Горячность и вспыльчивость Михаила Дмитриевича Скобелева (1843-1882) едва можно было умерить. Нередко случалось, что, как вспоминал великий русский художник-баталист В. В. Верещагин (1842-1904), Скобелев «страшно сердился, грозил, что перепорет их всех, рвался в дверь, ... он непременно кого-нибудь побил бы и, вообще, натворил бы того, о чем сам бы потом сожалел».
Хотя М. Д. Скобелев в большинстве случаев вежливо и корректно обходился с сослуживцами, иногда его гнев обращался и на них. В. В. Верещагин отмечал, что Скобелев, впрочем, ... всегда был не прочь принять совет, если находил его разумным, откуда бы он ни был», но в 1878 г. во время Шипко-Шейновского сражения генерал Н. Г. Столетов (1831-1912), подошедший к генералу Скобелеву с каким-то замечанием, услышал от него вместо ответа: «подите прочь от меня!»; вскоре, правда, «превосходительства» помирились.
Необходимо отметить, что, в большинстве случаев, Михаил Дмитриевич вел себя весьма корректно. Как вспоминал граф Юрий Александрович Борх (1836-1911), после «некоторых столкновений во время экспедиции 1875 г. на полях кокандских, ... чисто боевого свойства,» со Скобелевым, они оба, «в высшей степени порядочные люди, в душе глубоко уважая друг друга, дали себе обоюдное слово чести никогда и нигде не встречаться в военное время на одном и том же театре действий, в каких бы служебных положениях ни находились в будущем». По словам В. В. Верещагина, в конце русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Михаил Дмитриевич «велел переменить заключительную фразу записки, посланной начальнику кавалерии генералу Дохтурову, написанную в смысле действовать решительнее»; сам Скобелев объяснил необходимость переделать текст следующим образом: «Это старый генерал, ... я не могу так писать ему.»
По отношению к поверженному противнику Михаил Дмитриевич также вел себя достойно. После разгрома укрепленного турецкого лагеря под Шипкой-Шейновым, когда неприятель выкинул белый флаг, М. Д. Скобелев сам поехал к командующему турецкой армией Вессель-паше, чтобы принять капитуляцию. Далее в своих воспоминаниях В. В. Верещагин описывает эту сцену так:
Еще более нахмуренный двинулся Вессель-паша, за ним паши и все офицеры.
Михаил Дмитриевич начал говорить очень любезно, попробовал, для позолоты пилюли, хвалить храбрость его войск, но ни одна морщина не разгладилась на челе побежденного воина; он молчал и злобно глядел на Скобелева; также неприветливо смотрели и все офицеры. Тогда Скобелев переменил тон разговора.
...
Скобелев резко обратился к Весселю, все еще имевшему сердитую гримасу на лице.
- Сдается ли Шипка?
- Этого я не знаю!
- Как не знаете? да ведь вы главнокомандующий!
- Да! Я главнокомандующий, но не знаю, послушают ли они меня.
- А если так, то я сейчас же атакую Шипку,– и, чтобы под твердить угрозу делом, он приказал двинуть по направлению к перевалу резервную бригаду, Суздальский и Владимирский полки.
Последняя мера возымела действие, турки полностью прекратили сопротивление.
Отношения же Михаила Дмитриевича с нижними чинами из его ближайшего окружения складывались довольно странно. По словам В. В. Верещагина, «... казаки и вообще нижние чины кругом Скобелева были такая вольница, что ни мало не заботились о нем,» и исполняли приказания только «когда, теряя терпение, он пускал в ход брань и угрозы», которые, в отличие от Скобелева-старшего, "не всегда оставались только угрозами, случалось, переходили в дело: С. (т. е. М. Д. Скобелев; так в тексте) давал иногда страшные затрещины». Скобелевскому «денщику Курковскому за грубость ординарцу Х. было в Плевне всыпано столько горячих, что несколько дней он, буквально, едва бродил»; но Скобелев мог себе позволить, «сейчас же вслед за экзекуциею, начать снова заигрывать со своим драбантом (имеется в виду денщик Курковский - Д. П.), принимавшим, однако, тогда шутки патрона очень мрачно, сдержанно.»
Позже, при переходе через Балканы, во время ночевки в деревне Иметли Михаил Дмитриевич, вернувшись с передовых позиций очень нервный и усталый, наткнулся в темноте на своего денщика и «ударил его так сильно, что тот с ног слетел», однако, заметив, что невольным свидетелем этой сцены стал В. В. Верещагин, М. Д. Скобелев тут же ласково обратился к казаку, извиняясь.
