На завалинке

Воздух в маленьком кафе «У Анжелины» был густым от запаха свежемолотого кофе, ванили и тёплого круассана. За окном шумел весенний ливень, превращая улицы в блестящие зеркала, а Марина сидела за столиком у витрины и смотрела, как струи воды рисуют причудливые узоры на стекле. Она ждала подругу, но та застряла в пробке, отчаянно отзваниваясь смсками с извинениями. «Сиди, пей кофе, я через сорок минут», — гласило последнее сообщение. Марина вздохнула и уже собиралась было заказать ещё один латте, когда в кафе вошёл он...

Вода капала. Неумолимо, монотонно, с нудной регулярностью метронома. Кап-кап-кап. Сначала в раковину, потом, когда лужица вырастала, на кафель пола. Елена стояла в дверях ванной и смотрела на эту маленькую, но назойливую катастрофу с чувством глубочайшего раздражения. Это был последний штрих в череде неудачной недели. Срыв дедлайна на работе, испорченные из-за дождя выходные, а теперь вот этот краник смесителя, который решил, что его век закончен и пора отправляться в водяное царство с протекающим почетом...

Вагон пах. Пах специфически и неумолимо: спёртым воздухом, пылью, подгоревшим маслом от колес, сладковатым ароматом чьих-то апельсинов, кислым дыханием немытых носков и терпким запахом пота, который уже не испарялся, а висел в пространстве тяжёлым, влажным покрывалом. В плацкарте было тесно, шумно и душно, как в предбаннике перед последним кругом ада. Лето в тот год выдалось знойным, безжалостным, и даже движущийся поезд не приносил желанной прохлады, а лишь гнал вдоль коридора раскалённый воздух, смешанный с угольной пылью и запахами полей...

Шум был оглушительным. Басовые удары били прямо в грудную клетку, сливаясь с гулом голосов, смехом, звоном бокалов. Мерцающие разноцветные лучи прожекторов выхватывали из темноты танцующие силуэты, напряжённые лица у барной стойки, мимолётные улыбки. В воздухе витал густой коктейль из парфюма, пота, алкоголя и чего-то неуловимого — всеобщего ожидания чуда в эту пятничную ночь. Игорь стоял у стены, в тени, почти сливаясь с чёрной штукатуркой. В руке он сжимал почти пустой бокал с пивом, которое уже давно стало тёплым и горьким...

Аромат свежемолотого кофе, густой и горьковатый, не мог перебить запах пустоты. Он витал в просторной гостиной, пахнущей дорогой пылью, воском для паркета и тишиной. Света стояла у огромного панорамного окна, за которым медленно гас вечер, окрашивая шпили и крыши центра города в пурпур и синеву. В руке она сжимала смартфон. Экран был тёплым от долгого напряжения пальцев. На нём — фотография. Два мальчика, двенадцать лет, судя по всему, смеющиеся, счастливые, обнимают женщину с добрым, открытым лицом и светлыми волосами...

Запах жареного лука и моркови густо витал в маленькой кухне, смешиваясь с паром от кастрюли, в которой булькал картофельный суп. Катерина стояла у плиты, помешивая ложкой золотистую зажарку. За окном медленно сползал в сумерки ноябрьский день, первого числа. Холодный, скучный вечер, один из многих в её размеренной, почти монотонной жизни. Работа в архивном отделе городской управы, где главными событиями были скрип стеллажей и шелест пожелтевших бумаг, не давала пищи для души. Дом — уютная, но тихая клетка из двух комнат в хрущёвке на окраине...

Тягучий аромат только что сваренного кофе смешивался с запахом детской присыпки и утренней прохладой, пробивавшейся в приоткрытую форточку. Анна стояла у плиты, одной рукой помешивая овсянку для сына, другой придерживая на бедре годовалого Мишутку, который сонно уткнулся мокрым носом в её халат. Из спальни доносился ровный, удовлетворённый храп Сергея. Этот звук когда-то убаюкивал её, вселял чувство безопасности. Теперь он был просто фоном, частью утреннего ритуала. Она посмотрела на календарь, висевший на холодильнике...

Дождь стучал по подоконнику квартиры монотонным, убаюкивающим ритмом. Арина, закутавшись в плед, смотрела в экран ноутбука, где горел чат очередного приложения для знакомств. «Привет, как дела?», «Красивая, давай общаться», «Ищешь серьёзные отношения?» — сообщения сливались в одно скучное, предсказуемое пятно. Она уже собиралась закрыть вкладку, когда её взгляд упал на новый профиль. «Егор». Не «Егорчик», не «Егорыч», не «Гоша из Питера». Просто «Егор». Фотография была не постановочной. Он сидел...

В кухне пахло вечерним чаем и усталостью. За окном давно стемнело, лишь жёлтые квадраты фонарей отражались в чёрной глади асфальта. Елена сидела за столом, заваленным бумагами. Перед ней лежал синий потрёпанный блокнот с цветочным орнаментом на обложке — её домашняя бухгалтерия. Рядом — калькулятор с потёртыми кнопками. Она щёлкала клавишами уже в третий раз, но цифры упрямо не желали складываться в нужную сумму. Пятьдесят тысяч рублей. Именно столько требовалось, чтобы оплатить курсы английского для старшей дочери Кати и занятия с репетитором по математике для младшего, Серёжи...

Лето в посёлке Солнечное было жарким и пыльным. Воздух над просёлочной дорогой колыхался маревым зноем, а с полей доносился густой, сладковатый запах спелой ржи. Анна шла, высоко задрав подбородок, устремив взгляд куда-то в белесую высь неба, где медленно плыли редкие перистые облака. Так она делала всегда с детства, когда слёзы, предательски подступавшие к глазам, надо было заставить отступить. «Назад, — сурово приказывала она себе мысленно. — А ну-ка, назад. Быстро». Казалось, если запрокинуть...

Утро началось с тишины. Не с той уютной, наполненной запахом кофе и предвкушением дня, а с тяжёлой, густой, словно вата, заглушающей все звуки. Марина открыла глаза и несколько минут просто лежала, уставившись в потолок, где причудливая трещина у изголовья за последний месяц превратилась из едва заметной паутинки в явную, глубокую расщелину. Она её измерила взглядом, как каждый день. Сегодня она показалась ей длиннее. «Опять», — прошептала она в подушку. Опять это свинцовое чувство в груди, опять ватные ноги, отказывающиеся слушаться, опять мысль, что вставать, собственно, некуда и незачем...

Иногда предательство — это не постель на стороне. Иногда оно тише. Глубже. Оно не разрывает плоть одним ударом, а медленно, капля за каплей, разъедает душу, словно кислота. И самое страшное, что ты долго можешь не замечать этого, списывая яд на особенности характера, на трудности, на «он же любит, просто так выражается». Вероника поняла это слишком поздно. Три года её жизни ушли на то, чтобы разглядеть в мужчине, которого она любила, не партнёра, а тюремщика. И осознать, что есть черта, за которой нет и не может быть прощения...