующей таблице показательную цепочку действий русского флота на Балтике в XVIII — начале XIX веков...
© А. А. Лебедев
Фрагмент статьи из сборника "Гангут" №84/2014
Ещё больше интересной информации и сами книги у нас в группе https://vk.com/ipkgangut