Литературный блог Владимира Суворова

В плацкартном вагоне тишина держится недолго. Минут десять. Максимум пятнадцать. Потом кто-то вытаскивает курицу, кто-то наливает чай, а тёща Сережи делает сразу все. Вытаскивает курицу, яйца, пряники, наливает чай и открывает душу. — Ну что, едем! — сразу начинает тёща, усаживаясь поудобнее на нижней полке и оглядывая вагон хозяйским взглядом. — Компания у нас, вижу, хорошая. Серёжа сразу напрягся. Лена, наоборот, улыбнулась — она знала: дальше будет интересно. Поезд тронулся. — А это ваш сын на верхней полке? — спросила женщина с боковой нижней полки, кивая на Серёжу...

Началось всё с фразы: — Серёжа, я что-то себя плохо чувствую. Поедем-ка в больницу. На всякий случай. Через полтора часа мы уже в приёмном покое. В очереди — человек двадцать. Тёща смотрит по сторонам, встаёт… и говорит громко: — Мне срочно! Я — гиперответственная и хожу с давлением с 1976 года! У меня, между прочим, иммунитет как у медведя, но температуру мерить я не отказываюсь! Очередь разошлась. Кто-то притворился мёртвым. Нас приняли первыми. Кабинет терапевта. Молоденький врач. Студенческое лицо...

Утро пахло валидолом и старой плиткой. Батареи чуть тёплые. На подоконнике стакан с ложкой. Он сидел на краешке кровати и гладил кота. Кот был серый, лысоватый на боку, но всё ещё мурчал — за двоих. Виктор Андреевич не любил зиму. Снег скрипел так, как будто что-то ломается. Сосульки свисали, как зубы. Люди спешили, глядя в телефоны, не замечая никого. Он привык. Уже десять лет жил один. Жена умерла. Сын приезжал по праздникам — когда не в Турции. Соседи менялись, как погода. А участковый забыл, как его зовут...

Коридоры городской клинической больницы ночью были похожи на катакомбы: длинные, с тусклыми лампами и запахом антисептика, въевшегося в стены. Тишина то и дело нарушалась резким звоном телефона из приёмного покоя, скрипом каталки или хриплым кашлем из какой-то палаты. Доктор Николай Веденин сидел в ординаторской, полусогнувшись над папкой с историей болезни. На столе перед ним стояли три пустые кружки из-под дешёвого кофе и нераспечатанный шоколадный батончик. Он не чувствовал усталости — только привычную пустоту, знакомую после каждой ночной смены...

Олег уже устал ждать ее. Больше часа откинувшись на сиденье в своей машине, он переключал каналы радиостанций в поисках чего-то, что могло заинтересовать его, но так нечего выбрать и не мог. Наконец-то он увидел ее выходящей из полуосвещенного подъезда. Нетвердой походкой Вика направилась в его сторону. Через салон Олег потянулся к ручке и приоткрыл двери с ее стороны. Девушка упала на сиденье рядом с ним. По ее виду было понятно, что ей сегодня досталось. - Зае... старый хрен. - Заговорила она...

Вы не поверите. Мы встретились совершено случайно в одном из супермаркетов. И это в городе с миллионным населением. Она направлялась впереди меня к кассе. На ней была дорогая шуба и модная меховая шапочка с большими полями. Такие же высокие и модные сапоги, какие она любила носить и раньше. Перед собой она толкала коляску, доверху наполненную покупками. - Привет! - Негромко сказал я, догнав ее. Она оглянулась. Не останавливаясь, смерила меня строгим взглядом и отвернулась. Я оторопел. Нет, я не мог ошибиться...

Сложенная вчетверо записка прошла по ряду, передаваемая из рук в руки и легла на её парту. Она развернула её и прочла. Повернувшись, она стала искать глазами его. Он сидел и глупо улыбался ей. Его лицо с тысячами веснушек ей показалось смешным. Она рассмеялась. Это была любовь. Она сидела на скамейке и подняв вверх длинные, черные ресницы, глядела как сорванный легким ветерком пожелтевший лист, плавно кружась опускался к её ногам...

Прошел почти год после того времени как это случилось, и Николай старался больше не ездить по этой дороге, напоминающей ему о той ужасной трагедии. Дорога проходила вдоль пустыря и вела к девятиэтажке в которой он жил вдвоем с шестилетней дочерью. Дорога была не единственной ведущей к домам. И что его толкнуло сегодня ехать именно по этой дороге он не знал. В свете фар своей "шестерки" он вдруг неожиданно увидел женскую фигуру, идущую в том же направлении куда, он ехал. Николай машинально отметил, что-то не так, по тому, как она шла...

Художник Как великий Дали рисовал он в ночи, В мастерской до зари все картины свои. Рисовал он как бог все что выдумать мог. Очень много дорог и Великий Восток. Уходили года, но мечтал он всегда Написать ту любовь, что однажды была. Взял он кисти свои Много свеч он зажег, И во имя любви Он представил, как мог. Он представил её, Что жила в нем всегда Ту любовь что однажды была. Он любил на земле Как никто не любил! И картины все ей Он одной посвятил. О, Великий Восток! Твой художник, твой сын. Рисовальщик дорог Прекрасных картин Перед чистым холстом Вдруг всю ночь постоял...

Глава I. Зеркала и пульс Медовый месяц, проведенный в круизе по Средиземноморью, пролетел как один сказочный день, оставив после себя теплое послевкусие счастья и ворох фотографий, на которых Изабель обворожительно улыбалась на фоне лазурных вод и античных развалин. Через несколько часов после возвращения из свадебного круиза Генри сидел в мягком кресле лимузина с бежевой кожаной обивкой. За окном, сменяя друг друга, проносились улицы города, а рядом, на соседнем сиденье, располагался сам Алекс Кригер — в светло-сером костюме и с привычным хитроватым взглядом...

Сэр Генри Честер вошел в большую парадную дома № 48, что на Гемпшир-стрит. Чистота и английская аккуратность были здесь во всём. В том, как располагались цветы в глиняных горшках: они были безупречно вымыты и обильно политы. В надраенных до блеска поручней перил, оканчивающихся замысловатыми вензелями. Поднимаясь на второй этаж, сэр Генри столкнулся с мальчуганом лет восьми — разносчиком почты, который, перепрыгивая через несколько ступеней, бежал вниз. Сэр Генри сегодня был в прекрасном расположении...

Я, Сергей Петрович, тридцать два года, женатый, в прошлом свободный человек, а ныне — зять. Тёща у меня... ну, как сказать... живая легенда. Характер — смесь штурмана атомной подводной лодки и генерала войск связи. Только громче. Каждое утро начинается с фразы: — Серёжа, ты опять с утра чай пьёшь? А почему не кипяток с содой? Это же для желудка полезно! Я, между прочим, читаю! (Читает, к слову, газету 1987 года, но с выражением.) Я обычно молчу. Один раз огрызнулся — неделю ела с нами молча. Это было самое счастливое время в моей жизни...