Путешествия бывают разные. В первый раз на Колыму австриец Херберт Киллиан попал еще очень молодым и не по своей воле. Во второй раз в места, где ему пришлось провести лучшие годы, вернулся уже умудренным жизнью. Чтобы вспомнить...
В 2002 году в Ягодное приезжали двое австрийцев: преклонных лет профессор истории лесного хозяйства Венского университета Херберт Киллиан и его юный спутник, историк Грацкого (г. Грац) института по исследованию последствий войн Петер Руггенталер. Первый из них более полувека назад оказался на Колыме и на закате жизни решил вновь посетить «Чудную планету», вспомнить о своей молодости.
– Я помню Колыму, этот суровый, загадочный край, рассказываю о нем своим близким и знакомым, – говорит Херберт, не скрывая волнения. – Обо всем рассказываю: о природе, о людях и о том, если кто спрашивает, как я здесь оказался…
Действительно, как он, австриец, попал в наши края? Об этом я, естественно, спросил Херберта в первую очередь, да и сам гость приехал не только посмотреть и вспомнить, но и рассказать членам общества «Поиск незаконно репрессированных» (в моем лице), о котором знает из Интернета, о том, что с ним приключилось сначала в далекой Австрии, а потом здесь. Три дня мы ездили по поселкам, где в молодости приходилось бывать гостю: Дебин, Усть-Таскан, Пищевой, ходили по улицам Ягодного – он жил и работал здесь после освобождения. Я запомнил большую часть из услышанного и предлагаю рассказ о судьбе иностранца.
– Нет, я вовсе не австрийский шпион, не преступник какой-то, и уж совсем не «враг» вашему народу, – так начал свой рассказ Х. Киллиан. – Тем не менее, считаю, что меня постигла справедливая кара. Военным трибуналом советских войск в Вене я был осужден к трем годам исправительно-трудовых лагерей. И сейчас я вовсе не добиваюсь реабилитации, да она мне в моей стране и не нужна…
А причиной моего ареста стали следующие обстоятельства.
Вторая мировая война помешала мне закончить гимназию, так как в 1944 году я семнадцатилетним юнцом был вынужден уйти на фронт. После войны, вернувшись в свой родной город Корнейбург, что находится в нескольких десятках километров от Вены, начал усердно готовиться к экзаменам – нужно было всего-навсего сдать четыре экзамена по пройденному еще до войны курсу. Строил большие планы на будущее – хотел поступать в зоологический институт. К началу июня 1947 года три экзамена сдал на отлично, готовился к последнему. Сидел за учебниками, писал конспекты, а за окном ежедневно слышались озорные детские голоса и крики. То в нашем дворе играли в футбол австрийские и русские дети. Рядом с моим домом жили семьи советских военнослужащих – тогда в нашей стране еще находились ваши войска.
И вот однажды, занимаясь, я услышал за окном чересчур громкие крики ребят. Вышел во двор и попросил футболистов чуть-чуть угомониться. Но мою просьбу они проигнорировали, более того, начали смеяться надо мной и дразнить. Мне ничего не оставалось делать, как смириться. А что я мог сделать? Вновь взялся за конспекты. Детский шум не утихал. Я нервничал, в голову ничего не лезло. И тут вдруг в мое окошко (жил я на втором этаже) влетает футбольный мяч. От неожиданного звона стекла я, честно сказать, даже испугался и, возбужденный, выскочил во двор, чтобы припугнуть хулиганов. Дети, смеясь, убегали, оборачивались на бегу и строили мне рожицы. Терпение мое кончилось, и я устремился за одним из хулиганов. Поймал его и надавал тумаков, при этом несколько раз отвесил пощечину. Мальчуган, естественно, громко кричал, но не от боли, я думаю, а от страха. И в это время нас увидели жены советских офицеров. Они, конечно, бросились на защиту. Я сразу сообразил, что ребенок русский. А всего через несколько минут в квартиру вошли советские солдаты и увели меня в комендатуру…
Я, конечно, испугался, но попытался объяснить и доказать, что погнался за первым попавшимся хулиганом, которым мог быть и австрийский мальчик. Но, увы. Завели дело, началось следствие…
И как они вас допрашивали? Вы ведь русского языка не знали тогда?
А какой мог быть допрос? Факт на лицо – рукоприкладство. Хотя был интересный момент. Сейчас-то я знаю русский. А тогда спрашивают: «Фамилия?» А я отвечаю: «Нет у меня фамилии». За что и получил: мол, как это нет фамилии, у каждого человека она есть, с рождения. Но по-нашему-то, по-австрийски, «фамилия» означает «семья». А я тогда ведь холостой был, вот и говорил, что нет у меня семьи…
Херберт привез в Ягодное копии некоторых документов из дела, по которому он был осужден. Вот один из них:
«Преступление совершено – 08.06.1947 г.
Дело возбуждено – 11.06.1947 г.
Дело поступило в Военный Трибунал – 23.06.1947 г.
Дело рассмотрено – 26.06.1947 г.
П Р И Г О В О Р:
«ИМЕНЕМ СОЮЗА… 28 июня 1947 года Военный Трибунал гарнизона советских Войск города Вена в составе: председательствующего капитана юстиции Вишнякова и членов: ефрейтора Шатенкова и рядового Хохлова, при секретаре лейтенанте юстиции Куракине, в открытом судебном заседании в расположении Военного Трибунала рассмотрел дело по обвинению австрийского гражданина – Киллиана Герберта, 1926 года рождения, уроженца города Корнейбурга (Австрия), подданного Австрии, студента 8 класса гимназии, состоявшего с 1938 года членом Союза «Гитлерюнг», холостого, несудимого, служившего в немецкой армии с мая 1944 года, в преступлении, предусмотренном ст. 146 ч. 2 УК РСФСР.
Материалами предварительного и судебного следствия Военный Трибунал
У С Т А Н О В И Л :
8 июня 1947 года сын офицера Советской Армии Конторщиков Юрий, 9 лет, играл вместе с другими ребятами около дома, где он проживает в г. Корнейбург (Австрия). В 14 ч. 30 минут этого же дня Киллиан, проживающий в соседнем доме, выбежал на улицу и стал гоняться за детьми.
Поймав Конторщикова Юрия, Киллиан схватил его за рубашку и поволок по мостовой через улицу в соседний двор, зажимая при этом испугавшемуся и кричащему мальчику рот. Притащив мальчика к себе во двор, Киллиан стал избивать его и нанес мальчику рукой 4 удара по лицу, избиение мальчика было прекращено вмешательством советского офицера. Пытавшийся при этом скрыться Киллиан был задержан.
По заключению врача на лице и теле мальчика были кровоподтеки, из носа и рта было кровотечение и нанесенные повреждения относятся к разряду средней тяжести.
Указанными действиями Киллиан совершил преступление, предусмотренное ст. 146 ч. 2 УК РСФСР.
Киллиан виновным себя признал полностью.
На основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 319 и 120 УПК РСФСР…
П Р И Г О В О Р И Л:
Киллиан Герберта на основании ст. 146 ч. 2 УК РСФСР лишить свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на три (3) года.
Срок отбывания наказания осужденному Киллиан по зачету предварительного заключения исчислять с 8 июня 1947 года.
Приговор окончательный и кассационному обжалованию не подлежит...»
И что было дальше?
А дальше долгий и трудный путь на Колыму. Сначала находился в тюрьме в Вене, потом отправили в Венгрию в город Шопрон, дальше – Львов, дальневосточный порт Ванино. Но это в рассказе все так быстро, на самом же деле этап длился более трех месяцев. В вагоне нас ехало 83 человека: 9 австрийцев, 11 венгров, а остальные украинцы. Из наших, то есть иностранцев, человека два немного говорили по-русски.
В бухту Нагаева прибыли в конце октября. Здесь уже была настоящая зима. В дороге я заболел дизентерией, поэтому по прибытии в Магадан в числе других больных был отправлен в поселок Дебин, где находилась одна из больниц северо-восточных лагерей. Ехали, конечно, на открытой машине.
Недели через три оклемался. Лечил меня врач-заключенный Владимир Мохнач. О нем я потом много слышал хорошего, многих он спас от смерти. Мохнач как раз изобрел какое-то новое лекарство на йоде от дизентерии, поэтому клиентов у него было много. К иностранцам, в частности, ко мне лично, он относился по-особенному, понимал, наверное, что нам, не знающим русского языка, намного труднее, чем людям советским. Он и устроил меня после выздоровления санитаром…
Херберт, и все-таки, как же вы объяснялись с заключенными, да и с лагерным персоналом, совершенно не зная русского языка?
Действительно было трудно. Но еще в дороге я смог запомнить немало слов и их значение, в основном это был мат. И, в общем-то, благодаря этой, скажем так, ненормативной лексике, понимал, что можно и чего нельзя, что от меня требуют, куда нужно идти и т. д., и т. п. В основном-то заключенные, а тем более охранники, изъяснялись именно на таком «языке». У вас, русских, есть поговорка: «Попадешь в волчью стаю – поневоле завоешь», кажется так. Вот и я «завыл» со временем… И до сих пор помню русский язык и мат, конечно…
Санитаром в дебинской больнице работал недолго. Заметили, что здоровый мужик дурака валяет и в феврале 1948 года отправили в лагерь «Спокойный» – это километрах в 20-25 от Дебина. Там золото добывали. Опять машиной везли, правда, крытой. Но мороз на дворе стоял до 50 градусов. Сухой паек дали: хлеб и селедку. Все сразу съели.
На «Спокойном» готовили полигоны под промывку на лето. Золотосодержащий грунт в терриконы складировали, чтобы летом сразу промывать его. Мерзлую землю «бурили» ломом и кувалдой, то есть лом забивали сантиметров на 50-60. На площади в один квадратный метр делали пять «бурок» – по углам и в центре. Потом закладывали взрывчатку, взрывали, очищали образовавшуюся воронку. Таким образом через каждые три-четыре метра были воронки, в которые закладывали более мощный заряд аммонала и взрывали весь полигон. Взорванный грунт возили тачками и железными коробами к месту будущей промывки…
В середине лета 1949 года бригаду, в которую включили и Киллиана, отправили на пристань в устье ручья Спокойный, впадающего в Колыму. Заключенные разгружали небольшие суденышки-баржи с продовольствием, стройматериалами, взрывчаткой, запасными частями к технике и отправляли все это машинами в свой лагерь. Так сказать, глубинный завоз на зиму.
Через пару недель запас продуктов уменьшился, соответственно, сократилась и пайка. Многие ослабели, но работать их заставляли.
Херберт потерял уже все надежды на то, что сможет когда-либо вырваться из этого ада, вернуться на родину, в Австрию. Тем не менее, оказавшись в безвыходной ситуации, когда казалось, что остался единственный путь – в могилу, он решился на отчаянный шаг – побег. Бежать куда глаза глядят, хлебнуть хоть глоток свободы и умереть на воле. Лишь слегка теплилась надежда на то, что вдруг повезет. В лагере от заключенных он слышал фантастические рассказы, якобы кому-то удавалось бежать с Колымы по реке Колыме, до ее впадения в море, а там на иностранном судне – заграницу…
Несколько дней шел по течению Колымы, питался ягодами и грибами – этими дарами природы колымская тайга всегда была богата. Но вот путь преградила какая-то широкая река – левый приток Колымы (позже он узнал, что это река Дебин). Решил переплыть ее. Но, будучи слабым, не смог совладеть с течением, вода унесла обувь, которую он случайно выронил из рук. Выбрался обратно на берег, сил не было, не хотелось жить. Ко всему этому австриец вообще не представлял, где находится, и был согласен сдаться любому охраннику.
Поселок Ягодное, март 2018 г.
– Очнулся опять в больнице на Дебине, – продолжает рассказ мой собеседник. – Срок почему-то не добавили. После выздоровления направили в лагерь «Пищевой», где находился в то время пищевой комбинат. Через несколько дней – вновь на этап. В числе других заключенных под конвоем погнали пешком на ручей Три медведя (километров 15 от п. Дебин) В долине – никаких строений. Установили две палатки человек на сто каждая, по одной буржуйке в каждой. Думали-гадали: зачем нас привели в эту глухомань? Оказалось, что цель нашей командировки заключалась в сборе хвои кедрового стланика для витаминной фабрики, базировавшейся в Пищевом. Из хвои варили экстракт, который заставляли пить заключенных. В то время это было единственное лекарство от такой страшной болезни, как цинга. Других витаминов заключенным просто не давали, да их, по большому счету, и не было.
Норма – 80 килограммов хвои в сутки. Я же больше 25 килограммов не собирал, в связи с чем и питание урезали за невыполнение нормы. В итоге опять оказался в дебинской больнице. Месяца два «лечили», а после выздоровления вновь отправили на Пищевой, на разработку залежей торфа для Тасканской теплоэлектростанции…
Отсюда 12 мая 1950 года и освободился по зачетам, то есть на 29 дней раньше срока. Получил расчет 96 рублей. Сказали, чтобы ехал в комендатуру в Дебин. Добирался на попутках. В комендатуре выдали справку об освобождении и направили в Ягодный. Я же поинтересовался: могу ли выехать на родину, в Австрию? Конкретного ответа мне никто дать не мог, но было видно, что нельзя. Мол, нужна виза, да и деньги на дорогу, которых у меня не было.
В Ягодном устроился в поселковую больницу санитаром. Поселили в общежитии. Позже нанялся работать еще и дневальным к одному врачу-женщине. Продолжал ходить в местный отдел КГБ, просить разрешения на выезд в Австрию. Но моя хозяйка-врач была категорически против моего отъезда, ибо как работник я ее устраивал, трудился добросовестно, и она не хотела терять такого кадра. В конце концов я ушел от нее. Опять поселился в общежитии на улице 3-я Нагорная и продолжал работать санитаром в больнице.
В октябре 1953 года мне все-таки разрешили выезд. Все годы после освобождения из лагеря я не терял надежды и писал в посольство Австрии в СССР. Видимо, одно из моих писем все же дошло до адресата, и мне прислали австрийский паспорт и визу, которая была действительна всего лишь в течение месяца. Нужно спешить. С трудом добрался до Магадана. Но на последний пароход (уже была глубокая осень) нет билетов. На самолет тоже билетов не оказалось. Что делать? Решил идти в МГБ, терять, кроме визы, абсолютно нечего. Обратился к полковнику, объяснил ситуацию, показал визу. Он позвонил куда-то и сказал: «Полетишь самолетом до Хабаровска, а там по железной дороге до Москвы. Другого выхода нет. Согласен?»
Я был согласен на все. Но в Хабаровске билетов на поезд не оказалось. Посчитал оставшиеся деньги – на билет на самолет до Москвы хватает. Лечу. В Москве сразу в свое посольство направился, несколько дней жил там. Потом отправили на пограничную станцию Чоп, откуда, по словам посла, я мог бесплатно добраться до Австрии. Но, увы, никто не собирался везти меня бесплатно в Европу, а денег на билет нет. Осталось всего 16 рублей. Дал на эти деньги телеграмму в австрийское посольство в Москве. Прислали деньги на билет…
В октябре 1953 года Херберт Киллиан прибыл в Вену, а оттуда – в Горн, в 80 километрах от столицы, где жил его отец. Мать к этому времени умерла, так и не увидев сына. Квартира, в которой жил отец, была маленькой, поэтому колымского странника приютил родной брат.
Решил Херберт все-таки закончить гимназию – сдать последний экзамен за курс, пройденный еще в начале 40-х годов. И после успешного испытания он решил поступить в лесотехнический институт. Но желания и знаний оказалось мало, нужны были деньги, которых ни у него, ни у отца не было. К тому же, прежде чем поступать в этот вуз, нужна была практика в лесном хозяйстве не менее двух лет.
– Три года я работал в тайге на Колыме. Это лучшая в жизни практика! – пытался объяснить уже не молодой абитуриент. Но все тщетно. Пришлось устраиваться на работу в лесное хозяйство к одному графу-землевладельцу и таким образом зарабатывать практику. В конце 1954 года познакомился со своей будущей супругой Анной. Она работала в одном из частных магазинов. Решили пожениться. Но не тут-то было. Прежде чем заключить брак, нужно было получить разрешение у графа. Тот удивился: «Не было такого случая, чтобы практиканты женились во время практики». Херберт объяснил, что ему не 16 лет, а почти 30, что нужно обустраивать семейную жизнь. Но граф не соглашался, и тогда практикант бросил работу ради Анны. До 1958 года семья Киллиан жила у брата, потом купили домик в Вене…
Лишь в 1972 году Херберту Киллиану удалось поступить в университет лесного хозяйства, который он окончил через четыре года. Сейчас у него двое сыновей, один живет в Вене, а второй – в Монако, и трое внуков…
* * *
Несмотря на годы, потерянные на Колыме, и мытарства, связанные с поступлением в вуз у себя на родине, Херберт Киллиан все-таки достиг определенных высот. Сегодня он доктор философских наук, профессор истории лесного хозяйства Австрии, а еще очень простой и общительный человек. До всего ему есть дело.
Вот и в 1993 году, когда в Австрии в городе Грац был основан «Институт по исследованию последствий войн им. Лудвига Бальтцманна», Херберт решил стать его научным сотрудником. И был принят не только как ученый, но и как непосредственный участник и свидетель событий Второй мировой войны и советского ГУЛАГа.
И вот однажды на одной из международных конференций, проходившей в Граце, он подошел к сотруднику московской ассоциации «Военные мемориалы» В. Мухину и попросил его помочь найти российского гражданина Юрия Конторщикова. Да-да, именно того озорного мальчугана, из-за которого в 1947 году пострадал австрийский подданный. Рассказал москвичу все, что помнил и знал. А знал лишь имя и фамилию мальчика, да то, что его отец был майором Советской Армии. Мухин ответил тогда австрийцу: «Попробую, но не обещаю». И не забыл о просьбе Херберта. В Центральном архиве Министерства Обороны России разыскал данные на майора Дмитрия Конторщикова, который после увольнения из армии уехал жить в Ленинград. Потом через ленинградский военный комиссариат узнал, где жил майор. И таким образом нашел его сына, Юрия Дмитриевича Конторщикова, которому в то время было уже под 60 лет. Позвонил в Вену Херберту и сообщил номер телефона его старого «знакомого»…
– Я всю жизнь считал себя виноватым за то, что обидел малыша, поэтому пытался разыскать его, чтобы попросить прощения, – волнуясь, продолжает рассказ Херберт. – И вот такая возможность представилась.
Звоню в Санкт-Петербург. Трубку берет хозяин. Здороваюсь, представляюсь, кратко рассказываю о той давней истории, извиняюсь и приглашаю Юрия Дмитриевича к себе в гости в Вену. Но он, выслушав меня, спокойно отвечает, что подобного не помнит. В самом деле, тогда ему было всего девять лет…
Через некоторое время Херберт вновь позвонил в Питер. Опять объяснял, извинялся и приглашал Юрия Конторщикова в гости. И тот согласился. Старые «знакомые» вспоминали о прошлом без злобы и возмущения. Юрий Дмитриевич помнил многое о жизни в Австрии. Вместе они побывали в городе Корнейбурге, где и разыгралась печальная сцена более чем полувековой давности. Потом ходили на городское кладбище, где у Юрия Дмитриевича похоронена родная сестра, умершая в детстве. Могилу искали долго, но все-таки нашли…
А в июле 2000 года Ю. Д. Конторщиков встречал Херберта Киллиана в Москве, когда тот ехал к нам на Колыму. Потом они еще несколько раз встречались в Питере и Вене. Но жизнь непредсказуема – в 2003 году Юрий Дмитриевич внезапно скончался, Херберт же по-прежнему (2005 г.) здравствует…
У нас будет еще много интересного. Подписывайтесь на канал Русский следопыт, ставьте лайки
