В минувшую субботу, стали известны итоги литературного конкурса «Словарный запас». В числе победителей — автор Самолёта!
Победитель в номинации "проза" - Мария Герасимова (Вологда), в номинации "поэзия" - Дмитрий Шабанов (Санкт-Петербург).
Экспертный Совет так же отметил прозаика Александру Антушевич (Череповец) и поэта Дмитрия Бобылева (Санкт-Петербург) - они получили памятные подарки от проекта.
Обладателем специального приза, учрежденного в рамках конкурса ВРО "Союз Российских писателей", стал прозаик Павел Громов (Вологда).
Самолёт поздравляет победителей и финалистов конкурса!
И предлагает новый рассказ финалистки конкурса и своего автора Александры Антушевич. (обращаем внимание читателей, что с мая этого года она пишет под именем – Саша Антушевич).
Господин Шишка
Были новогодние праздники, ленивые, непонятные дни. За окном чуть живой плюс. Всё тает. Капает с крыши – «тук-тук», мокрый лед ломает прохожих. У меня 38 и 8. Грипп или ОРВИ. Чувствую, как по мне скачет бегемот: болят ноги, руки, стучит в виски, тошнит.
Спать больше не могу. Еле глаза открываю. Больно. Веки залепил жёлтый гной. Инфекционный конъюнктивит. Я в ужасе: «оно, что? выше поднимается, к мозгу?».
В городе эпидемия. Отлёживаются сопливые, кашляющие, с больным горлом, сжимают подушки в своих каменных пещерах на третьем, пятом, двенадцатом этажах.
Было утро – тёмное, тревожное.
Мне нужно выпить чаю с малиной, принять порошок и микстуру от кашля. Это задача. Но тяжело шевелиться. Трудно думать.
Я лежу на левом боку, считаю пульс: «тук-тук-тук». Во дворе запоздалый новогодний фейерверк. Как будто сердце мое разорвалось. Скоро Рождество.
Рука затекает. Я переваливаюсь на спину. По потолку медленно движется жёлтый квадрат. Пальцы тихонечко колет. Кажется, я покачиваюсь в желе – розовом, клубничном желе. Кисель заползает в глаза, в ноздри, заполняет легкие.
Я вздрогнула. Сон прошёл, как не было. Осталась боль в затылке.
Электричество бьёт в глаза - ааах.
– Как ты? – голос родной, слышу его, будто через подушку.
– Не очень, – себя я тоже плохо слышу.
Сверху опускается кружка. Горячая. Боюсь обжечься.
– Осторожно.
Я привстаю. Переношу вес на правый локоть. Достаю руку из-под подушки. Смотрю – не смотрю. Смотрю – припухлость. Нет, не может быть. И так слишком много дерьма вокруг, так ещё это. Может, прыщ? Но чувствую, не прыщ. Нажала со всей силы, отпустила – упругий. Вернулся в форму – футбольный мячик.
Шишка на запястье. Я заметила шишку на своем запястье. Прямо на сгибе, там, где расходятся вены, как притоки реки. А ведь я ещё хотела сделать наколку, прямо в этом месте – синенький Сатурн.
–Смотри, что это? – пальцы задрожали, чуть не пролила чай на подушку.
– Осторожней.
– Ты видишь?
– Что?
– Вот здесь?
– Так ничего же нет.
– Как нет? – со слезами в голосе.
– Ну, прыщ.
–Это не прыщ.
– А что тогда?
– Не знаю, – уже страшно стало.
– Ну, шишка.
– И что теперь?
– Да брось ты, пройдет.
Я развернула руку. Выпирает шарик. Не большой, но всё же. ОГРОМНЫЙ. Будто конус. Одна рука нормальная, а из второй выпирает. Я глотаю горяченный чай, обжигая горло, которое и так свербит, и думаю, что скоро мне придет конец.
***
«Когда он появился?», – думала я. – «Наверное, еще до Нового года, когда я ездила в Питер».
Глаза уже не болели – они быстро перестали болеть. Я листала фотографии в телефоне. Искала, где видно руки, хоть чуть-чуть, увеличивала снимки. Кажется, вот здесь есть небольшая припухлость. Да, вот здесь, где я под ёлкой сижу в красивом платье. Вот рука, а в руке бокал. И вот здесь, кажется, проклятая шишка.
Со всей силы нажала на шарик – опять. Может, он исчезнет? Нет, снова вылез.
– Хватит руки жать.
– Что же это такое?
– Сходи к врачу.
«А что он мне скажет? Может, это что-то страшное? Господи, хоть бы ничего страшного не было».
–Чего ты пучишься?
– Я не пучусь.
–Пучишься.
–Мне страшно.
– Так сходи к врачу!
– Откуда такая жестокость! Что со мной?
«Еще и анализы придется сдавать. А потом ждать…»
***
На крыльце копошились голуби. Кто-то насыпал им крошек. Под окнами спали детские коляски: голубые, розовые, зелёные и серые, спали, словно кони на привязи.
Машины подкатывали к тротуару, тормозили и снова срывались с места. Плачущие ветви – не ветви, а сосульки, они звенели под ледяным дождем. Люди бродили, втянув головы в плечи. Скользили ботики. Ботики еле забирались на ступеньки.
Поликлиника липкая, вязкая, противная.
У регистратуры чихают и хрипят. Стонут поломаные на скамейках. Я беру талон. Шишка выпирает. Не знаю почему, но всё время смотрю на неё. Шарик задевает серебристый браслет с висюльками. В очереди громко переговариваются старухи:
–Вы идете в филармонию?
–Какой будет вечер?
–Посвященный Рубцову.
– Вологодские выступают.
– Где билеты брали?
–В нашем союзе.
– Так идете?
– Идем.
Девушки напротив, перешептываются: «шшшпридурокшшшсессияшшшрианашшшвэнсышшшлспшшшмаскиношшш».
Я пытаюсь читать про туалеты и канализации средневековой Англии. Запястье, вроде, покалывает, а, вроде, и нет.
На противоположной стене страшная красно-белая стенгазета про СПИД. Огромный шприц, капает кровь. Мультипликационные бациллы и вирусы летают вокруг тощей руки.
Читать не получается. Я прячу телефон в сумку.
Над дверью мигает лампочка. Значит, мне пора.
***
Внутри всё дернулось, когда холодная головка стетоскопа прижалась к моей спине. Кожу замурашило.
– Дышите – не дышите. Дышите – не дышите. Теперь давайте горло посмотрим.
Фельдшерица, похожая на измыленную мочалку, достала металлическую ложку из бумажного пакета.
– Аааа. Так, горло красноватое ещё. Продлеваем больничный?
– Ну, давайте.
–До среды, – фельдшерица тряхнула своими буклями в сторону медсестры. Та шуршала конфетным фантиком за фикусом, как мышь.
– В среду придете. К 16.00.
Я кивнула. Под потолком что-то гудело. Руку, вроде, кололо, а, вроде, и нет.
– Простите.
– Да.
– У меня тут есть ещё вопрос, – страшно-то как – может не говорить? – Посмотрите, вот шишка на руке…
– Эээ, это не ко мне, – фельдшерица брезгливо сморщилась.
«Господи», – сердце-то как забилось.
– Я вместо вашего участкового. Вот выйдет она с больничного, ей и покажете. А она уже направит вас к хирургу.
Во рту пересохло. Это значит, что всё так долго? Всё так затянется? Что же это со мной?
Вышла из кабинета. Ноги подкашиваются. Господи, хоть бы ничего страшного со мной не было.
И тут я впервые услышала тихий, чуть заметный смешок. Потом снова и снова. Писклявый смех.
Неужели это глюки? Приплыли. Ещё и с мозгом что-то.
***
Иногда я забывалась. Стоило посмотреть хороший фильм или музыку послушать, или выглянуть в окно, где снова началась настоящая, пушистая зима, как мысли уносили меня в дальние дали. Но потом вдруг опять появлялась корявая мыслишка и буравила, буравила мозг: «у тебя на руке есть шишка, ШИШШШКА, может, это опасно? Господи, хоть бы ничего страшного не было. НИЧЕГО СТРАШНОГО». И так раз за разом. По кругу, как на карусели. Нервы тянуло. Тюкало в макушку: «а вдруг, а вдруг, а вдруг». Мотало душу. А потом вдруг наступало опустошение, точно внутри вакуум. Ни мыслей, ни чувств. Словно выключили.
Я лежала на кровати, временами поглаживая запястье большим пальцем.
В комнате становилось всё темней.
Родные за дверью гремели тарелками. Работал телевизор.
– Ты есть пойдешь?
– Да! – закричала я, чуть приподнявшись, а потом снова легла и лежала, как бревно.
Тут снова этот смешок.
–Хихик.
Откуда, блин? Что за сумасшествие? Точно, нужно на томографию головного мозга, проверить, что там. Вдруг там…
– Хихик.
– Кто здесь? – тихо, задушенным каким-то голосом в пустоту.
– Это я, – пискляво.
Глаза мои выпучились. Бросило в жар. Под коленками стало мокро.
– Кто?
– Я.
– Что я?
–Ты девочка Маша. А я твоя шишка.
– Мамочки, – хлипнула я. На глазах появились слезы, тяжеленые капли упали на подушку.
Я с силой надавила на шарик.
– Сссука! – мой палец чуть заглушил тонкий звук, но всё равно было слышно. – Отпусти меня, тварина!
Я отпустила – ничего не могла поделать. Всё равно от неё не избавиться. Только руку закололо сильней.
–Ты чего творишь со мной?
– Я тебя боюсь. И хочу, чтоб ты исчезла!
– Ага, хрен тебе. Я теперь всегда здесь буду.
–Да что такое?! За что?
–За все хорошее. Слушай, малышка, мне бы пожрать.
– Я сейчас ужинать пойду.
–Так иди уже, б…
***
Она росла. Спустя месяц я заметила, что она стала в два раза больше, чем в начале. Сравнила по фотографиям.
Я стала есть, как бегемот. Быстрее уставала, хоть и делала меньше. Но, главное, шишка постоянно говорила – со мной. Или сама с собой – не затыкалась. И заставляла меня делать гадости.
Началось с мелочей.
Обычный рабочий день. В редакции все шумят, суетятся. Под потолком играют наши новости. Мы за компьютерами пишем, расшифровываем, режем, выстраиваем на линейку звук.
Кто-то, а конкретно Михал Палыч – шеф-редактор и Гусенька из интернет-службы пьют чай у окна.
А шишка шепчет мне:
– Я хочу, чтобы ты поковыряла в носу.
Я молчу, я не могу себя выдать.
–Ты не слышала меня? – каждый раз, когда она злилась или нервничала, мне становилось очень больно, руку как будто жгло огнём. – Так ты поняла?
–Поняла, – чуть слышно пролепетала я.
Мне было стыдно. Перед глазами прыгали буквы:
«ЗК. Еще одна острая проблема за Шексной – не хватает мест в детских садах. Сегодня губернатор…»
Я повернулась к стене.
–Ты меня за дуру считаешь? – заверещала шишка. – При всех давай.
Я посмотрела на Михал Палыча и задумчиво засунула палец в ноздрю. Редактор поморщился и отвернулся.
А больше на меня никто и не глядел, я надеюсь. Мне ничего не сказали. Интеллигенция.
***
– Я – мужик, – шишка настаивала. – Я те говорю, что я – настоящий альфа-самец, а ты меня всё за бабу держишь.
– Но ведь шишка – это женский род, – оправдывалась я.
Мы пробирались сквозь снежную бурю домой. Ноги вязли, глаза не поднять, острые ледышки секут лицо, дыхание перехватывает. А тут ещё это.
– Сама ты женский род – стерва. Стерва ведь, да?
– Стерва, – вздохнула я.
– И зовут меня не просто шишка, а Господин Шишка!
– Ничего себе мания величия!
Тут руку дернуло от боли, я выронила пакет с молоком.
– Ай!
– То-то же! Я Господин Шишка! Повтори.
– Господин Шишка, – получилось невнятно из-за шарфа, который наполз на лицо, пока я поднимала пакет.
– Еще раз.
– Господин Шишка.
– Хорошо, стерва, а теперь кинься под машину.
– Ты что?
– То, что слышала! Давай!
– Но ведь это опасно!
– Конечно, опасно. Это твоё задание. Не выполнишь, и я сделаю так, что с твоими родными…
– Ты с ума сошла…
– Сошёл! Я – мужик, – руку снова дёрнуло, пакет снова вывалился.
– Я поняла.
– Кинься тут, – рука указала на узкую проезжую часть на Карла Маркса. – Одностороннее движение. Не так страшно. Ну…
Я бросилась, зажмурив глаза. Взвизгнули тормоза. Раздался грохот. Маленький «Матиз» влетел в кованый забор Комсомольского парка. Дым, ругань водителя.
– Б…б…твою мать! Курва! Глаза разуй! Я тебя на бабки опущу! Дрянь!..
Я бежала во дворы, прижимая молоко к груди. Запыхалась. Бегаю я медленно.
***
На следующее утро я снимала сюжет о пешеходах, о том, как порой безответственно они ведут себя на дорогах, перебегая проезжие части глухой ночью в метель.
Вместе с гибддшниками отправились в рейд ловить нарушителей.
Связались с водителем пострадавшего Матиза. Приехали на место происшествия. Вот мрачный парк, вот улица Карла Маркса с пряничными домиками, вот вмятина – четыре зубца забора в стороны. У машины раскурочен бампер и разбиты фары.
– Выскакивают, понимаете, – водитель старался сдерживать себя и не матерился, хоть и оставлял красноречивые паузы после каждого слова. Кажется, он меня не узнал, а, может и подозревал чего, – Как вот так-то? Не видно ничего, а тут эта появляется из-за кустов. Что за дела? Еле ушёл от столкновения. А, если бы не реакция? В тюрьму садиться из-за этой... У меня дети.
– Спасибо. Не могли бы вы ещё раз повторить последнее.
– Что?
Рука с микрофоном подрагивала. Замёрзла. Водитель щурился на меня как-то странно.
– Ну, последнее предложение полностью. Про то, что чудом избежали столкновения, а, если бы не это, то тюрьма.
– Вот я и говорю…
Господин Шишка хихикал. У него открылись глазки. Два голубых глазика. Он иногда подмигивал мне.
***
– Господин Шишка, вы злокачественный или…, – начала я робко.
Он был размером с перепелиное яйцо. Я попробовала прикрывать рукавом, но Шишка сказал «нет».
На улице стояли чернильные сумерки. Часа четыре вечера. Медленно зажигались фонари. Мы шли в книжный магазин. По улице Ленина спешили прохожие. Все они были похожи на уставших птиц.
– Это как посмотреть, – ухмыльнулся он.
– В смысле?
– Все относительно, ты же понимаешь. Для тебя я, возможно, плохой. А для себя вполне доброкачественный.
– Но на самом-то деле вы – опухоль?
– Сама ты опухоль. Я нормальный член общества. Даже нет. Я – лучше многих!
Во двор заехала разбитая «девятка». Жёлтые фары, как глаза – круглые и неживые.
– Конечно, конечно… Но в физиологическом смысле…
– Ты на что намекаешь?
Я промолчала.
– Нет, на что ты намекаешь? Я, что, ущербный, по-твоему? Сама ты ущербная! Посмотри только на себя! Работаешь на какой-то говно-студии. В провинции! Кто ты? Ты - тля.
Я вздохнула и поправила сумку на плече.
– А я ещё покажу всем кузькину мать. Я ещё поднимусь. Ой, как я поднимусь!
***
Мэр любил принарядиться. Даже проверять уборку улиц он отправился в соболиной шапке – любимой своей шапке, которая у журналистов вызывала жалкие смешки.
По Октябрьскому проспекту катилась вымытая снегоуборка. Водитель улыбался. Снег собирал в ковш.
На тротуаре лопатили дворники в жёлтых жилетах. Не разгибали спин.
Соболиная шапка важно тыкала пальцем то в сугроб, то в начальника ЖКХ. Вокруг замёрзшие журналисты и камеры – всех потряхивало.
– Вы должны обеспечить своевременную уборку улиц, – мэр говорил простуженным голосом. – Пока я этого не вижу, горожане не видят. Зафиксировано сто пять нарушений. Сто пять нарушений! Это и сужение проездов, и сугробы на тротуарах, наледь.
– Хорошо…
– Не перебивайте! До пятого февраля все замечания устранить.
– Пс, – я еле услышала его, – Пс, пс…
– Чего? – шепнула.
– Ты мне? – встрепенулся оператор.
– Нет, нет.
Руку дёрнуло. Я задела мэра микрофоном – чуть-чуть.
– Извините.
– Пс, – шишка вибрировал, привлекая внимание. – Толкни его.
Я молчала.
– У нас не хватает людей. Не хватает транспорта, – оправдывался подрядчик. – Двести единиц ежедневно на улице.
Начальник ЖКХ постепенно багровел и подмигивал левым глазом – тик.
– Давай, – подзуживал Шишка. – Придуши подлюку.
– Ты о ком? – одними губами прошелестела я.
– На мэра кинься, на мэра. Ненавижу морду его. Надо его схватить и отколошматить.
– Я не могу…
– Всё ты можешь!
– Извините, – это я снова задела мэра микрофоном.
На меня уже неодобрительно посматривали. Корреспондентка городской газеты в синей шубе ткнула меня локтем в бок.
– Курва, – обиделся Шишка. – А ты давай, пошевеливайся! Толкни его!
– Не могу.
– Толкни!
– Не могу.
– Тогда я устрою, что с твоими родными что-то…
– Как вы так можете. Что же это такое! – заныла я.
– Толкни. А то с твоими родными…
Дальше был скандал. Я швырнула микрофон в начальника ЖКХ, а сама прыгнула на мэра и повалила его в сугроб. Соболиная шапка отлетела под колеса сверкающей уборочной машины, которая как раз заходила на второй круг. Я сидела на чиновничьей груди, вдавливая в снег толстую, пупырчатую шею. Мэр открывал и закрывал рот. Слышались хрипы.
Вопили представители администрации, вопили дворники, вопили журналисты, вопили, кажется, даже камеры.
Меня схватили сзади и начали отдирать от толстой туши. Я держалась крепко, но всё же чувствовала, что скоро придется уступить. Напоследок дернула градоначальника за соломенный чуб. Вырвала клок волос.
– Молодчага, – подбадривал Господин Шишка. – Горжусь.
Мэр кричал какие-то проклятия. По его подбородку стекала слюна, словно у бешеной собаки. Он тряс в мою сторону пальцем. Начальник ЖКХ держался за голову. Оператор посмотрел на меня немигающими, страшными глазами и отвернулся. И тут, как в сказке, снова пошел мягкий снег. Большие белые мухи тяжко валились на землю.
***
В приёмном покое был ненормальный, выбеленный свет. От одного этого света можно сойти с ума.
Я сидела на скользком табурете в тапочках – ботинки потеряла еще на улице.
– Где мы? – спрашивал Господин Шишка.
– В больнице, – отвечала я убитым голосом. – Что вы со мной сделали? Я из-за вас вляпалась.
– Хихик. Ты это заслужила, тля.
– Но за что?
– Такая твоя судьбина. Не думай, что ты чего-то достойна. Ты всегда будешь в этой яме сидеть.
– В какой яме?
– Тебя по носу сегодня щёлкнули?
– Ну, да, щёлкнули.
– Чтобы знала своё место. Есть люди, которым всё удается, кто идет по жизни легко – счастливцы. А есть такие, как ты – удоды. Вы всегда будете грязь месить. С этим ничего не поделаешь. Натворила, небось, чего-нибудь в прошлой жизни. Теперь расплачивайся.
Я начала было плакать, как из двери напротив высунулся медик и кивнул полицейскому, который стоял рядом со мной.
Меня взяли под руки и повели.
***
Никогда раньше я не сдавала тестов на алкоголь. Водить-то не умею. А тут пришлось дохнуть в трубочку. И, как назло, вчера я выпила вина – мы с Шишкой решили расслабиться перед рейдом. Точнее, он решил.
– Голова не кружится? – спросил меня врач.
Это был большой, грузный дяденька с серой бородавкой на кончике носа.
– Нет.
– Хорошо. А вообще что-нибудь беспокоит?
– Ну, я даже не знаю.
–Может, нервы шалят?
–Шалят. Еще как шалят.
– Заткнись, дура, – прошипел Шишка.
– Извините, – мяукнула я.
– Что? – не понял врач.
– Это я не вам.
Доктор поправил очки.
– Тааак. Кому вы это говорили?
– Сссука, – шипел Гсподин Шишка и жёг меня иголками.
– С чего вы взяли, что я что-то говорила?
Врач смотрел подозрительно.
Рука горела. Я машинально потерла запястье о джинсы.
– Аааай, –жогнуло совсем сильно. Я дернулась всем телом.
–Что с вами?
– Это не я – это он!
– Кто он?
– Тварина! Вот тварина, а?! – Шишка кричал. Его глазки вращались, ротик перекосило.
– У меня шишка на руке!
– Дайте, я посмотрю, – врач взял мое запястье. – Да это же гигрома!
– Что? – не поняла я.
– Гигрома. У вас, наверное, небольшая травма была. Понимаете, вы напрягли сустав. Произошло воспаление. Образовалась вот такая сумка, в которой копится слизь.
Я ничего не понимала.
– Он всё врет! – орала гигрома. – Я - Господин Шишка! Я – настоящий.
– Мы можем сейчас её убрать.
– Как? Она не опасна?
– Нет.
– А как её можно убрать?
– Остановите эту дуру! Она хочет меня убить!
– Обычно проводят операцию. Но операция и есть операция…
