Быль
Устало тянулся жаркий июль 1941 года. По запылённому шоссе Варшава-Москва основные силы 13-й армии с непрерывными изматывающими боями отступали на восток. Был сдан город Кричев, войска переправились через реку Сож. Для прикрытия их отхода был оставлен лишь заслон…
Порывистый утренний ветер сносил пыльное облако от дороги к болотистому берегу тихой речушки, шелестел в кустах, разнося пряные ароматы, от которых голова шла кругом. Чуть выше, на взгорке, белели крытые свежей соломой мазанки, стеснительно жавшиеся к рядам отяжелевших от наливающихся плодов яблонь. А вокруг, насколько хватало глаз, буйно золотилось хлебное поле, наполняя мирной радостью сердце, вселяя в душу покой, тепло домашнего очага и жажду труда. Крупные, входящие в зрелость, колосья гнулись к земле, в ожидании заботливых крестьянских рук.
Как оно успокаивало, усыпляло, это поле! Заставляло забыть все страшное; забыть, что идёт война, эхо которой и сейчас грохочет за спиной, что вчера убили друга, который днём раньше спас тебе жизнь, что приходится отступать через такие вот поля, оставляя на поругание землю, матерей, сестёр. И самое страшное – этому не видно конца!
Николай, провожая взглядом поднятое его товарищами облако пыли, перевёл глаза на уставшее, поросшее жёсткой щетиной лицо политрука. На его слипающиеся, воспалённые от бессонных ночей красные глаза. Тот, поминутно спотыкаясь, толкал вместе с остальными чудом уцелевшую в боях «сорокапятку». Трудно было поверить, что это всё, что осталось от неделю назад сформированной противотанковой батареи.
Рядом с плечом Николая тяжело дышал грузный Кузнецов. Весь вид Семёна, его сощуренные бухгалтерские глаза за стеклами круглых очков, торопливая с виду походка, говорили о том, что в армии он новичок и трудновато ему сейчас приходится. Шепча себе что-то под нос, он устало озирался по сторонам, выглядывал из-за лафета в сторону медленно приближавшейся деревушки.
Вот и околица.
Их никто не вышел встречать: за последние дни через деревню нескончаемым тоскливым потоком проходили изрядно потрёпанные боями советские части, оставляя за спиной тяжелые вздохи артиллерийской канонады. Редкие деревенские прохожие останавливались, с укором смотрели в сторону солдат: «Вот и эти утекают, того и гляди под немцем останешься!»
Постучали в первую же хату. Дверь открыла седеющая женщина с глубоко посаженными скорбными глазами.
- На постой не пустишь, хозяюшка? Завтра чуть свет уйдем, - глухим голосом спросил командир.
- Добре хлопцы, заходьте, - после паузы печально ответила женщина.
С трудом закатили пушку в убранный просторный двор. Выставили часового и молча разбрелись кто в хату, кто во времянку, стоявшую в саду. В светлицу, украшенную домашним рукодельем – расшитыми рушниками, да массивным тщательно выскобленным столом, вошли трое: политрук Сметанин, командир орудия Сиротинин и замковый Кузнецов.
Хозяйка по фамилии Грабская засуетилась у свежевыбеленной печи, собирая на стол, пока военные, рассевшись по лавкам, задымив цигарками, распаковывали вещмешки. Вскоре нос приятно защекотали ароматы деревенского ужина. Появилась дымящаяся картошка в чугунке, маленькие пупыристые огурчики на плоской глиняной миске, резаная зелень, крупные ломти домашнего хлеба, кислый белый квас, сало. Перекочевала на стол из заветного места початая пузатая четверть с возбуждающе мутным содержимым.
Оставив накрытым стол, Грабская собрала в корзину часть продуктов и, не приглашая трапезничать, отправилась к остальным во времянку.
После чарки ели молча. Опрокинули вторую, зло занюхивая, по быстро прилипшей привычке, ладонью. Вскоре потекли и разговоры.
Вошедшая в хату хозяйка услышала, как офицер убеждал кого-то из товарищей:
- Николай, да пойми же ты! Главные силы уже за рекой, там и батарея окапывается…
- Да они в слепую бить будут, пока их фрицы не обойдут! - горячился Сиротинин. – А здесь немцы у меня как на ладони... Короче, оставляете орудие в заслоне или нет?
- У меня и людей…
- А я людей не прошу. Оставьте пушку, и вон ещё Кузнецова.
Грабская заметила, как после этих слов вздрогнул Семён, хотел что-то вставить, но промолчал. Лишь тяжелым взглядом потухших глаз уткнулся в угол с иконой. Она ещё не поняла о чём идёт речь, но сердце подсказало, что щупленький молодой паренёк в выцветшей солдатской гимнастёрке, которого все почему-то строго величали «товарищ старший сержант», задумал для себя что-то очень недоброе.
Её размышления прервал дрогнувший голос Сметанина.
- Хорошо, оставайтесь. – Он помолчал, отвернувшись к окну. – Сдай документы, Коля.
Наутро артиллеристы ушли из деревни.
Николай Сиротинин «… родился в 1921 году, в городе Орле. 5 сентября 1940 года призван в действующую армию с завода «Текмаш». Отправлен в распоряжение 55-го стрелкового полка, в город Полоцк. Домашний адрес: город Орел, улица Добролюбова, дом 32».
Выписка из личного дела в военкомате.
На рассвете Николай забежал к гостеприимной соседке Анне Поклад, по недавно заведённой привычке выпить крынку парного молока. Пообещал вскоре зайти – по душам покалякать, дров нарубить, и отправился на позицию.
Погода стояла великолепная, какая бывает только в июле, в самый разгар лета.
Рано поутру, над студёной водой клубится серебристый туман, с берега кажущийся волнующимся морем, и только его лохматые шапки, нахлобученные на верхушки прибрежных деревьев, выдают этот зрительный мираж своим величавым спокойствием. Выпавшая роса в лучах восходящего солнца мгновенно преобразила всё вокруг: искрясь миллионами звёздочек-капель, листва предстала перед взором во всем благородном блеске, ветви прибрежных берёз, словно застывшие струи изумрудного фонтана, повисли в прозрачном воздухе, наполненном запахами созревавших садовых яблок, придорожного бурьяна, звенящим гомоном птиц.
Сиротинин расслаблено прилёг в некошеную траву. Среди этой красоты не верилось, что идет война.
Вспомнилось, как в такие жаркие дни любили они в детстве с сёстрами Ниной и Таисией, с братом Вениамином, бегать на пологий берег Оки и, извозившись в песке, потом полдня нырять и купаться, пока холодная дрожь и неуправляемый стук зубов не выгонит их на накалённый солнцем пляж. А немного согревшись, они неслись сломя голову по тропинке вверх, в спасительную тень вековых деревьев Городского парка. И там, купив одно мороженное на всех, сидели до темноты на лавочке перед эстрадой, обсуждая прогуливающихся молодых людей…
За спиной послышались тяжелые шаги. Николай оглянулся. К нему трусцой бежал встревоженный задыхающийся Кузнецов.
Закурили.
- Затишье, командир. Может, фрицы обошли нас?
- Да нет, просто выдыхаются гансы! Уж больно резво начали.
- И я так думаю, - незамедлил с ответом Кузнецов. – Дальше Урала не пойдут…
- Да шооб тебя! – задохнулся от ярости Сиротинин.
Но он и сам не понимал, из-за чего так злился: то ли успехи немцев его выводили из себя или безверие Семёна. Ну, конечно, все из-за Семёна!
Бросив окурок в лопухи, артиллерист принялся чистить и без того блестящий под лучами солнца ствол орудия. Разговора не получилось.
Над рекой показалась немецкая «рама». Самолёт-разведчик плавно медленно и самодовольно шёл курсом вдоль берега.
Кузнецов присел на корточки:
- Командир, надо б схорониться… Заметят!
Он на четвереньках неуклюже пополз в заросли полыни.
Николай проворно покидал на пушку несколько заранее заготовленных веток, и присел на лафет, внутрь появившегося шалаша.
После первого боя под Полоцком он перестал бояться. Нет, не то, чтобы страх потерял, просто ушла нервная дрожь в коленях, и холодный пот, застилавший глаза. Появилась уверенность с первым подбитым тогда танком. Ух, и трухнул он поначалу! Стушевался, выстрелив раньше команды. Нервы подвели. И не мудрено! Когда прямо на тебя направлено зияющее холодной чернотой отверстие ствола огромной машины. Траки гусениц, не знающие остановки, безжалостно подминают сочную изумрудную траву, паучьи распластавшийся чёрный крест в белом ободке на башне… И этот нарастающий лязг и гул! Танк неотвратимо надвигался, быстро рос в размерах, заслоняя собой лес, солнце. Нервная дрожь земли невольно передалась телу…
Неужели еще месяца не прошло?! Отрезок времени, почти незаметный в мирной жизни, сейчас он так много в себя вместил! Сколько пережито! И унизительный плен, и побег. А армия всё отступала и отступала!
«В течение 17 июля наши войска вели бои на Псковско-Порховском, Полоцком, Смоленском, Новоград-Волынском направлениях и на Бессарабском участке фронта. В результате боев существенных изменений в положении на фронте не произошло…»
Из вечернего сообщения Информбюро.
Воздух завибрировал от нарастающего гула, словно наэлектризованный. Ветер с реки быстро разогнал остатки тумана, и уже можно было различить на том берегу, как из-за леса, угрожающе покачивая стволами, выползали танки на серую ленту дороги. Их было более двадцати, столько же бронетранспортеров, в окружении юрких мотоциклов с пулеметами на колясках.
Николай внимательно осмотрел своё «хозяйство»: пушку, ящики снарядов, лежащий на земляном бруствере карабин, несколько гранат. Всё в порядке.
Он прильнул к прицелу. Туманный кружок расплылся на впереди идущем танке. Кресты…
Головной танк быстро подходил к намеченному им рубежу в полукилометре от позиции. Вот он замедлил ход, въезжая на мост через Добрость.
- Пора! – сам себе приказал Николай и дёрнул за шнур. Воздух всколыхнулся от пушечного выстрела, и траурный султан чёрного дыма окутал грозную машину. Танк медленно попятился назад и замер.
Сиротинин тут же перевёл прицел на замыкавшую колонну бронемашину.
Николай взял обжигающий холодом снаряд, загнал в казённик. Раздался второй выстрел…
Он механически, привычными движениями заряжал пушку. Казалось, слился с ней воедино и теперь представлял хорошо отрегулированный одушевленный механизм. Орудие не умолкало ни на минуту. Уже более десятка дымящихся гильз валялось на обожженной траве.
Вскоре загорелась ещё одна машина. Объятые пламенем танкисты выскакивали из люков на шоссе, катаясь в придорожной пыли. Другие, метаясь от танка к танку, испугано палили по сторонам из пистолетов.
Артиллерист с удовлетворением отметил, как несколько бронемашин сползли на обочину и тут же завязли в болоте, со всех сторон обступавшем дорогу. Значит, правильный был расчет позиции!
Среди немцев поднялась паника. Фашисты, оказавшись запертыми, открыли истерический огонь по направлению фермы и колхозного сада, где в заслоне остался Сиротинин.
Николай спокойно закурил, хладнокровно посмотрел в сторону гудериановских «Т-четверок», давая возможность остыть орудию.
- Пусть охладятся, - сплюнув сквозь передние резцы, перевел дыхание Николай. – Счет открыт, господа фрицы, и он не в вашу пользу!
В это время в кустах показалась плешивая голова Кузнецова, пилотку он комкал в руках.
- Где тебя черти носят? Быстро к орудию!
- Коля, Коля, Николай, - не обращая внимания на приказ, забубнил Степан. – Надо уходить! Пока не поздно, надо уходить! Ты посмотри, сколько их!
И тут Николай заметил, как из-за леса в тыл расстрелянных танков вползала голова новой вражеской бронеколонны.
Кузнецов бросился бежать назад по тропинке.
- Ну, и хрен с ним! – махнул рукой Сиротинин. Он повернулся и посмотрел на дорогу.
В бою наступило короткое затишье.
Там, на дороге, в клубах едкого дыма, заметались тёмные фигуры. От второй колонны отъехал автомобиль и остановился недалеко от моста. Из него вышел офицер и в окружении других военных направился к танкам. Машины, в большинстве горящие, стояли у самой кромки дороги и дула их пушек безмолвно уставились в сторону высотки, на которой располагалась позиция Сиротинина.
«Кажется засекли, - подумал Николай. – Надо накрыть это совещание».
Но он не успел! Неожиданно по высотке ударила дальнобойная немецкая батарея. Мощный взрыв отбросил его от орудия, засыпал землёй. Когда очнулся, почувствовал острую боль в левом боку. Ранен!
С трудом поднялся к орудию.
В прицел он увидел, как фашисты сталкивают в реку подбитую головную машину, а теперь на мост пытается выехать легкий немецкий танк. В машине сидел асс! Николай понял это по маневрам танка, и, собрав волю в кулак, забыв про боль, с холодным азартом зарядил орудие.
Сиротинин выжидал недолго и уже в конце моста заставил танкиста-асса покинуть горящую машину.
Воздух опять наполнился раскатами взрывов и загорчил от дыма горевших вражеских танков…
Только через три часа один за другим вихрем пронеслись по деревне немецкие мотоциклисты, резко заворачивая к колхозной ферме, в сад.
Когда фашисты скрылись за поворотом, в домах открылись окна, на улице показались люди. Все ждали. Выстрелы пушки продолжались. Многие уже стали думать, что к Николаю подошла помощь, и именно теперь, здесь, гитлеровцев остановят раз и навсегда!
Но вдруг пушка замолчала. Послышались одиночные винтовочные выстрелы, короткие автоматные очереди, взрывы гранат. И надолго повисла в прокопченном воздухе тишина.
В километре от деревни, около своего орудия, в окружении шестидесяти дымящихся гильз, лежал девятнадцатилетний русоволосый паренек, расстрелянный в упор в спину из немецкого парабеллума. Вокруг толпились солдаты в форме мышиного цвета, с удивлением разглядывая мёртвого советского героя…
Над деревенской площадью у сельсовета стояла скорбная тишина. Такая звенящая, что казалось, будто бы всё, что произошло здесь час назад, было кошмарным сном. Даже малые дети боялись проронить звук, участливо прижимаясь к материнским юбкам.
На похороны отважного советского артиллериста гитлеровцы разрешили придти всем жителям Сокольничи. Гудерьяновские ветераны, утюжившие своими танками земли почти всей Европы, и те преклонились перед стойкостью и героизмом русского солдата!
Сельчане, потупив глаза, толпились на площади, кругом зажатой металлическими тисками фашистских танков и мотоциклов.
На бронемашине показалась грузная фигура немецкого полковника. Немного отдышавшись, он протёр лицо розовым платком и на ломаном русском языке зычно спросил, словно скомандовал:
- Кто вас знай германский язык?
После небольшой паузы из толпы вышла молодая женщина. Это была местная учительница Ольга Борисовна Вебрижская.
- Ольга, куда ты?! Убьют! – послышались испуганные отклики односельчан из толпы.
Когда женщина взобралась на машину, полковник протянул ей бумагу. Вебрижская прочитала. Слезы скатились по её щекам.
В это время внимание всех привлекла процессия, неожиданно вышедшая на площадь из-за оцепления. Четверо немецких солдат внесли на середину площади носилки с телом советского бойца.
Толпа запричитала.
Полковник перевел взгляд с учительницы на собравшихся. Он заметно волновался. Из затеваемого спектакля с этим русским, ничего не получалось. Симпатии сельчан, судя по реакции, явно были не на стороне носителей «нового порядка».
А Вебрижская читала и перечитывала почти неразборчивую запись на клочке бумаги, найденной у артиллериста: «Старший сержант Николай Владимирович Сиротинин из Орла».
Из дневника обер-лейтенанта Фридриха Хенфельда, погибшего под Сталинградом: «17 июля 1941 года. Сокольничи близ Кричева. Вечером хоронили русского неизвестного солдата. Он один, стоя у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоты, так и погиб. Все удивлялись его храбрости. Полковник перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались так, как этот русский, мы завоевали бы уже весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок».
Подробности в книге Владлена Дорофеева «Пленники судьбы и истории»: https://ridero.ru/books/plenniki_sudby_i_istorii/
Публикации на тему: В. Дорофеев, книга «Лекарство от одиночества», очерк «Заслон», Москва, 2005 г., ISBN 5—7949—0136—5
Автор: Владлен Дорофеев Другие публикации автора:
Фотоматериал использован из фотоархива автора и из свободного доступа Яндекс и является иллюстрацией мыслей автора.
Спасибо за внимание!
