Брусникины рассказы

Даша проводила взглядом удаляющуюся фигуру Александра и вздохнула. «Почему она предложила ему чай? Зачем? Ведь знала, что он откажется». Она чувствовала себя неловко и глупо. Крёстная, со своими разговорами, совсем сбила её с толку. Она открыла дверь и вошла в дом, прошла на кухню, поставила чайник на плиту и села за стол. Мысли вернулись к Звонарёву. Ей действительно хотелось посидеть с ним, поговорить не о работе и не о бытовых мелочах, а о чём-то совсем другом, о жизни, например. Но он ушел, оставив её наедине с этими внезапно нахлынувшими на неё чувствами...

Мне кажется, что этот мир простой – Лишь отраженье неба на стекле. Он соткан из прохлады неземной, Из бликов, что танцуют на стене. В нём облака плывут неторопливо, И синева бездонна и чиста. Прозрачные лучи скользят игриво, По белизне нетронутой листа. Но стоит...

Осенний дождь, печальный и холодный, Струится по застывшему стеклу. Как будто плач души моей мятежной, Что тянется к последнему теплу. Стучит настойчиво, как будто просит крова, Как странник, что с дороги сбился прочь. И в каждом стуке слышится мне снова Прощальный шёпот, уходящий в ночь. О чём грустишь, о чём тоскуешь, ветер? О лете, что ушло, не бросив...

— Как ты тут сама с больной ногой справляешься? — спросил Александр, усаживаясь за стол. — Справляюсь, крёстная помогает, приходит кур кормить, дрова приносит. Сама я во двор ещё не выхожу, боюсь поскользнуться, и опять ногу поврежу. Звонарёв с удовольствием вдохнул аромат свежих пирожков. Запах домашней выпечки всегда напоминал ему о детстве, о бабушке, которая любила баловать их с братом, своей стряпнёй. — Крёстная хорошая у тебя, заботливая, — заметил он, беря с блюда пирожок с капустой. Даша налила ему в чашку душистый чай из самовара...

Однажды, двадцать лет назад, Я думала, что жизнь прошла. Что брошен в прошлое мой взгляд, И впереди лишь боль и мгла. Что песен лучших не допеть, Что солнце скрылось в облаках, И остаётся лишь смотреть На пепел в стынущих руках. Что мой увял цветущий сад, И в нём полынь лишь проросла. И все дороги — в никуда, Промчались лучшие года...

Я уже не верну, Дней, умчавшихся в даль. Где звенели ветра, Разгоняя печаль. Там за дымкой туманной, Солнце тихо всходило. И росою хрустальной, Всё вокруг серебрило. Там гремели ручьи, Пробиваясь сквозь камни. Целовав камыши, Что склонялись печально. И в душе моей эхом Отзывается звон. Тех мгновений ушедших, Словно утренний сон...

Даша проснулась от тишины. Непривычная, звенящая тишина давила на уши, словно ватный ком. Еще вчера за окном бушевал буран, его вой проникал сквозь стены, а сейчас… сейчас было так тихо, что слышно, как скребётся в подполе мышь. Она медленно открыла глаза. Комната была залита мягким, рассеянным светом. За окном, укутанные в снежные шапки, стояли деревья. Их ветви, словно руки великана, были щедро осыпаны пушистым снегом. Буран стих. Оставив после себя лишь это ослепительное, белоснежное безмолвие...

Даша кивнула в ответ головой. — Как нога? — Побаливает, но уже получше. — Метёт? — задала она вопрос, хоть и так было ясно, что буран не утихает. — Метёт, и когда закончится неизвестно. Тебе в больницу надо, а тут такое светопреставление. Теперь пока трактором дорогу не пробьют, не выбраться. Ласточка по таким сугробам не потянет, а на лыжи тебя не поставишь. Александр нахмурился и присел на край кровати. — Как там Семён Семёнович добрался? — с беспокойством проговорила Даша. — С ним всё нормально, по рации связывался, дома он, не переживай...

Между тем поднялся ветер, и пошёл снег. Крупные, тяжёлые хлопья закружились в воздухе, быстро покрывая белым покрывалом и без того заваленные склоны оврага. Даша снова попыталась выбраться, но у неё ничего не получилось, только нога сильнее разболелась. Руки мёрзли от холода, потому что варежки растеряла, когда падала, слёзы застывали на щеках, превращаясь в льдинки. Она уже начала терять надежду, когда услышала вдалеке лай собаки. Сердце забилось сильнее. «Может, кто-то услышал?», промелькнуло в голове...

Жил когда-то на древнем Востоке один жестокий правитель. Был он очень жесток, никого не жалел, ни врагов, ни своих. Реки крови пролил за всю свою жизнь. Величия его боялись, и ненавидели. Каждый взгляд, каждое его слово несли в себе угрозу. Его трон был облит кровью, а стены дворца помнили стоны и мольбы о пощаде. Правил он железной рукой, не зная жалости и сострадания. Имя его наводило ужас на все окрестные земли, а богатства его росли, питаясь от страха и покорности подданных. Но даже самому жестокому сердцу неведом покой...

— Пап, ну зачем ты так с тётей Дашей, — обиделся Сеня, — она хорошая. Обед нам приготовила, очень вкусный. Александр посмотрел на сына. — Она тебе нравится, что ли? Сенька кивнул головой. — Да, с нею интересно. У неё знаешь сколько книжек? Когда я к ней прихожу, она мне обязательно читает, и играет со мной. Александр усмехнулся. — Поиграет и забудет, как твоя мамаша забыла. Бабы сынок, народ ненадёжный, верить им нельзя. — А я по маме скучаю, — вдруг неожиданно признался Арсений, — мне так хочется, чтобы она с нами была...

— А ты тётенька откуда будешь? — Я из Приречного, — Даше было забавно разговаривать с мальчиком. С виду такой маленький, а ведёт себя как взрослый мужичок, — мой дом там, у самой Серебрянки стоит. Его сразу видно. — Я в Приречном два раза был, с отцом по делам, — кивнул головкой Сеня. — А ты где живёшь, что так смело один по лесу ходишь? — На Ивановском выселке, на кордоне, у нас там с отцом домик, хороший, просторный, мне там нравится жить. — Так ты Александра Звонарёва сын, он у тебя лесничим работает, — Ага, — заулыбался мальчик...