Ардалион Иванович — потомственный харьковчанин, и не будет преувеличением сказать, что он артиллерист по призванию. Теперь уже мало кто знает, что еще до войны были созданы артиллерийские спецшколы. В тридцать шестом после окончания семилетки в Харьковскую спецшколу поступил Ардалион Зюкин. Три года напряженной учебы — и он получает направление в Ленинградское артиллерийское училище. Окончил летом сорок первого — и сразу на Юго-Западный фронт. В полку, где он воевал, на вооружении были мощные 152-мм гаубицы: били из них и на десятки километров, и в упор — по танкам и пехоте. Прикрытия у артиллеристов практически не было, а приходилось отступать, и не просто отступать, а прорываться из окружений. В этих условиях очень многое зависело от разведки. Лейтенанта Зюкина назначают командиром разведвзвода.
Все шло более или менее нормально, пока не попали под сильную бомбежку. Орудия разнесло. Но знамя и почти все расчеты удалось сохранить. Под Харьковом получили новые пушки, но к ним не было тягачей. Надо занимать боевые позиции, а орудия так велики, что ни люди, ни лошади не могут их сдвинуть с места.
Тогда-то и послали молодого лейтенанта на Харьковский тракторный завод с приказом: любой ценой раздобыть тягачи или тракторы. Город уже горел, на окраинах шли бои, но завод работал. Тягачи он все же получил! На обратном пути успел даже заскочить домой и попрощаться с родителями... Потом батареи отошли на Миус, громили танковые колонны, участвовали в боях под Харьковом, снова отошли... А Зюкин со своими разведчиками все время был впереди: то брали «языков», то разведовали цели, то искали переправы.
— И вдруг на меня свалилась беда,— вспоминает Ардалион Иванович.— Ладно бы ранило — это дело обычное, а то ни с того ни с сего подхватил воспаление легких. Здоровенный парень, ни одной царапины, а на ногах стоять не могу. Уложили в госпиталь. Не успел принять и двух таблеток — воздушный налет, а вскоре появились фашистские мотоциклисты. Уцелевшие раненые — врассыпную. Добрались до Северского Донца, а мосты разбиты. Я все же переплыл реку и в одном белье добрался до своих. Тут меня кое-как подлечили и направили командиром батареи в 266-й артполк. С ним я отходил до Сталинграда. Бои были жуткие. Наши пушки опять разбило. Где-то в арсенале нашли два орудия образца 1902 года и к ним пятьсот снарядов. Калибр подходящий — 107 миллиметров, так что зарылись мы на окраине Бекетовки и лупили по танкам. А их было видимо-невидимо. Фашисты лезли вперед, не считаясь с потерями, по своим трупам, а лезли. Деваться некуда, нам приходилось отходить. В конце концов мои орудия переправили на левый берег, а я корректировщиком остался на правом.
Так в составе знаменитой 62-й армии Чуйкова А. Зюкин прополз на животе весь Мамаев курган, развалины заводов «Баррикады» и «Красный Октябрь»...
Передышки после победы под Сталинградом не было, полк тут же перебросили под Старую Руссу. А там бесчисленные речки, топи, болота. В таких условиях и пехоте-то было трудно, а каково артиллеристам с крупнокалиберными орудиями! Правда, этот опыт пригодился чуть позже, в Белоруссии. После окончания операции «Багратион» полк переименовали в 30-ю гвардейскую бригаду Резерва Главного командования. К этому времени А. И. Зюкина назначили командиром дивизиона. Дальность стрельбы орудий довольно большая — двадцать один километр, поэтому, ворвавшись на окраину Варшавы — Прагу, артиллеристы здорово помогли наступающей пехоте...
Потом вышли к Штеттину и, наконец, в конце марта на Кюстринский плацдарм.
— В те дни в наших частях была распространена карта Германии с таким текстом,— рассказывает Ардалион Иванович.— «Взгляни на карту, товарищ! 70 километров отделяют тебя от Берлина. Это в восемь раз меньше, чем от Вислы до Одера. Еще один могучий удар — и падет столица гитлеровской Германии».
Но впереди были Зееловские высоты. Именно здесь, у их подножия, немцы рассчитывали остановить советские войска. И тогда командующий нашим фронтом Г. К. Жуков приготовил фашистам сюрприз: артподготовку и атаку он начал не на рассвете, как это всегда бывало, а ночью. Били мы в основном по площадям, но все же к каждому мало-мальски заметному бугорку, к каждой высотке пристрелялись заранее. А потом началась знаменитая атака танков и пехоты при свете ста сорока прожекторов! Да, не каждому дано увидеть такую картину, но кто видел, не забудет никогда.
Следом за передовыми частями пошли и мы. Наступление развивалось в таком темпе, что к 20 апреля наш дивизион оказался на окраине деревни Байендорф. Я тут же организовал две разведгруппы, и они выдвинулись вперед. И вдруг разведчики докладывают, что впереди никого — ни наших, ни немцев. Действительно, около деревни стоят два танка — и все: каким-то чудом и мы и танкисты оторвались от пехоты. Я выставил охранение и приказал занимать огневые позиции. Вскоре все двенадцать орудий были готовы открыть огонь. Солдаты не могли удержаться от соблазна и на снарядах сделали надписи: «От гвардейцев Сталинграда — по фашистскому логову!»
В одиннадцать тридцать я подал команду: «По фашистскому логову — Берлину, гранатой, взрыватель фугасный, уровень 30-00, буссоль 42-80, прицел 750, десять снарядов, беглый огонь!» Надо сказать, что один наш снаряд весил пятьдесят килограммов, и при разрыве сплошная зона поражения у него была в радиусе двухсот метров, так что узлам сопротивления у Силезского вокзала, Тиргартена, а также имперской канцелярии досталось по первое число. Уже после войны я узнал, что именно 20 апреля Гитлер отмечал свой день рождения, и как раз во время банкета на территории рейхсканцелярии начали рваться наши снаряды. Задрожали толстенные стены и перекрытия бетонного бункера, и гости были вынуждены перейти в другое помещение. Тогда же именинник попросил Геринга подавить русскую батарею, но из этого ничего не вышло. Так что наш дивизион от имени советских артиллеристов по-своему поздравил Гитлера!
А потом мы наступали по северной окраине Берлина и 7 мая вышли к Эльбе. Там я сделал последние залпы: мы громили переправы, по которым гитлеровцы пытались прорваться к американцам.
О том, как мы ликовали на следующий день, как горевали, хороня погибших накануне Победы товарищей, говорить не буду: это не передать никакими словами... Вскоре мои друзья разъехались по домам, а я служил еще пятнадцать лет,— закончил свой рассказ А. И. Зюкин.
